Из-за всего этого я чувствовала себя некомфортно.

Я сидела на верхушке чемодана с сундучком Габи у меня на коленях. Проведя пальцами по волосам, я надеялась избежать тех же связей, которых весь остальной мир, казалось, желал.

Я парилась в своем черном до бедра платье, и ночной теплый воздух Висконсина непрошено подкрался под мои ноги. Я не думала, что мне придется ждать час, чтобы Генри забрал меня. Я должна была знать лучше, но увы. Иногда я задумывалась, научусь ли я когда-нибудь на своих ошибках.

Я ждала, пока Генри подъедет ближе к обочине. Его переднее колесо проехало по пустой бутылке воды. Я наблюдала, как пластмассовая бутылка сплющилась под давлением колеса, и крышка выскочила, пролетев через тротуар прямо к моим ногам. Оттолкнувшись от своего винтажного цветочного чемодана, который мама подарила мне на мой шестнадцатый день рождения, я нажала на кнопку и дернула ручку, покатив чемодан к машине.

Брр, его машина обязательно должна быть такой громкой?

Генри вышел из машины и обошел спереди, чтобы поздороваться со мной. Его темно-зеленая футболка была заправлена в джинсы с ремнем. Его левый ботинок был развязан, и я могла ощущать запах табака от его бороды, но по большей части, он выглядел хорошо.

На одно краткое мгновение он боролся с мыслью обнять меня, и желание испытать тот же самый опыт связи, что и у людей вокруг, было осязаемым, но он изменил свое мнение после того, как посмотрел на мои туфли на каблуках.

Он издал короткий смешок.

— Кто надевает платье и туфли на каблуках в поезд?

— Эти вещи были любимыми у Габи.

Тишина создавала напряжение, и приливная волна воспоминаний начала заполнять мой разум. Генри, вероятно, тоже одолевали воспоминания. Разные воспоминания об одной и той же необыкновенной девушке.

— Это все, что у тебя есть? — спросил он, указывая на мою жизнь, что жила внутри моего чемодана. Я не ответила. Что за глупый вопрос. Очевидно, что это было все.

— Дай мне взять его. — Он сделал шаг вперед, чтобы взять чемодан, и я замялась.

— Я сама.

Он вздохнул, проведя рукой по своей бороде. Он выглядел старше, чем был, но я думала, что сожаление и чувство вины, могло сделать это с человеком.

— Ладно.

Я бросила чемодан в заднюю часть грузовика и подошла к пассажирской двери, чтобы забраться. Дернув дверную ручку, я закатила глаза. Не стоило удивляться, что это дерьмо было сломано — Генри был профессионалом в том, чтобы что-то портить.

— Извини, ребенок. Эта дверь доставляет мне много проблем. Ты можешь забраться с моей стороны.

Я снова закатила глаза и пошла к водительской стороне, забралась внутрь, надеясь, что не сверкнула нижним бельем перед проезжающими машинами.

Мы ехали в тишине, и я думала, что так и будут проходить мои следующие несколько месяцев. Неловкая тишина. Странное взаимодействие. Случайные пересечения. Возможно, имя Генри и было на моем свидетельстве о рождении, но когда ему нужно было взять на себя ответственность, он всегда лажал.

— Извини насчет жары. Проклятый кондиционер сломался на прошлых выходных. Я не думал, что здесь может быть такая духота. Ты знала, что позже на этой неделе температура поднимется до сотен (прим. пер. имеется в виду шкала Фаренгейта)? Гребаное глобальное потепление, — заявил Генри. Я не ответила, полагаю, он воспринял это как приглашение продолжить разговор. Это не было никаким приглашением. Я правда хотела, чтобы он не старался вести светскую беседу. Я ненавидела светские беседы. — Габи говорила, что вы работали над книгой? Я смогу устроить тебя на продвинутый английский с хорошим учителем. Я знаю, что люди говорят, что мы нанимаем лучших из лучших, но, если быть честным, попадаются зануды. — Он рассмеялся.

Генри был завучем в старшей школе Эджвуда, которая скорее всего станет моей старшей школой через несколько дней, когда закончатся летние каникулы. Последние сто восемьдесят дней моей школы пройдут с моим биологическим отцом, снующим по коридорам. Идеально.

— Это не имеет значения, Генри.

Я увидела, что он поморщился, когда я назвала его по имени, но как еще я должна звать его? «Папа» казалось слишком личным, а «отец» казалось лишком нравоучительно. Поэтому я говорила «Генри». Я немного опустила свое окно, чувствуя, как потрясение от этой новой жизни наполняет мой разум.

Генри посмотрел в мою сторону и прочистил горло.

— Твоя мама упоминала, что у тебя сильные панические атаки?

Я закатила глаза, отдав этим дань подростковому поведению. Правда была в том, что я страдала от панических атак с того момента, как мы узнали, что Габи больна. Но Генри не нужно было это знать.

Он сменил тему… снова.

— Мы правда счастливы, что ты останешься с нами, — сказал он.

Я повернула голову в его сторону, и мои глаза изучали его, пока он снова не стал смотреть на дорогу. Я была неподвижна как надгробие, нуждаясь в ответах.

— Кто мы?

— Ребекка…

Ребекка? Кто такая Ребекка?

— …и ее дети, — пробормотал он, прочистив горло.

Я повела плечами, и мои глаза расширились.

— Как долго ты живешь с ними?

— Недолго, — его голос был сладкозвучным, умоляя меня не расспрашивать подробно.

Мне было плевать, чего он хотел. Также я знала, что когда его голос был таким гладким, он определенно врал.

— Я имею в виду, они уже жили с тобой, когда ты позвонил нам на наш день рождения в этом году, правда три дня спустя? — его тишина была ответом на мой вопрос. — Что насчет прошлого года? Они жили с тобой, когда ты вообще забыл позвонить на наш день рождения?

— Дерьмо, Эшлин. Какое значение это имеет сейчас? Это в прошлом.

— Да, и сейчас это, кажется, будет в моем настоящем. — Я повернулась на своем сиденье, смотря вперед.

— Только несколько месяцев… — прошептал он. — Я живу с ними только несколько месяцев. — После нескольких минут тишины, он снова попытался разговорить меня. — Так, чем ты увлекаешься сейчас?

Чувствуя усталость от долгой поездки на поезде — и от моего текущего состояния жизни — я вздохнула, ковыряя то небольшое количество лака для ногтей, что осталось с похорон Габи.

— Генри, мы не должны делать это. Нам не нужно пытаться наверстать упущенное время. Оно ушло, после всего этого. Ты понимаешь?

Он не говорил много после этого.

Нитка висела на нижней части моего пиджака. Я потянула ее и улыбнулась сама себе. Габи сказала бы мне не делать этого, так как это полностью разрушит шерсть. На секунду, острая волна горя охватила меня. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох горячего воздуха.

Прошло почти три недели с тех пор, как я потеряла ее, и не было ни дня, чтобы я не плакала. Я плакала так много, что была поражена, откуда берется столько слез.

Люди всегда говорят, что когда теряешь кого-то, то становится легче. Люди все время говорят, что становится легче со временем. Но я не могла понять, как это может быть правдой? С каждым прошедшим днем, становилось тяжелее. Мир становился темнее. Боль становилась сильнее.

Я прислонила голову к окну, и когда открыла глаза, вытерла одинокую слезу со своей правой щеки. Моя нижняя губа дрожала от сдерживаемых страданий. Я не хотела плакать перед Генри или перед кем-либо. Я предпочитала плакать в одиночестве в тени.

Я бы хотела, чтобы Габи все еще была жива.

И я хотела бы не чувствовать себя такой мертвой.



Грузовик Генри вырулил на подъездную дорожку его дома — мое временное место жительства. Я быстро отметила два других автомобиля перед домом: новенький черный «Ниссан Альтима» и старый голубой «Форд Фокус».

Дом был огромен по сравнению с двухкомнатной квартирой, в которой я прожила всю жизнь. Передние кусты были идеально подстрижены, и американский флаг развевался на легком ветерке.

И я не шучу, у них был забор! Белый забор!

На втором этаже было два окна, и в одном из них я увидела парня с наушниками, выглядывающего через шторы. Когда наши взгляды встретились, он исчез в спешке.

О боже мой. Генри на самом деле жил с другими людьми. Когда он вылез из грузовика, я проскользнула через водительское сиденье и вышла. Прежде чем смогла разгладить свой пиджак, женщина — Ребекка, как я полагала, — встала передо мной. Обнимая меня.

Почему, черт побери, эта незнакомка прикасается ко мне?

— Ох, Эшлин! Мы так рады, что ты здесь! — она сжала меня, в то время как мои руки оставались по бокам. — Бог привел тебя к нам. Это ниспослано с Небес, я это точно знаю.

Я моргнула и сделала шаг от нее.

— Небеса убили мою сестру, чтобы я смогла пожить с чуждой мне семьей моего отца?

Повисло тягостное молчание, пока Генри не испустил неловкий смешок, который привел к тревожному смеху Ребекки.

— Вот милая, позволь мне взять твои вещи. — Ребекка отправилась к задней части грузовика, и Генри последовал за ней. Они начали тихо переговариваться друг с другом, как будто я не стояла в метре от них.

— Где ее багаж, Генри? — прошептала она, громко вздохнув.

— Это все, что у нее есть.

— Один чемодан? Все? Боже, могу только представить как она жила в Чикаго. Мы должно купить ей кое-какие вещи.

Я слушала, но не реагировала на их слова. Незнакомцы. Вот кто эти люди возле грузовика были мне. Поэтому их обвинение и попытки разобраться, какой жизнью я жила раньше с Габи и мамой, только делали их невежество еще больше.

Генри подошел ко мне с моим чемоданом в руке, и Ребекка подошла ближе к нему.

— Пойдем Эшлин, я покажу тебе все здесь.

Зайдя в вестибюль, я была потрясена увидеть, что на стене в рамке висит портрет их миленькой маленькой семьи. Там была брюнетка, которая была вылитая Ребекка, голубые глаза как у лани и все такое.

Она выглядела на мой возраст, но более серьезная в своем свитере-безрукавке и юбке до колена. Рядом с Генри стоял парень, которого я видел в окне. На его губах была вынужденная улыбка и странный взгляд замешательства в глазах.

Генри заметил, что я разглядываю фото, я видела, что в его горле образовался ком. Его рот открылся, но он быстро закрыл его, когда слова не пришли на ум.

— У тебя прекрасная семья, Генри, — сказала я сухо, направляясь в гостиную. Брюнетка с фотографии сидела на большом кресле, которое казалось мягким, читая книгу.