– А ты, бабуля, все в темном да в длинном, – заметила Тина. – Давай мы тебя по-городскому приоденем?

Но баба Дуня восприняла благое желание внучки как непристойную шутку.

– Я не в том уже возрасте, моя милая, чтобы выставлять себя на посмешище. Француженки – дело известное, у них только мужчины да тряпки на уме. Покопали бы они с мое картошку или воды из колодца потаскали бы, тогда им не до костюмчиков было бы, – оскорбленно заявила она. – А вы, если хотите посмеяться, в цирк идите. Я вам не клоун!

Ее тут же в три голоса принялись заверять, что не имели в виду ничего обидного, просто хотели как лучше.

– Что для меня лучше, я и без вас знаю, – ответила баба Дуня и с царственным видом стала пить чай, демонстративно ни на кого не глядя.

Все трое лебезили перед упертой старушкой еще с полчаса, прежде чем она сменила гнев на милость. Когда с чаем и с рассказами о родных и знакомых Тины было покончено, бабе Дуне организовали экскурсию по квартире. Она не смогла скрыть своего потрясения. Особое впечатление на нее произвели кухня с обилием всяческих приспособлений и ванная, отделанная плиткой цвета топленого молока, где великое множество всяких красивых баночек и пузыречков сгрудилось на полочке перед зеркалом.

– И как же вы не путаетесь, что для чего? Тут же черт ногу сломит, – покачала головой баба Дуня и наверняка в душе сочла такое обилие косметических и парфюмерных средств мотовством и баловством.

– Вот-вот, Евдокия Семеновна, я с вами совершенно согласен! – догадавшись, о чем идет речь, крикнул им из гостиной Роман. – На деньги, что ушли на одну только помаду, можно было бы, вы не поверите, новое крыльцо у дома поставить.

Александра мгновенно возникла на пороге комнаты. Брови она гневно хмурила, но глаза ее смеялись.

– Ты зачем меня перед гостьей выставляешь в дурацком свете? Я и на помаду, и на все остальное, да будет тебе известно, сама заработала.

– Заработала, заработала, – согласно закивал ее муж. – Только ни на что остальное денег уже не хватило. Вот мне и приходится теперь самому бревна тесать и гвозди забивать…

– Все верно, а иначе на что ты бы мне сдался, безрукий…

– Как это на что? А Петюня наш откуда тогда взялся? – нарочито удивился Роман и сделал вид, будто готов развить тему в нужном ему ключе.

Александра тут же подскочила к нему и зажала ему рот рукой, уже не на шутку испугавшись.

– С ума сошел, да? – зашипела она. – Что баба Дуня о нас подумает?

Роман воспользовался близостью жены и, обняв, поцеловал ее. Оба были уверены, что действуют незаметно для чужого глаза. Но их видели и баба Дуня, и Тина. Пожилая женщина понимающе улыбнулась, а будущая молодая мама тяжело вздохнула. У нее не будет ни этого забавного препирательства, ни поцелуев, ни вожделенных прикосновений. «Ну почему все в моей жизни складывается так несуразно? – подумала Тина. – Вот был бы Венчик нормальным человеком, тогда, возможно, все у нас было бы по-другому, по-хорошему, как у людей».

Занятая своими проблемами, она не отдавала себе отчета в том, что совсем не думает о Максиме, словно «передоверив» его Альбине, избавилась от симпатичной безделицы, которая, конечно, украшала ее жизнь, но без которой оказалось вполне возможно обойтись. Зато она постоянно вспоминала о легкомысленном продюсере. И в ее мыслях он был совсем не таким, как в действительности. Чем дальше в прошлом оставалась их последняя встреча, тем привлекательнее и роднее казался ей Венчик.

Как недоставало Тине подруги, с которой можно поговорить по душам! Конечно, Александра способна была понять многое, но только не безрассудное, не поддающееся никакому объяснению влечение к ее бывшему мужу, которого она знала как облупленного. А в облупленном виде продюсер Вениамин Диктов обещал желать много лучшего. Вот и приходилось бедной Тине хранить свои переживания при себе.


Ближе к вечеру Роман с Александрой отбыли в свое поместье, как они в шутку называли дом в Выглядовке, прихватив с собой свое сокровище в переносной колыбельке и с полдюжины банок. Баба Дуня осталась с Тиной наедине. Она вошла в спальню, села возле огромной кровати, на которой лежала внучка, и ласково, как в детстве, погладила ее по волосам.

– Ну и как тебя угораздило, моя милая? – спросила Тину бабушка. – Влюбилась?

– Не знаю, – еле слышно ответила она и сжала бабушкину руку в ладонях. – Ничего я не знаю. Словно затмение какое нашло. Только давай больше не будем об этом говорить…

– Не будем так не будем, – послушно согласилась баба Дуня. – Я думала, вдруг тебе выговориться захочется. Ты не бойся, я никому ни словечка не скажу.

– Да я верю. И выговориться хочется, только не получается почему-то. Ты только не обижайся, хорошо? – попросила Тина.

Бабушка высвободила руку и снова погладила Тину по голове.

– А чего мне обижаться? Ты же меня позвала, считай, что доверилась. А когда захочешь рассказать, так я туточки, рядом. Для тебя теперь что главное – не волноваться и о дочке думать. С радостью думать.

– Да я так и делаю, – заверила ее Тина. – Я ее знаешь, как уже люблю, даже самой страшно.

– Так и надо. Я твою маму, когда носила, тоже страшно как любила. Только тогда еще до последнего не знали, кто родится – мальчик или девочка. А теперь другое дело. Ты небось и имя уже придумала? Или нет?

Тина невольно разулыбалась:

– Придумала. Вероничкой будет.

– А-а, как твоя школьная подружка, – догадалась баба Дуня. – И правильно. Хорошее имя, красивое.

– И счастливое, – прошептала Тина, засыпая сладко, как много-много лет назад.


Учитывая то, что сейчас можно купить все, были бы деньги, и следуя народной примете, ничего для малышки заранее приобретать не стали.

– Да твоя Александра все из-под земли достанет, если нужда такая будет, – заметила баба Дуня, когда внучка показала ей в специализированном глянцевом журнале интерьер детской комнаты.

– Так-то оно так, но мне самой знаешь как хочется выбирать все эти красивые крохотные вещички, игрушки, ложечки, бутылочки, – ответила Тина, поглаживая свой необъятный живот, обтянутый трикотажной кофтой, присборенной под грудью. – Поскорей бы уже…

И накликала. До намеченного срока родов оставалось еще четыре дня, как вдруг посреди ночи ее скрутила острая незнакомая боль.

– Ой, бабушка! – в испуге закричала она. – Иди скорее ко мне! Со мной что-то случилось!

Баба Дуня вперевалочку вбежала в спальню Тины. А та уже постанывала, схватившись за живот.

– Что делать, а? – спросила она, а затем снова ойкнула и закусила губу.

– Машину вызывать – вот что делать, – деловито сообщила баба Дуня.

– Роман с Александрой завтра утром обещали приехать. Как же без них? Может, можно подождать?

– Как подождать? С ума сошла! – воскликнула ее бабушка. – Ты же рожаешь!

– Ой, господи, что же теперь будет? – Тина чуть не плакала. Уж больно все произошло неожиданно, она даже подготовиться морально не успела.

– Что у всех, то и у тебя: ребеночек будет. Ты, главное, не бойся. Знаешь, сколько женщин до тебя рожали – и не сосчитать.

Говоря все это, баба Дуня сунула Тине в руки телефон и картонный прямоугольничек с номером:

– Звони, а то я с этой техникой что-нибудь напутать могу.

Когда приехали медики, профессионально-ласковые, сноровистые, и сказали, что все идет как надо, Тина немного успокоилась. Потом она не могла в подробностях вспомнить, как прошли последующие несколько часов. Но ощущения были не из приятных, это уж точно. Однако она вспомнила стихотворение из школьной программы, которое читала на выпускном экзамене, и как только начиналась схватка, монотонно бубнила себе под нос:

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра… —

ну и так далее.

Когда боль отступала, Тина переходила на счет. Затем запоминала, до какой цифры дошла, и снова возвращалась к началу стихотворения. Когда интервалы между рифмованными кусками стали всего ничего, за ней пришли с каталкой.

Поначалу Тине показалось, что что-то не заладилось, и она испугалась. Не за себя, о себе она не думала, за малышку, за свою родную девочку. Врач тихо, но четко выговаривал какие-то незнакомые слова, судя по всему названия медицинских препаратов и приспособлений. Тине что-то укололи в вену, шмякнули на лицо кислородную маску. Предложили передохнуть. Но она отвела руки услужливой медсестры и прошептала, задыхаясь:

– Нет, не надо. Давайте продолжать.

И вдруг у нее возникло ощущение, будто внутри нее образовалась пустота, и тут же раздалось чье-то еле уловимое покашливание, а затем громкий крик.

– Умница, дочку родила, – сказал врач и погладил Тину по щеке. Этим он как бы признавал ее достойное поведение во время родов.

Но Тина видела лишь крошечного мокрого темно-красного человечка, разевающего в отчаянном крике беззубый рот. Из его пупка торчал кусок белесой трубки, подозрительно напоминающей полиэтиленовую.

– Кого родила, мамаша? – деловито спросила медсестра, демонстрируя ей самого красивого на свете младенца.

– Девочку, Вероничку, – прошептала Тина и заплакала от счастья.


Она разглядывала ее с восхищением и восторгом. Это было как открытие новой планеты или невиданного прежде цветка. Крохотное очаровательное существо, такое родное и необыкновенное. У нее были самые настоящие реснички и ноготочки на пальчиках, тонкие, как папиросная бумага.

– Моя девочка, моя доченька, моя Вероничка, – шептала Тина, заставляя себя без предательской дрожи в руках, без страха в сердце прикасаться к этому чуду природы.

Ей казалось, она никогда не научится так ловко и бесстрашно пеленать, переворачивать, брать на руки свою крошечную дочку, как это делали медсестра или врач. Хотя умом Тина прекрасно понимала, что уже совсем скоро все это будет проделывать чисто автоматически.

Она вспоминала пятимесячного Петюню в огромных сильных руках отца и знала, что ему там уютно и спокойно. Роман с Александрой словно соперничали друг с другом за право побыть с сыном, оказаться ему нужным. И сколько же счастья приносило обоим общение с малышом! Как же можно не любить своего ребенка? Если раньше Тина и могла найти этому хоть какое-то мало-мальски приемлемое объяснение, то теперь, после первого взгляда на свою новорожденную дочь, наотрез отказывалась это понимать.

Ей все время хотелось выйти в коридор и сквозь стеклянные двери хоть одним глазком посмотреть на других малышей. Чтобы убедиться: лучше ее Веронички нет и не может быть никого на свете…

Новорожденная малышка открыла голубенькие глазки, замахала ручками и стала делать крошечным ротиком ловящие движения, причмокивая при этом.

– Проголодалась, моя маленькая, – умиленно прошептала Тина, представляя, какое ее ждет блаженство. – Сейчас кушать будем. – И она осторожно взяла на руки и пристроила у своей груди дочь.

Тина знала, что в те часы, когда она кормит Веронику, никто не посмеет ее отвлекать никакими телефонными звонками. Отныне все в этом мире будет посвящено ее доченьке.

Казалось, ничто не могло нарушить блаженного состояния, в котором пребывала новоиспеченная мамаша. Для тревожных мыслей просто не осталось места. Вероятно, когда-нибудь после она и станет задумываться о том, что ее ждет в будущем, как сложится ее судьба матери-одиночки. Но только не сейчас.

Ей слали серьезные и шутливые эсэмэски Роман с Александрой и потрясенные родители, которые нежданно-негаданно стали бабушкой и дедушкой, и новоиспеченная тетка – младшая Тинина сестра Ира. Баба Дуня наставительно поучала по телефону, что следует и чего не следует делать, строго-настрого запретив до истечения пяти недель со дня рождения кому-либо, кроме самых близких, пересылать по мобильному изображения малышки. «Не положено», – заявила она безапелляционно, и Тина не стала спорить. Все, кто был ей дорог, уже видели, какое чудо она произвела на свет. Или нет, не все…

Был, был один человек, которому, вопреки всем доводам рассудка, Тина безумно хотела показать, какая у нее – и у него – родилась дочь.

Ею же можно только восхищаться. А потом она наверняка станет предметом гордости своих родителей. Иначе просто быть не может, любому же ясно.

Иногда Тине на ум приходили ее мечты о свадьбе, о красивом платье с кружевным лифом, о длинном белом лимузине, о множестве гостей… и о человеке, с которым она пройдет по жизни. Только вот черты его все время расплывались. Максим, уже чужой муж, не годился на эту роль, а тот, другой, которого ей логичнее было бы возненавидеть, да не получалось, слишком уж волновал сердце.

– Дура, какая же я дура! Пора бы уже успокоиться и забыть, – когда становилось совсем невмоготу, ругала себя Тина. – Он же даже думать обо мне перестал давным-давно. Да и какой из него папа, по правде-то говоря. Никакой! Пустое место, а не папа!

Но господи, кто бы знал, как ей хотелось ошибиться на его счет! Как хотелось чуда!