Она достойно справилась с этим, и все сели, причем мисс Уйди набралась дерзости и усадила Энни в старое кресло, ранее занимаемое Онорией. Возникла неловкая пауза, прерванная Юстасом Вэнстоуном. Вспомнив о своей предыдущей встрече с леди д’Обрэ на похоронах ее свекра, он весьма велеречиво и напыщенно принялся рассуждать о чести, которую она оказала своим приходом их маленькой скромной общине, о том, как прискорбно долго не освещало господский дом присутствие женщины, в особенности такой очаровательной женщины, как она, и прочее в том же роде… Ее светлость бормотала в ответ что-то соответствующее.

Онория сказала, что это прекрасно – опять видеть Джеффри в родных стенах.

– О, то есть я хотела сказать – лорда д’Обрэ, – поправилась она с явно притворным смущением. – Прежнее обращение ведь несколько устарело, не правда ли?

– Вы с Джеффри были друзьями, до того как он уехал, не так ли? – вежливо осведомилась Энни.

– Ну конечно. Я, правда, немного младше, но друзья детства ведь все равно не забываются.

Это было что-то новенькое. Онории было не больше тринадцати лет, когда Джеффри уехал из дому, и Кристи доподлинно знал, что они никогда ничего друг для друга не значили, тем более не были друзьями. Ему вспомнился разговор с Онорией пару недель назад, когда та изо всех сил пыталась выжать из него хоть какие-то новые сведения о житье-бытье Джеффри. Естественно, он ничего не сказал о письмах на лондонский адрес, так и оставшихся без ответа, но Онория и без того была в курсе всех деревенских сплетен. «Я слышала, – сказала она в тот раз, – он без зазрения совести развратничал в Лондоне как раз в то время, когда отец его уже одной ногой был в могиле. Лично я нахожу это абсолютно возмутительным». Однако сегодня Онория, похоже, сумела преодолеть свое праведное возмущение, и новый виконт, несмотря на всю свою развратную сущность, оказался как раз тем человеком, знакомство с которым она готова была приветствовать.

– Пожалуйста, расскажите нам, что делал Джеффри все эти двенадцать последних лет, – попросила она, доверительно наклоняясь к Энни. – До нас, знаете ли, доходили совершенно случайные и порою такие неожиданные известия…

– Ну, вы же знаете, он служил по военной части.

– О да. В чине капитана, кажется?

– Да, пока в прошлом году не оставил службу из-за болезни.

Онория ожидала, что рассказ будет продолжен. Этого не случилось.

– Я слышала, он служил в Африке? – проговорила она после паузы.

– Да. Правда, это было еще до нашей встречи.

– И в Бирме, не так ли?

– И в Индии, и в Новой Зеландии, – холодно добавила Энни.

– Боже милостивый! Какая удача для нас, что наш новый лорд – образец патриотически мыслящего англичанина, – деланно рассмеялась Онория. – А есть ли у вас семья в Англии, миледи? – осведомилась она далее.

– Нет, у меня нет семьи. Мой отец умер вскоре после того, как мы с Джеффри поженились.

– Прошу прощения. И это случилось…

– Четыре года назад.

– Вот как? Понятно. Итак, когда Джеффри – его сиятельство, я прошу извинить меня, – так вот, когда его сиятельство бывал в отлучке – в Индии или в Африке или где там еще, – вы что же, оставались в Англии совсем одна?

Остальные дамы задвигались и принялись прочищать горло, смущенные неделикатностью Онории.

– Совершенно одна, – отвечала Энни, в упор глядя на дочку мэра. – Я жила в Лондоне сама по себе, в нашем доме.

Ее изогнувшаяся дугой бровь яснее всяких слов вопрошала: «Ну, что тебе еще интересно?»

Онория слегка покраснела и поджала губы.

Подали чай. Мисс Уйди разливала, в то время как Табби, служанка, которую мать и дочь делили с мисс Пайн, разносила чашки и блюдца. Леди д'Обрэ был предоставлен специальный крохотный столик, на котором она могла пить чай, тогда как остальные довольствовались дощечками, положенными на колени. Гренки со сливками и пирог с зеленым горошком на некоторое время завладели всеобщим вниманием, но вскоре молчание стало просто гнетущим. Миссис и мисс Уйди, а заодно с ними и мисс Пайн были явно подавлены важностью титулованной гостьи, и даже миссис Сороугуд, женщина, как правило, словоохотливая и не церемонящаяся в высказывании собственного мнения, казалась сейчас непривычно робкой и неспособной возобновить беседу. Кристи собрался было поведать какую-нибудь безобидную байку, как вдруг Энни сама прервала томительное молчание.

– Расскажите мне про Уикерли, – попросила она, обращаясь к хозяйке. – Вы всегда жили здесь?

– Да, – живо отвечала мисс Уйди, – я родилась в этом доме, так же как и мой отец. А вот мама – чужачка, она родом из Мэрсхеда.

– Это соседний поселок, – вмешалась миссис Сороугуд, передавая Табби пустую тарелку. – Мой муж тоже был не из местных – из Кредитона, что по ту сторону болота. Он скончался пару лет назад.

– Я тоже родом отсюда, – набралась смелости мисс Пайн, – как и мои родители.

Это была миниатюрная старая женщина с нервными руками, морщинистым темным лицом и напряженным взглядом черных глаз. В своем маленьком коттедже она занимала две комнаты, а две другие сдавала постояльцам.

– Мы все большие друзья, – вдруг подала голос миссис Уйди из своего закутка у камина. – Как давно мы знакомы, мисс Пайн?

– Пятьдесят один год, миссис Уйди. Мы познакомились в тот самый день, когда вы приехали в Уикерли, чтобы выйти замуж за мистера Уйди.

Миссис Сороугуд расчувствовалась:

– О да, все мы большие друзья, все четверо, и малышка Джессика, как мы привыкли говорить.

Мисс Уйди наклонила голову в знак согласия.

– Раза три в неделю – не реже – мы встречаемся у одной из нас дома в любую погоду. Мы пьем чай или вышиваем, а то и попросту малость сплетничаем. Не припомню, чтобы мы пропустили хоть вечер за последние десять лет.

– Как же, мы пропустили третье и пятое февраля в пятьдесят втором, – робко поправила мисс Пайн. – Вы разве забыли? У Джесси был грипп, и мы побоялись заразиться.

Дамы закивали и приглушенно засмеялись. Их симпатия друг к другу бросалась в глаза. Одно только забыла упомянуть миссис Сороугуд, отметил про себя Кристи: все четверо были бедны, как церковные мыши; они едва сводили концы с концами благодаря минимальным доходам и помощи дальних родственников. Но хорошие манеры, гордость и яростное стремление отстоять свою независимость не позволяли им обсуждать во время вечерних встреч одну тему, не затронутую за все эти годы ни разу: деньги.

– Собираетесь ли вы что-либо обновлять в Линтон-холле? – вмешалась Онория.

Она чувствовала себя задетой и требовала внимания.

– Лорд д’Обрэ – то есть отец молодого лорда – приглашал нас с папой к чаю на прошлое Рождество, – продолжала она, обводя комнату самодовольным взглядом, поскольку никто из присутствующих, за исключением преподобного Моррелла, не мог бы похвалиться таким приглашением. – Я только хочу сказать, что не могла не заметить, как… как…

Здесь она замялась, потому что до нее дошло наконец осознание собственной бестактности.

– … Как там все страшно запущено, – невозмутимо закончила Энни. – Действительно, домашний уют, определенно не входил в круг основных интересов виконта. Мы с мужем тоже пока что не обсуждали какие-либо изменения в доме. Да и мистер Холиок сказал мне, что есть множество вещей более неотложных, чем дом.

Тут уж мэр Вэнстоун решил, что настал подходящий момент донести до нее свои соображения о том, что в первую очередь следует предпринять для улучшения и дальнейшего налаживания жизни в округе. Пока он разглагольствовал, Кристи украдкой разглядывал Энни, пытаясь понять, что же его так в ней интригует. От Джеффри он знал, что большую часть своей жизни она провела в Италии, где ее отец вел скромное существование небогатого художника. Между тем, акцент у нее был чисто британским, как, впрочем, и нежный румянец, появившийся сразу, как только сошла городская бледность. Но все остальное в ней было подчеркнуто иностранным, начиная с одежды и кончая прической, не говоря уж о совершенно неанглийской манере слушать – настороженной, цепкой, без намека на показной интерес или притворную застенчивость. Она одевалась вполне респектабельно, но ее костюмы казались ему какими-то странными, немного экстравагантными. Совсем иначе представлял он себе манеру одеваться теперешних лондонских модников. Она же носила неброские туалеты с бесшабашным щегольством, которое, по мнению Кристи – пусть и наивному, – было характерно для обедневшей континентальной богемы. По этим и многим другим соображениям ее образ в сознании Кристи никак не совпадал с образом женщины, на которой – при каких бы то ни было обстоятельствах – мог жениться такой человек, как Джеффри.

Любят ли они друг друга? Этот вопрос вызывал у него необъяснимо сильное любопытство. Между мужем и женой действительно чувствовалось напряжение и висела атмосфера недоговоренности, которой он не мог не замечать.

Кристи хотя и любил Джеффри, никогда не считал его человеком глубоким. Его карьера наемного солдата могла поразить своей неожиданностью абсолютно всех в Уикерли, но только не Кристи. И, несмотря на то что они расстались в шестнадцатилетнем возрасте, пристрастие Джеффри к вульгарным, неразборчивым женщинам ясно определилось уже тогда. Если только Джеффри не изменился в самой своей сути, то его женитьба на Энни Верлен была совершенно необъяснима. Она была красива – бесспорно, но утонченной, одухотворенной красотой, в ней не было ничего вызывающе доступного. На губах у нее постоянно играла вежливая и милая улыбка, но она никогда не смеялась. Никогда. Действительно, чем больше Кристи общался с нею, тем меньше мог представить себе эту женщину развязной или несдержанной, игривой или легкомысленной, сотрясаемой конвульсиями неудержимого хохота. Ему хотелось надеяться, что слово «трагедия» чересчур сильно для описания того неуловимо тонкого облака, которое ее окружало. Но под покровом ее безграничного самообладания он чувствовал отчаяние страдающей души, вдруг утратившей власть над своей жизнью.

Между тем миссис Сороугуд обратилась к нему:

– Скажите, вы еще не устроили леди д’Обрэ экскурсию по церкви, викарий?

Он отвечал, что нет.

– Она построена еще при норманнах, – продолжала миссис Сороугуд, повернувшись к Энни, которая, казалось, проявила неподдельный интерес. – Норманнское влияние заметно в арке алтаря и в резьбе колонн, но остальное, в большинстве своем, – позднейшие добавления.

– Название нашей деревне дали саксы в седьмом веке, – негромко добавила мисс Пайн. – Нас в свое время завоевывали кельты, римляне, саксы и норманны.

– «Уик» на древнем английском означает «деревенька», – добавила миссис Сороугуд. – И, конечно же, преподобный Моррелл должен показать вам и свое жилище. Это красивое старинное здание, как и все пасторские дома в Англии.

– Елизаветинская постройка, – пояснила мисс Пайн.

– Я обязательно там побываю, – произнесла ее светлость, улыбаясь Кристи.

Старая миссис Уйди, следившая за разговором вполуха, неожиданно поднялась со своего места у камина и двинулась по направлению к двери в буфетную. Проходя мимо Кристи, она тронула его за плечо и прошептала:

– Идите за мной.

Ее таинственный тон заставил Кристи, дождавшись окончания последней тирады Онории о том, в каком плачевном состоянии оставил старый лорд один из красивейших садов Линтон-Грейт-холла, не спеша подняться и, напустив на себя как можно более равнодушный вид, проследовать за миссис Уйди.

Он обнаружил ее в дальнем конце буфетной, где она протирала полки и приводила в порядок посуду. Глядя на ее ссутулившуюся спину, Кристи вспомнил те не слишком далекие времена, когда она была высокой и статной энергичной и разумной женщиной. Теперь же она день ото дня все больше зависела от своей отнюдь не самостоятельной дочери, и эта перемена пугала обеих.

– Вот оно. – Она просунула руку между двумя мешками с мукой и достала сложенный лист бумаги. – Если вы его отправите, то оно дойдет куда следует, – сказала миссис Уйди и вложила бумагу ему в ладонь, причем в ее глазах светился азарт заговорщицы.

Он поглядел на листок и прочитал: «Роберту Джеймсу Уйди», но адреса не было.

– Кто это? – в изумлении спросил Кристи.

– Мой сын, – произнесла она страстным шепотом. – Я ему никогда еще не писала, а зря. В этом возрасте им нужно руководство. Бобби…

– Мама? – Явная дрожь в голосе мисс Уйди выдала ее волнение.

Старая леди приложила палец к губам и прижала руку Кристи с письмом к его груди.

– Спрячьте и не говорите Джесси, – предупредила она. – Она этого не одобряет. Еще чаю, викарий? – спросила миссис Уйди, переходя с шепота на нормальный голос, пропуская его в узкий коридор и не глядя на дочь.

Кристи успел только послать мисс Уйди ободряющую улыбку и быстро кивнуть головой. Позже он решит, следует ли ей знать, что ее мать пишет письма сыну, умершему тридцать лет назад.

Вскоре после этого леди д’Обрэ сказала, что ей, пожалуй, пора. Все поднялись. Послышались слова благодарности и прощания, и под этот невнятный говор Кристи вдруг, неожиданно для самого себя, спросил, не может ли он проводить ее до дома. Она поблагодарила и ответила, что будет чрезвычайно ему признательна.