Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания

Я накидываю халат и медленно и осторожно спускаюсь вниз, делая все возможное, чтобы не сгибать ноги.

В воздухе снова стоит запах дыма, и, проходя мимо столика в прихожей, я замечаю, что на нем опять нет маминой фотографии. Что-то заставляет меня открыть расположенный под столиком ящик – вот она, фотография, лежит в нем лицом вниз. Сердитые слезы накатывают на глаза: разве что-то настолько драгоценное может быть спрятано? Она всегда значила больше, чем просто фотография, для нас обоих, она символизировала мамино присутствие в доме, стояла на самом видном месте, чтобы поприветствовать нас, когда мы входили в дом или спускались по лестнице. Я делаю несколько глубоких вздохов и решаю пока ничего не спрашивать, предполагая, что так поступать у папы есть свои причины. Но какие же? Не могу придумать ничего подходящего. Я закрываю ящик и оставляю фотографию там, куда папа ее положил, чувствуя, будто снова ее хороню.

Когда я, хромая, вхожу в кухню, меня приветствует хаос. Повсюду кастрюли и сковородки, кухонные полотенца, яичная скорлупа и вывернутое содержимое шкафов. У папы поверх его обычного свитера, рубашки и брюк повязан фартук с изображением женщины в красном белье и подвязках. На ногах тапочки «Манчестер Юнайтед» в виде огромных футбольных мячей.

– Доброе утро, дорогая, – говорит он и наступает на правую ногу, чтобы поцеловать меня в лоб.

Сегодня необычный день: первый раз за много лет кто-то готовит для меня завтрак. И у папы день нерядовой: первый раз за много лет ему есть для кого готовить завтрак. Неожиданно пение, шум, громыхание кастрюль и сковородок перестают меня раздражать. Папа пребывает в радостном возбуждении.

– Я делаю вафли! – говорит он с американским акцентом.

– О, очень мило.

– Так говорил осел, да?

– Какой осел?

– Тот… – Он перестает мешать в сковородке и закрывает глаза, напрягая память. – История про зеленого человека.

– Невероятный Халк?

– Нет.

– Ну, я не знаю никаких других историй про зеленых людей.

– Знаешь, эту ты знаешь…

– Злая ведьма с запада?

– Нет! В этой нет осла! Вспомни истории, в которых есть осел.

– Это библейская история?

– А в Библии что, говорится про ослов, Грейси? Разве Иисус ел вафли, как ты думаешь? Господи, мы все перепутали: это вафли он разламывал за ужином, чтобы разделить их с парнями, а вовсе не хлеб!

– Меня зовут Джойс.

– Я не помню, чтобы Иисус ел вафли, но я обязательно спрошу об этом в клубе по понедельникам. Может быть, я всю жизнь читал не ту Библию. – И он смеется над своей шуткой.

Я смотрю через его плечо:

– Папа, да разве ты делаешь вафли?

Он раздраженно вздыхает:

– Что я, осел? По-твоему, я похож на осла? Ослы делают вафли, а я делаю отличную яичницу с сосисками.

Я смотрю, как он протыкает сосиски со всех сторон, чтобы они одинаково прожарились, и заявляю:

– Я тоже буду сосиски.

– Но ты же одна из этих вегетарианистов.

– Вегетарианцев. И уже нет.

– То есть как – нет? Ты же была ею с пятнадцати лет, после того как увидела ту передачу про тюленей. Завтра я проснусь, и ты скажешь мне, что ты мужчина. Я такое как-то видел по телику. Женщина такого же возраста, что и ты, привела своего мужа на студию в прямой эфир, чтобы сказать ему перед всеми зрителями, что она решила, что хочет стать…

Чувствуя, как во мне поднимается волна раздражения, я выпаливаю:

– Маминой фотографии нет на столике в прихожей.

Папа замирает – это признание вины. Я сержусь еще пуще, как будто до этого верила, что в дом проник таинственный полуночный двигатель фотографий и сделал свое грязное дело. Я бы, наверное, предпочла этот вариант.

– Почему? – Вот все, что я спрашиваю.

Он, продолжая изображать бурную деятельность, теперь гремит тарелками и приборами.

– Что почему? Почему ты так ходишь, вот что я хотел бы знать! – Папа с удивлением наблюдает за моими передвижениями.

– Не знаю, – огрызаюсь я и хромаю через всю кухню, чтобы сесть за стол. – Может, это наша фамильная черта?

– Хо-хо-хо, – ухает папа и смотрит на потолок. – У нас тут кто-то встал не с той ноги, босс. Будь хорошей девочкой и накрой на стол.

Он напоминает мне о прошлом, и я не могу сдержать улыбки. Так что я накрываю на стол, а папа готовит завтрак, и мы оба хромаем по кухне, делая вид, что все так, как было раньше и как будет всегда. Мир без конца.

– Папа, какие у тебя планы на сегодня? Ты занят?

Вилка, на которую нанизаны сосиска, яичница, бекон, пудинг, грибы и помидор, замирает на пути в папин открытый рот. Удивленные глаза пристально смотрят на меня из-под густых лохматых бровей.

– Какие планы, говоришь? Что ж, посмотрим, Грейси, какое у меня сегодня расписание событий на день. Я подумывал над тем, чтобы после того, как минут примерно через пятнадцать я доем яичницу, выпить еще чашку чая. Пока буду пить чай, возможно, сяду вон на тот стул или, может быть, на стул, который сейчас занимаешь ты, точное место значится в моем расписании как «выбранное по обстоятельствам». Потом я посмотрю ответы на вчерашний кроссворд – мне интересно, что мы угадали, а что нет, – и узнаю ответы на те, что не смог решить вчера. Затем поиграю в судоку и в слова. Сегодня надо найти мореходные слова. Навигация, морской, парусный спорт – да, я смогу это сделать, я уже вижу «лодочный спорт» в первой строчке. Потом вырежу из газеты купоны, и это займет все мое утро, Грейси. Разве что успею выпить еще чашечку чая, а там уж начнутся мои передачи. Если хочешь назначить со мной встречу, поговори с Мэгги. – Тут он засовывает еду в рот, и кусок яичницы оказывается на подбородке. Он этого не замечает.

Я смеюсь:

– Кто такая Мэгги?

Он проглатывает еду и улыбается, удивляясь самому себе:

– Даже не знаю, почему сказал это. – Напряженно думает и тоже смеется: – Знал я одного парня в графстве Каван, это было лет шестьдесят назад, его звали Брендан Брэйди. О чем бы мы ни пытались условиться, он говорил, – папа понижает голос: – «Поговорите с Мэгги», как будто был очень важной шишкой. А она была то ли его жена, то ли секретарша!.. «Поговорите с Мэгги», – повторяет он. – Может, так звали его мамашу? – Папа с улыбкой крутит головой и продолжает есть.

– То есть, судя по твоему расписанию, ты делаешь практически то же самое, что и вчера.

– О нет, совсем не то же самое. – Он пролистывает телепрограмму и тычет жирным пальцем в сегодняшний день. Смотрит на часы, скользит пальцем по странице вниз. Берет маркер и отмечает еще одну передачу. – Сегодня «Больница для животных» вместо «Антиквариата под носом». Совсем, совсем не то же самое, что вчера, так-то вот. Сегодня будут собачки и кролики вместо поддельных чайников Бетти. Вдруг она попытается продать за несколько шиллингов принадлежащую ее семье собаку? Может быть, тебе все же придется надеть то бикини, Бетти! – Облизывая уголки губ, он продолжает рисовать закорючки вокруг отмеченных передач так сосредоточенно и старательно, словно украшает рукопись миниатюрами.

– Келлская книга. – Слова вырываются сами по себе, и я этому даже не удивляюсь. Случайные бессвязные высказывания становятся чем-то вроде нормы.

– О чем это ты говоришь? – Папа перестает рисовать и возвращается к еде.

– Давай поедем сегодня в город. Походим по центру, зайдем в Тринити-колледж и посмотрим на Келлскую книгу.

Папа пристально смотрит на меня, продолжая жевать. Интересно, о чем он думает? А ему, наверное, интересно, о чем думаю я.

– Ты хочешь поехать в Тринити-колледж. Ага. Девочка, которую к этому месту на веревке не удавалось затащить – не только на учебу, а на обыкновенную экскурсию с папой и мамой, – вдруг неожиданно хочет туда пойти. Слова вдруг и неожиданно значат одно и то же, да? Они не должны употребляться в одном предложении, Генри, – поправляет он сам себя.

– Да, я хочу поехать. – Вдруг неожиданно я очень хочу поехать в Тринити-колледж.

– Если ты не хочешь смотреть «Больницу для животных», так и скажи. Зачем из-за этого сбегать в город? Есть такая штука, как переключение каналов.

– Ты прав, папа. В последнее время я только этим и занимаюсь.

– Правда? А у меня как-то не было времени это заметить. Я только и успеваю наблюдать, как твой брак разваливается, ты перестаешь быть вегетарианисткой, ничего не говоришь о работе, переезжаешь ко мне и так далее. Вот сколько всего произошло, а оказывается, это ты переключаешь каналы, и начинается совсем другая передача.

– Папа, мне необходимы перемены, – объясняю я. – Ты, Фрэнки и Кейт значите для меня так же много, как раньше, но все остальные… Их как будто и не было. Мне нужно поменять программу, папа. У меня в руках огромный пульт управления жизнью, и я готова начать нажимать на кнопки.

Он молча смотрит на меня и вместо ответа отправляет в рот кусок сосиски.

– Мы поедем в город на такси и прокатимся на одном из этих туристических автобусов. Что ты об этом думаешь? Мэгги! – кричу я изо всех сил, так что папа подпрыгивает от неожиданности. – Мэгги, папа поедет со мной в город кое-чего посмотреть! Ты не против?!

Приложив руку к уху, жду ответа. Довольная тем, что услышала, киваю и встаю.

– Так, папа, все решено. Мэгги говорит, что ты можешь поехать в город. Я приму душ сейчас, и мы выйдем через час. Ха! Получилось в рифму. – Хромая, я выхожу из кухни, оставляя моего сбитого с толку отца с куском яичницы на подбородке.

– Что-то я сомневаюсь, чтобы Мэгги одобрила пробежку с такой скоростью, Грейси, – говорит папа, пытаясь не отстать от меня, пока мы лавируем среди пешеходов на Графтон-стрит.

– Прости, папа. – Я замедляю шаг и беру его под руку. Несмотря на корректирующую обувь, он все равно покачивается, и я покачиваюсь вместе с ним. Даже если бы его ноги были одинаковой длины, мне кажется, он бы все равно качался. Другим я не могу его себе представить.

– Папа, ты когда-нибудь будешь звать меня Джойс?

– О чем ты говоришь? Ведь тебя так и зовут.

Я с удивлением смотрю на него:

– Ты не замечаешь, что всегда зовешь меня Грейси?

Он выглядит ошеломленным, но не отвечает, продолжая идти дальше – влево-вправо, влево-вправо.

– Я дам тебе пять евро за каждый раз, когда ты сегодня назовешь меня Джойс, – улыбаюсь я.

– Договорились, Джойс, Джойс, Джойс. О, как же я люблю тебя, Джойс, – смеется он. – Уже двадцать евро! – Он подталкивает меня локтем и говорит серьезным тоном: – Я не замечал, что называю тебя так, дорогая. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы это не повторилось.

– Спасибо.

– Знаешь, ты мне очень ее напоминаешь.

– Правда, папа? – Я тронута. На глаза наворачиваются слезы. Он никогда мне об этом не говорил. – Чем же?

– У вас у обеих маленькие пятачки.

Я делаю недовольную гримасу.

– Не понимаю, почему мы все дальше уходим от Тринити-колледжа. Разве ты не туда хотела пойти?

– Да, но туристические автобусы отходят от Стивенс-Грин. Мы увидим колледж, когда будем проезжать мимо. Мне как-то расхотелось в него заглядывать.

– Почему это?

– Потому что сейчас время обеда.

– И Келлская книга уходит на часовой перерыв, да? – Папа закатывает глаза. – Сэндвич с ветчиной и фляжка с чаем, а потом она снова оказывается у всех на виду как ни в чем не бывало. Ты думаешь, так и происходит? Тебе не кажется, что не идти в Тринити-колледж только потому, что сейчас время обеда, – это полный абсурд?

– Нет, не кажется. – Без всяких на то оснований я уверена, что двигаюсь в правильном направлении. Так говорит мой внутренний компас.

Джастин проносится сквозь главную арку Тринити-колледжа и торопливо идет по направлению к Графтон-стрит. Время обеда с Сарой. Он отгоняет от себя ноющий голосок, твердящий, что нужно отменить эту встречу. Дай ей шанс. Дай себе шанс. Ему нужно попробовать снова встать на ноги, ему нужно внушить себе, что не каждая встреча с женщиной должна быть такой, как та первая встреча с Дженнифер. Дрожь, охватившая все его тело, бабочки, запорхавшие в животе, трепет при случайном прикосновении к ее коже. А что он чувствовал на свидании с Сарой? Ничего. Ничего! Конечно, его самолюбию льстило, что он ей нравится, и его взволновал сам факт, что он снова начал ходить на свидания. Он испытывал разнообразные эмоции по отношению к ситуации в целом, но к ней самой он не испытывал ничего. Женщина, встреченная несколько недель назад в парикмахерской, и то вызвала у него больше переживаний. Разве это ни о чем не говорит?.. Дай ей шанс. Дай себе шанс.

Графтон-стрит так переполнена во время обеденного перерыва, думал Джастин, как будто ворота дублинского зоопарка открылись и все животные хлынули наружу, радуясь тому, что могут на час покинуть место своего заключения. Его работа на сегодня была закончена, спецсеминар «Медь как холст: 1575–1775» имел успех у студентов третьего курса, решивших послушать его выступление.