Патриция Гэфни - Любить и беречь

– Нет, так я не думаю.

– А я думаю! Я ненавижу твоего Бога. Отвратительный, жестокий, мстительный…

– Нет. – Он взял ее за плечи, стараясь удержать на месте. – Энни, послушай меня.

– Мы согрешили, Кристи, и это его мщение. Потому что мы любили друг друга!

– Остановись, ты знаешь, что это неправда.

– Тогда докажи. Поцелуй меня.

Она обхватила его, хотя видела страдание в его глазах и знала, чего ему будет стоить дотронуться до нее теперь.

– Проклятие, проклятие! – причитала она, тряся его в исступлении.

Его холодный рот опустился, успокаивая ее. Она прижалась теснее, обхватив его голову. Теперь слезы слепили ее. Чтобы возбудить его, она страстно втолкнула язык между его зубов, делясь вкусом соли. Она нащупала его руку и сильно прижала ее к своей груди. Его дыхание стало прерывистым, но он стоял неподвижно, не уклоняясь, вынося все для нее. Она просунула руку между их плотно прижатых друг к другу тел и дотронулась до него через брюки; его плоть ожила у нее в руке, и она познала тяжкую победу.

– Возьми меня, – приказала она хриплым шепотом; она так сильно дрожала, что едва держалась на ногах. – Возьми меня прямо на его проклятой могиле!

Он готов был взять. Она видела это в его глазах, чувствовала в его руках, отчаянно обнимающих ее. Даже ценой гибели собственной души он собирался дать ей то, что она считала своим по праву.

Она оттолкнула его, пока могла, держа его на расстоянии оцепенелыми руками, качая головой снова и снова. Страдание в его лице резало ее, как тупой нож.

– Уходи, Кристи, – прошептала она в изнеможении. – Ты потерпел ужасную неудачу как грешник, правда? Возможно, в аду есть специальное место для таких, как ты. Мелкие ничтожные грешники, не стоящие Божественного внимания.

Он крепко закрыл глаза.

– Я люблю тебя, – сказал он. Рыдание в горле едва не задушило ее.

– Что в этом хорошего? Для нас никогда не было надежды, это был просто сон. Я хотела бы полюбить кого-нибудь другого, не тебя. Обычного человека, который убежал бы со мной сейчас, чтобы мы могли быть счастливы. Но ты этого не сделаешь, нет? – прошептала она.

– Нет, – глухо ответил он. – И ты этого не сделаешь.

– Если ты так думаешь, ты меня совсем не знаешь! – Сейчас она действительно в это верила. – О Боже, Кристи, оставь меня. Я больше не могу на тебя смотреть.

Он выдержал ее взгляд в течение еще одной мучительной минуты. Тогда она опустилась до просьб.

– Пожалуйста, уходи. Пожалуйста. Не говори мне опять, что любишь меня! Я не могу… не могу…

Она отвернулась, потрясая кулаками в воздухе перед своим лицом. Когда она повернулась обратно, его не было.

«Драгоценная Энни, кажется, к этому часу мне бы следовало знать, что сказать тебе. Прошло два дня, у меня было время привести в порядок свои мысли, составить какой-то план. Уверяю тебя, я обдумал ситуацию со всех сторон, так что дело не в этом. Представь себе: преподобный Кристиан Моррелл за столом в одиночестве хлещет портвейн до полного умопомрачения. Бесподобная картина, правда? Как бы ты потешалась надо мной вчера вечером, если бы видела мои смехотворные попытки напиться. Сказать по правде, я и сейчас слегка пьян. Миссис Ладд просто вне себя. Мне пришлось запереть дверь, чтобы не пускать ее сюда. Но я чувствую, это проходит. Ничего, от выпивки все равно нет никакого толку. По крайней мере для меня.

Одно мне ясно: вряд ли я смогу оставаться священником. Не представляю, как бы я смог этим заниматься, не вижу себя в этой роли. „Роль“ – подходящее слово, правда? Мне часто снилось, что я не настоящий священник, а самозванец и что меня разоблачили. А теперь это произошло на самом деле. Кажется, произошло. Хотя я и не вполне уверен. Я на самом деле ничего не знаю.

Кроме того, что мне надо прекратить болтать. Ты же видела, какими сумбурными становились мои жалкие проповеди? Только выпивка тут была ни при чем.

Энни, я продолжаю видеть тебя, твое лицо и твои горькие слезы. Ты даже не хотела на меня смотреть. Во мне сейчас так много боли, но я клянусь, я бы взял и твою, если бы мог. Ни одна из моих бесчисленных неудач не давит на меня так, как эта. Она заставляет меня пить. И отчаиваться.

Бог нас наказывает, сказала ты. Я не хочу этому верить, но, может быть, ты права. Это похоже на правду. Все на это указывает. Ты говорила, что для нас никогда не было надежды, что это всегда был сон. Если это так, то это был с самого начала чистый, безгрешный сон. Если Бог, который наказывает любовников, наказывает тебя, Энни, за великодушие твоего сердца… Нет, мой дух отшатывается от такого Бога. Его слишком трудно любить, и мне это не удалось. Я не могу ему служить.

Но кто я, если не священник? Хочешь верь, хочешь нет, но я и сейчас молюсь. Я отверг его в ярости, но дальше просто ничего нет, никакого иного выбора, который мог бы меня поддержать. Ты сильнее меня. Ты никогда не говорила, что веришь, и все-таки была христианкой во всех своих поступках. Для меня больше ни в чем нет смысла, никакие добродетели и догматы, в которые я верил, не помогают мне. Я утратил путь. И когда я думаю о благочестивых советах, которые еще недавно предлагал страждущим в качестве утешения, мне хочется крушить кулаками все вокруг и выкрикивать богохульства в лицо Богу.

Я думал об отце. Его вера не покидала его, даже когда он потерял все: жену, здоровье, наконец, любимую работу. Он был самым глубоко верующим, кротчайшим человеком из всех, кого я знал. Я хотел быть похожим на него, Энни. Я в отчаянии, когда вижу, как далеко я отошел от этого образца. Я никому не могу помочь, я опустошен, как вычерпанный до дна колодец. Я остался бы здесь, клянусь, что остался бы, если бы знал, что смогу тебе как-то помочь, что буду тебе настоящим честным другом. Но я боюсь, что только сильнее поврежу тебе. Видит Бог, для Джеффри я ничего сделать не могу. И я не верю, что смогу долго притворяться, что не люблю тебя. Энни, мне лучше уйти. Если ты рассердишься, прочитав это, то только вспомни, каково нам было в последнюю встречу. Вспомни эту боль. Теперь, рискуя вызвать твое презрение, я все же порекомендую тебе преподобного Вудворта, если придет время, когда тебе потребуется – не смейся, моя дорогая, – духовное руководство. Это хороший человек, и у него есть преимущество передо мной: он верит в собственные советы.

Боюсь, что Джеффри очень болен. К тому же он неуравновешен, эмоционально взвинчен, но все-таки я не думаю, что он представляет опасность для кого-то, я имею в виду тебя. Если бы я так не думал, я ни за что бы не уехал. Но если что-то случится, если тебе когда-нибудь понадобится совет, помощь, даже убежище, Роберт Полвин не только друг, которому я доверяю, но и человек ответственный, влиятельный. Я уже говорил с ним – он настоятель церкви святого Стефана в Тэвистоке; я сделаю приписку в конце с его адресом. Энни, пожалуйста, не колеблясь обращайся к нему за всем, в чем возникнет необходимость.

Два дня назад ты не хотела слышать о том, что я люблю тебя. Теперь тебе придется это прочесть. Это последний раз, когда я тебе могу признаться. Я хотел бы видеть тебя, слышать твой голос, обнять тебя. Я не жалею о том, что мы делали. Я всегда буду любить тебя, всегда буду верить, что ты была моим спасением. Если бы я только мог придумать выход для нас…

Но я не могу придумать ничего достойного. Несмотря на то что ты сказала, я знаю, что и ты в конце концов по-другому не поступишь. Так что мы оба обречены. Моя драгоценная любовь, однажды я сказал, что буду за тебя молиться. Теперь я могу сказать только, что никогда не забуду тебя. И не перестану любить.

Кристи».

***

Время зажигать свечи. Она не могла вспомнить, что только что записала в дневник, а в комнате слишком темно, чтобы разобрать слова. Неужели уже так поздно? Нет, она вспомнила, что дело не в этом: просто идет дождь. Все вокруг серое, как свинец. Внутри и снаружи бесцветие и беззвучие, только ветер и капли дождя. Ее поразил звук чиркающей спички, ослепила вспышка огня. Она задула спичку, положила ее на подставку канделябра и придвинула свечу ближе к своему дневнику.

«Теперь это кажется невероятным; меня поражает собственная тупость. Я всерьез думала, что свободна, что мне позволено быть счастливой. Я себя задушить готова за свою самонадеянность. Кристи Моррелл был недоступен для меня с самого начала, но я отвергла законы Бога, людей, природы, все на свете, и решила присвоить его себе. Я расплачиваюсь за свою неслыханную, богопротивную дерзость. Я должна была заплатить за это…»

Она глотнула шерри и попыталась вспомнить, был ли это второй или третий стакан.

– Третий, если не можешь вспомнить. – Хриплый неузнаваемый звук собственного голоса потряс ее. Дрожа, она поставила стакан и отодвинула на край стола, чтобы не достать, потом опять взялась за перо.

«… Если бы только я могла оставить Джеффри. Но я не могу. Он болен, а я наделена совестью, самым жестоким „даром“, который дает нам Бог в своем веселом всеведении. Спасибо, Боже, как мне отблагодарить тебя? Моей жизнью? Тебя это удовлетворит? Нет? Жаль. Ну и ступай к черту. Я презираю твои дары, твою вездесущность, твое всемогущество, всю эту вселенскую белиберду, которую я едва не заглотила. Но все же не успела! О, бедный Кристи, подумать только: я завидовала его вере! Интересно, сумеет ли он додуматься до того, как я ему скажу, что Бог – это не более чем розыгрыш, весьма бездарный и безвкусный, на который мы все попались…»

Она подняла глаза, привлеченная звуком шагов на лестнице. Небось опять Сьюзен с визитом милосердия. «Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, миледи? Не нужна ли вам шаль? А как насчет чашечки вкусного горячего чая?» Энни больше не могла даже заставить себя улыбнуться.

Но нет, это не Сьюзен: шаги были слишком медленные. Вайолет? Она закрыла дневник, заложив его пером. Прежде чем его голова показалась над верхней ступенькой, она уже знала, что это Джеффри.

Он только раз приходил сюда раньше. Память об этом неприятном столкновении заставила ее отодвинуть стул и встать. Комната качнулась, потом остановилась. Слишком много шерри, попрекнула она себя, слишком мало еды. Пламя свечи на ее маленьком письменном столе заколебалось в воздушных потоках, поднятых Джеффри. У него в руках был листок бумаги. Конверт?

За три дня она так и не привыкла к его виду. Она видела его больным и прежде, однажды она даже думала, что он умирает, но таким он не был никогда. Подъем по лестнице утомил его. Он прислонился к дверному проему и стал смотреть на нее пустыми черными глазами, переводя дыхание. Она обнаружила, что не может говорить с ним. Не может ничего сказать.

– Что ты делаешь? А? Пишешь письмо?

Она покачала головой.

– Ничего. Я не… – Ей было трудно говорить. – Я просто сидела здесь. Ничего не делала.

Он подошел ближе к свече. Его лицо напоминало череп.

– Посмотри, что у меня есть. – Он показал ей конверт. – Не хочешь посмотреть? Это письмо.

– Что это?

– Я сказал – письмо. Адресовано тебе. Хочешь?

Ей было страшно глядеть на белый прямоугольник в его руке. Его лицо было отвратительно, но она продолжала на него смотреть. Надвигалось что-то ужасное.

Он швырнул конверт на стол перед ней.

– Возьми его. – Неожиданная ярость его тона заставила ее подпрыгнуть. – Ну же, тебе будет интересно прочесть. Я знаю, я прочел. Как увидел, от кого оно, просто не смог удержаться.

Она похолодела; кровь превратилась в лед у нее в жилах. Она уставилась на свое собственное имя, написанное твердым подчерком Кристи, честным и открытым, с трогательно доверчивой пометкой «Лично» в углу.

– Открывай!

Джеффри уже распечатал письмо; простая сургучная печать была сломана, клапан оторван. Ее тело оцепенело, но руки тряслись, когда она вынула из конверта два листа кремовой бумаги. Слова расплывались, ее глаза жадно осмотрели страницу. «Драгоценная Энни»… «вряд ли я смогу оставаться священником»… «твое лицо и твои горькие слезы»… «мне хочется крушить кулаками все вокруг и выкрикивать богохульства в лицо Богу»… «я всегда буду любить тебя, всегда буду верить, что ты была моим…»

Джеффри вырвал письмо у нее из рук. Она завизжала, когда он начал рвать его на части. Он топтал мелкие клочки бумаги, топая по полу. Его лицо стало малиновым. Она испугалась его, как раньше, начала отступать к окну. Выкрикивая ругательства, он бросился на нее.

Если бы она не была так испугана, а он так разъярен, она могла бы с ним справиться, потому что он был слаб, болен, нетвердо держался на ногах. Она увидела его занесенную руку вовремя, так что могла закрыться или отклониться, но он ударил ее в лицо со всей силой, и ее голова ударилась о стену. Ноги у нее подкосились. Она упала на пол, молясь, чтобы на этом все кончилось.

Но нет. Встав на колени рядом с ней, грозя ей кулаками, Джеффри бормотал:

– Шлюха, уличная шлюха…