Елена Рахманова - Любит – не любит

Тина знала, что в другом конце коридора, за двустворчатой дверью из матового стекла, находится отделение родильного дома, в котором молодые мамочки лежат в палатах по несколько человек, и их новорожденных детей им приносят кормить строго в назначенные для этого часы. Там было куда демократичнее, шумнее и не так уютно, как в отделении «для избранных».

«Нет, это никуда не годится, – думала Тина, любуясь поздним вечером своей спящей дочкой, которой от роду было уже целых четыре дня. – Я бы ужасно скучала по ней, если бы не могла видеть ежеминутно. И потом, вдруг медсестра окажется недостаточно внимательная. Уснет ночью или с подругой по телефону заболтается, а с каким-нибудь малышом что-нибудь случится. А у меня она на виду все время».

Глаза слипались, но Тина все смотрела и смотрела на свою Вероничку. Носик – фамильный, чуть курносый, волосики совсем светлые, но, говорят, со временем чуть потемнеют. А вот прямые бровки вразлет и разрез глаз – не в их породу. Они все время будут напоминать ей о том минутном помешательстве. Но ведь не будь его, она не сидела бы сейчас, склонившись над детской кроваткой, и не чувствовала бы себя бесконечно счастливой.

Тина взглянула на настенные часы и вздохнула: пора спать, она и так слишком засиделась. Скоро ее выпишут, и тогда придется рассчитывать на собственные силы. А пока она находится на попечении врачей и медсестер, надо постараться отдохнуть про запас. Если такое, конечно, возможно.

Сказано, точнее, подумано – сделано.

Тина осторожно, чтобы не разбудить, поцеловала дочку в лобик, поудобнее улеглась на кровати и закрыла глаза. Она не заметила, как заснула, потому что, когда открыла глаза, часы показывали половину четвертого. Что-то явно ее разбудило, но что?

Прежде всего она, естественно, посмотрела в сторону детской кроватки. Вероничка крепко спала. И тут Тина услышала приглушенный детский плач. Со всхлипами, донельзя жалобный, берущий за душу.

– Да что они там, заснули все, что ли? – пробормотала она и, накинув халат, вышла из палаты.

Плач доносился с той половины коридора, где роженицы и младенцы лежали отдельно.

– Ну, что я говорила, – недовольно произнесла Тина. – Ребеночек надрывается, а никому до него и дела нет. Небось что-нибудь отмечают, чей-нибудь день рождения. Ну я им сейчас покажу!

Даже возле их палат медсестры на посту не наблюдалось. Горела настольная лампа, под ней лежала распластанной потрепанная книжка в мягкой обложке, судя по изображениям пуль на колонтитуле, крутой детектив. А ведь сегодня ночью дежурила Светочка, которую Тина считала девушкой ответственной и серьезной.

– Вот и верь после этого заверениям руководства клиники, что они сделают все возможное и даже сверх того, если возникнет такая необходимость…

Продолжая шепотом выражать свое возмущение, Тина открыла дверь в другую половину коридора и нос к носу столкнулась с запыхавшейся Светочкой.

– Ой, простите! – приглушенно воскликнула медсестра, поправляя марлевую повязку на лице. – А что это вы не спите, Валентина Михайловна?

– Уснешь тут у вас, когда младенцы надрываются, а вас носит неизвестно где, – проворчала Тина.

Светочка смутилась, но тут же перешла в нападение:

– Напрасно вы такое про нас говорите, Валентина Михайловна. Я как раз из того отделения, где малыш плачет. Тамошняя медсестра никак не может его успокоить, вот и попросила меня помочь.

– Ну и почему же у вас не получилось? – строго спросила Тина. В ней проснулся материнский инстинкт, а вместе с ним и потребность защищать новорожденных детей, всех без исключения.

– Да как тут успокоишь. Они хоть и нескольких дней от рождения, а все понимают, точнее, чувствуют.

– Что чувствуют? – спросила Тина уже на полтона ниже.

– Когда их бросают.

– Как бросают? – ахнула Тина и сползла в стоящее у стены кресло.

– Да так: пишут заявление и идут на все четыре стороны, свободные как ветер, – пояснила Светочка.

– А почему?

– Ну, у всех у них, наверное, на то свои причины находятся. Только я бы таких мамаш душила собственными руками, – решительно произнесла молоденькая медсестра, и стало ясно, что ее будущим детям не грозит опасность появиться на свет ненужными.

– А эта что сказала?

– Да она особо не распространялась. Только по всему видно, что ребенок для нее только обуза. Помеха в личной жизни, – сказала Светочка. – Хорошо хоть до срока доносила.

– Чего ж тут хорошего? Такой кроха, а уже один-одинешенек на всем белом свете.

Тина вздохнула. Она не понимала, как ребенок может быть помехой в личной жизни, когда он и есть огромная составляющая этой самой жизни. Но кто-то, как выяснилось, думал иначе.

На душе сразу стало так горько, что захотелось в противовес сказать или сделать что-нибудь хорошее, стоящее. Чтобы не тонуть в беспросветности, грозившей поглотить Тину, которая вдруг задумалась о своей участи матери-одиночки.

– Слушай, Светуля, а ты принеси его мне, а? Вдруг он у меня успокоится? – предложила Тина.

– Да вы что, не положено. Знаете, как ругаться будут, если известно станет! Еще до главного дойдет, тогда и с работы вылететь можно.

– Да кто ж главному расскажет-то? – резонно возразила Тина. – А так он никому спать не дает и сам мучается. Ну, давай, неси малыша!

Светочка с пару минут прислушивалась к горестным стенаниям за дверью, потом посмотрела на раскрытый детектив в пятне желтоватого света на столе.

– Ну, это не мне одной решать. Пойду посоветуюсь, – неуверенно сказала медсестра.

Вернулась она, неся конверт, из которого торчали судорожно сжатые кулачки и крохотная головка с темным пушком вместо волос.

– Идите к себе в палату, Валентина Михайловна, – шепотом произнесла Светочка. – Я за вами.

В палате Тина уселась на кровать, а медсестра положила ей на руки младенца, уставшего от крика, но продолжающего громко и огорченно всхлипывать.

– Бедненький ты мой, – прошептала Тина, разглядывая красненькое от натуги личико.

– Бедненькая, – поправила ее Светочка.

– Что?

– Это девочка, – сказала медсестра и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Тина, оставшись наедине с отказницей, стала покачивать ее, тихонько напевая колыбельную, которую помнила еще со времен своего детства. Малышка какое-то время повсхлипывала, затем словно прислушалась к своим ощущениям или к чему-то еще, судорожно перевела дыхание в последний раз и затихла.

– Вот и славно, – прошептала Тина. – Спи, моя маленькая.

Постепенно черты лица малышки разгладились, кожа посветлела, дыхание выровнялось. Поелозив немного внутри конверта, она умиротворенно вздохнула, сонно посмотрела на Тину и, закрыв глазки, уютно засопела.

Носик у крохи оказался курносенький, волосики потемнее, чем у Вероники, а голубоватые глазки совсем такие же. И тем не менее Тина ни за что не спутала бы обеих девочек. Это только для посторонних все младенцы на одно лицо. А мать найдет своего и среди тысячи, даже если видела его всего мгновение…

Наверное, уже наступило утро и пришло время кормить Вероничку. Тина поняла это по характерному покряхтыванию. Она, не открывая глаз, поудобнее устроилась на боку, чуть откинула одеяло и приложила дочь к груди, прижав ее к себе рукой. Малышка цопнула сосок, как рыбка – наживку. Тина довольно улыбнулась – и опять услышала знакомое покряхтывание. Как же такое может быть?

Но не успела она в недоумении распахнуть глаза, как раздался изумленный возглас:

– Ой, Валентина Михайловна, что же вы делаете?

Тина вздрогнула и уставилась на младенца у своей груди. Та, которую она про себя звала отказницей, усердно сосала молоко, а собственная дочь Вероничка недовольно вертелась в кроватке в двух шагах от нее.

– Отдайте девочку мне, слышите, – требовательно произнесла Светочка. – Я должна вернуть ее на место, пока не пришла другая смена.

– Вот покормлю, тогда и отдам, – прошипела в ответ Тина, уже понимая, что совершилось непоправимое: никому она не отдаст эту кроху.

– Мне же попадет, – принялась взывать к сочувствию медсестра.

– Не попадет, что-нибудь придумаем, – решительно произнесла Тина, подозревая, что придумывать придется главным образом Александре. – Ты лучше помоги мне сесть и дай Вероничку. Вот так…

Придерживая руками каждую из новорожденных девочек, Тина попыталась кормить их одновременно. Было не очень удобно, она боялась пошевелиться, чтобы не уронить какую-нибудь из малышек. Когда с кормежкой было покончено, ночная сорочка на ее спине даже взмокла от пота – так велико было напряжение. «Нет, придется кормить по очереди», – подумала Тина, мысленно делая зарубки в памяти относительно своей дальнейшей жизни. Затем сказала медсестре, с большой неохотой протягивая ей отказницу:

– Ты мне, Светуля, ее принеси, когда опять придет время кормить. И не спорь, пожалуйста. Я же сказала, что что-нибудь обязательно придумаем.

Естественно, ей добрую сотню раз было сказано по телефону и написано в эсэмэсках и записках, что она сошла с ума, что и одного ребенка вырастить в наше время сил требуется немерено, что матерям-одиночкам усыновлять чужих детей не разрешается и так далее и тому подобное. Тина упрямо стояла на своем и даже прибегла к шантажу: заявила, что у нее от нервотрепки, того и гляди, может пропасть молоко. Этого баба Дуня допустить никак не могла.

– В нашем роду все матери своих детей грудью кормили до года, а то и больше, – заявила она. – От того они вырастали такие крепенькие и умненькие. Не допущу, чтобы Вероничку непонятно какой дрянью из всяких там банок пичкали!

Как уж она собиралась этого не допускать, одному Богу было известно. Только Александра очень скоро поняла, что против объединенных сил Тины и бабы Дуни ей не выстоять, и скрепя сердце принялась за дело. Она прекрасно понимала чувства молодой матери, только боялась, что та плохо представляет свою будущую жизнь. Естественно, они с Романом ее поддержат и помогут ей во всем, но существует множество проблем, которые Тине придется решать только самостоятельно.

Однако недаром Тина верила во всемогущество своей столичной родственницы. Александра давно установила для себя правило: чтобы добиться желаемого, довести переговоры до нужного результата, даже в мыслях нельзя допускать возможность проигрыша. Идти на дело нужно только со стопроцентной уверенностью в успехе, даже если все, казалось бы, против тебя.

Не только коллеги или конкуренты по бизнесу поддавались ее моральному превосходству. Чиновники, уж на что, казалось бы, несгибаемые люди, а и то были не способны ответить ей отказом. Хотели, старались, из кожи вон лезли, чтобы произнести заветное «нет», а из уст вылетало прямо противоположное. Более того, иной раз, словно под гипнозом, сами же подсказывали наиболее простой путь решения проблемы или возможный обходной маневр. А потом только руками разводили да головами качали: бес попутал, не иначе.

Так было и сейчас. Правда, на этот раз у Александры нашлась союзница, Антонина Станиславовна Скуратовская – властная, грузная старуха, некогда бывшая заведующей этим роддомом и не согласная со многими нынешними жизненными приоритетами и установками. Тогдашний заместитель, занявший со временем ее место, почитал Антонину Станиславовну как классного специалиста и прекрасного человека и часто с ней советовался. Так что и на пенсии она пользовалась авторитетом, а связей у нее, как, впрочем, и у Александры, было столько, что, как в сказке, иной король позавидовал бы.

И вот настал момент, когда Тине сообщили, что, хотя с формальностями еще далеко не покончено, но дома она может взять оставленную родной матерью девочку себе. В тот же день Тина организовала переселение малышки в свою палату. Затем принялась разглядывать и сравнивать обеих крошек и находила в них все больше и больше сходства. Но когда наступила ночь, пришла и тревога. Справится ли она? Не много ли на себя взяла? Вероничка – ее кровиночка, а эта малышка могла бы попасть в полноценную семью, где бы ее любили и холили…

Сомнения росли как снежный ком, и в какой-то момент Тине стало казаться, что она совершила чудовищную ошибку. Ей стало страшно, как никогда в жизни.

– Стоп! – приказала она себе. – Дело сделано. Назад дороги нет. Ребенок – это не игрушка. Никто не знает, как сложилась бы ее жизнь, а я дам ей столько же любви, сколько и моей Вероничке. Вероничка… А как же будут звать мою вторую дочку?

Мысли Тины приняли совсем другой оборот. Она понемногу успокоилась и заснула, машинально прислушиваясь к уютному сопению двух крохотных носиков…

Он понимал, что совершает преступление, которое достойно высшей меры наказания с последующей высылкой в Сибирь на вечное поселение. Все его мысли и чувства, словно спрессовавшись, заполнили все его существо и тормозили каждое движение, каждый вздох. Однако Роман ничего не мог с собой поделать и вопреки всему, как робот, двигался в совершенно определенном направлении.