Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания

Понимая, что опаздывает на встречу с Сарой, Джастин пытается перейти на бег, но боль, которой отзывается на эту попытку его перетренированное тело, едва не заставляет его хромать. Злясь из-за того, что предостережения Эла сбылись, он ковыляет вперед, продвигаясь за парочкой, медленнее которой по Графтон-стрит не идет никто. Попыткам Джастина обогнать пару с той или с другой стороны мешает плотный людской поток. Раздраженный, он замедляет шаг, переходя на скорость идущих перед ним людей, один из которых радостно напевает что-то себе под нос и покачивается.

Черт побери, в такую рань – и пьяный!

Папа, не торопясь, шагает по Графтон-стрит так, как будто располагает всем временем в мире. Наверное, так оно и есть, хотя молодым этого, боюсь, не понять. Иногда он останавливается и показывает на что-нибудь, присоединяется к группкам зрителей, выстроившихся кружком, чтобы посмотреть на уличное представление, а когда мы идем дальше, устремляется не в ту сторону, что затрудняет движение. Как камень в потоке, он заставляет людей обтекать его вокруг, он представляет собой преграду – небольшую, но вполне ощутимую. Он поет, пока мы покачиваемся влево-вправо, влево-вправо:

Графтон-стрит – страна чудес,

В воздухе чары носятся здесь,

Брильянты у девушек в ясных глазах,

И пыль золотая в роскошных косах.

Не веришь – пожалуй-ка в Дублин

Солнечным летним утром.

Он смотрит на меня, улыбается и снова поет то же самое, мурлыча мотив в тех местах, где позабыл слова.

Пока я работала, у меня порой выдавались настолько загруженные дни, что двадцати четырех часов решительно не хватало. Хотелось вытянуть руки и постараться схватить секунды и минуты, чтобы помешать их бесконечному движению дальше, мимо. Так маленькая девочка пытается поймать мыльные пузыри. Мне, разумеется, никогда не удавалось удержать время, но у папы это каким-то образом получалось. И при этом, считала я, он занят какой-то ерундой, а я важным делом: отпираю для клиента дверь дома, рассказываю о прекрасной квартире на солнечной стороне, о центральном отоплении и размере гардеробной. На самом деле все мы занимаемся ерундой, просто нам нравится ощущать себя более значительными, составляя списки важных дел.

Так вот что необходимо для того, чтобы жизнь замедлилась и тикающие минуты оказались чуть длиннее, чем были раньше. Никуда не спеши. Сделай глубокий вдох. Шире открой глаза и посмотри вокруг. Охвати взглядом все. По-новому перескажи старые истории, вспомни людей, времена и события, которые остались в прошлом. Позволь всему, что ты видишь, напомнить тебе о чем-то. Поговори об этих вещах. Узнай ответы на вчерашний кроссворд и запомни их. Остановись и обрати внимание на то, чего прежде не замечал: каждая выхваченная зрением и неторопливо изученная деталь полна значения. Замедлись. Перестань пытаться сделать все сейчас, сейчас, сейчас. Наплюй на людей, идущих позади тебя, которых ты задерживаешь, почувствуй, как они наступают тебе на пятки, но не убыстряй шаг. Не давай никому задавать тебе скорость.

Хотя если идущий за мной человек еще раз наступит мне на пятку…

Солнце такое яркое, что трудно смотреть прямо перед собой. Как будто оно висит в конце Графтон-стрит, словно шар из боулинга, готовый свалить всех нас с ног. Но мы, слава богу, дошли до конца улицы и теперь можем выскользнуть из людского потока. Папа неожиданно останавливается, завороженный проделками уличного мима. Так как я держу его под руку, мне тоже приходится резко остановиться, из-за чего шедший сзади человек врезается прямо в меня. Последний сильный удар по пятке. Все, хватит.

– Эй! – Я поворачиваюсь. – Смотрите, куда идете.

Он раздраженно ворчит и энергично идет дальше.

– Сами смотрите! – слышу я голос с американским акцентом.

Я готова выкрикнуть грубость, но звук этого голоса заставляет меня замолчать.

– Посмотри на него! – восхищается папа, наблюдая за мимом, запертым в невидимой коробке. – А не дать ли ему невидимый ключ, чтобы он выбрался из этой коробки? – Папа радуется как ребенок. – Правда, это было бы смешно, дорогая?

– Нет, папа, – невпопад отвечаю я, разглядывая спину моего агрессивного преследователя и пытаясь воскресить в памяти этот голос.

– Знаешь, де Валера[6] выбрался из тюрьмы с помощью ключа, который соратники спрятали в пирог и передали ему ко дню рождения. Кто-нибудь должен рассказать этому парню ту историю. Куда мы пойдем теперь? – Папа поворачивается на месте, глядя по сторонам. Шагает в противоположную сторону, прямо в гущу марширующих кришнаитов, совершенно не обращая на это внимания.

Песочного цвета шерстяное пальто еще раз оборачивается, бросает на меня последний неодобрительный взгляд и в ярости удаляется.

Я продолжаю смотреть ему вслед. Если б я могла развести эти сдвинутые брови и заставить его улыбнуться, то непременно узнала бы улыбку!

– Грейси, вот где покупают билеты. Я нашел это место, – издалека кричит папа.

– Папа, подожди. – Я слежу за пальто. Обернись еще раз и покажи мне свое лицо, молю я.

– Тогда я сам пойду за билетами.

– Хорошо, папа. – Пальто все удаляется. Я не отвожу, – поправка! – не могу отвести от него глаз. Мысленно я накидываю лассо на тело его обладателя и начинаю тянуть обратно к себе. Шаги становятся короче, скорость постепенно снижается.

Неожиданно он резко останавливается. Получилось!

Пожалуйста, повернись. Я тяну лассо на себя.

Он поворачивается, оглядывает толпу. В поисках меня?

– Кто ты? – шепчу я.

– Это я! – Папа снова рядом со мной. – Чего это ты стоишь посередине улицы?

– Папа, не мешай! – отмахиваюсь я. – Вот, сходи за билетами. – И я протягиваю ему деньги.

Отхожу от кришнаитов, не сводя глаз с пальто, надеясь, что он увидит меня. Пушистая светлая шерсть его пальто как будто светится на фоне темной и унылой одежды окружающих. Яркие блики сияют на рукавах и груди, как у осеннего Санта-Клауса. Я откашливаюсь и приглаживаю свои обкромсанные волосы.

Его глаза продолжают осматривать улицу и вот – очень медленно – находят меня. Я вспоминаю его в ту же секунду, в которую он замечает меня. Американец из парикмахерской.

Что теперь? Может быть, он меня вообще не узнает. Может быть, он просто все еще злится за то, что я накричала на него. Я не знаю, что мне делать. Должна ли я улыбнуться? Помахать? Ни один из нас не двигается.

Он поднимает руку. Машет. Я сначала оборачиваюсь, чтобы убедиться, что его внимание обращено именно на меня. Хотя я и без того настолько уверена в этом, что готова поспорить даже с папой. Графтон-стрит мгновенно становится пустой. И безмолвной. Только я и он. Как забавно, что это случилось. Какая всеобщая чуткость. Я машу в ответ. Он что-то мне говорит.

Обмани? Обвини? Нет.

Извини! Он извиняется. Я лихорадочно придумываю ответ, но при этом улыбаюсь. Когда улыбаешься, нельзя ничего произнести, это так же невозможно, как свистеть сквозь улыбку.

– Я достал билеты! – кричит папа. – Они по двадцать евро, что просто преступно. Осмотр должен быть бесплатным, не понимаю, как они не стыдятся брать с нас деньги за то, что мы тратим на эти осмотры свое зрение. Я собираюсь написать кому-нибудь об этом письмо, в котором не поскуплюсь на резкие выражения. В следующий раз, когда ты спросишь меня, почему я остаюсь дома и смотрю свои передачи, я постараюсь не забыть напомнить тебе, что это бесплатно. Два евро за телевизионную программу, сто пятьдесят за годовое обслуживание – гораздо выгоднее, чем один день в городе с тобой, – раздражается он. – Мы приехали на дорогущем такси, чтобы осмотреть город, где я жил и на который смотрел бесплатно целых шестьдесят лет!

Неожиданно я снова начинаю слышать шум транспорта, видеть толпы людей вокруг, ощущать солнце и ветер на своем лице. Чувствую, как мое сердце бешено колотится в груди, а кровь бурлит в безумном волнении. Папа тянет меня за руку.

– Он сейчас уезжает. Пошли, Грейси, автобус уезжает. Это немного дальше по дороге, нам нужно идти. Рядом с отелем «Шелбурн». С тобой все в порядке? Ты выглядишь так, словно увидела привидение, и не говори, что увидела, потому что на сегодня с меня хватит. Сорок евро, – бормочет он себе под нос.

Непрерывный поток пешеходов, остановившийся в конце Графтон-стрит, чтобы перейти дорогу, заслоняет его от меня. Папа тащит меня за собой по Меррион-роу. Я двигаюсь задом наперед, пытаясь не потерять из виду американца.

– Черт побери! – вырывается у меня.

– Что такое, дорогая? Это совсем недалеко. И почему ты идешь задом наперед?

– Я его не вижу.

– Кого, дорогая?

– Парня, которого, мне кажется, я знаю. – Я становлюсь с папой в очередь, продолжая осматривать улицу, прочесывая взглядом толпу.

– Ну, если ты не уверена, что знаешь его, то болтать с ним на улице было бы не очень прилично, – нравоучительно говорит папа. – Что это за автобус, Грейси? Он выглядит довольно необычно, я что-то не уверен в этой затее. Я не приезжал в город несколько лет, и ты посмотри, что творит Национальная транспортная служба!

Я почти не слушаю и позволяю ему втащить меня в автобус, а сама смотрю в другую сторону, неистово обшаривая глазами улицу через пластиковые окна. Толпа на том месте, где он стоял, наконец редеет, открывая пустоту.

– Он исчез.

– Правда? Значит, ты его не так уж хорошо знала, раз он сбежал.

Я поворачиваюсь к отцу:

– Папа, все это очень странно.

– Что бы ты ни сказала, нет ничего страннее этого. – Папа в недоумении оглядывается.

Я тоже осматриваю автобус, пытаясь понять, что меня окружает. У всех сидящих вокруг на головах надеты шлемы викингов, а на коленях лежат спасательные жилеты.

– Итак, внимание, – говорит в микрофон гид. – Теперь у нас все на борту. Давайте покажем вновь прибывшим, что нужно делать. Когда я отдаю команду, вы все должны ррррычать, как это делали викинги. Давайте попробуем.

Автобус разражается ревом. Мы с папой затыкаем уши, и я чувствую, как он судорожно цепляется за мою руку.

– Всем добрый день, меня зовут Олаф Белый, добро пожаловать на борт автобуса «Ладья викингов»! Мы сидим в плавающей версии автомобиля компании «Дженерал моторс», созданного во время Второй мировой войны. Эти автомобили-амфибии предназначены для передвижения по береговой линии и по воде на глубине до пятнадцати футов, чтобы доставлять грузы или войска с кораблей, стоящих на рейде. В наши дни они чаще используются как поисково-спасательные машины в США, Великобритании и других странах мира.

– Мы можем выйти? – шепчу я папе на ухо.

Увлеченный происходящим, он отмахивается от меня.

– Этот конкретный автомобиль весит семь тонн, его длина тридцать один фут, а ширина – восемь футов. У него шесть колес, и он может ехать с приводом как на задние, так и на четыре колеса. Как вы видите, он был перестроен и оснащен удобными сиденьями, крышей и опускающимися бортами, которые защитят вас от стихии, потому что, как вы все знаете, после того как мы осмотрим достопримечательности города, мы совершим «приводнение» для потрясающей поездки по докам Большого канала.

Все радостно кричат, и папа смотрит на меня, его глаза широко распахнуты, как у маленького мальчика.

– Ничего удивительного, что это стоит двадцать евро. Автобус, который едет по воде. Автобус? Который едет по воде? Я никогда ничего подобного не видел. Подожди, я еще расскажу об этом парням из клуба по понедельникам. На этот раз болтун Донал не сможет соперничать с моей историей.

Папа поворачивается к гиду, у которого, как и у всех остальных пассажиров автобуса, на голове торчит шлем с рогами. Папа берет у него два шлема, нахлобучивает один на себя, а второй, к бокам которого прикреплены белокурые косы, протягивает мне.

– Олаф, привет от Хельги. – Я надеваю шлем и поворачиваюсь к папе.

Он тихо рычит мне в лицо.

– Во время экскурсии мы познакомимся с различными достопримечательностями: знаменитыми соборами Святого Патрика и Крайст-Черч, Тринити-колледжем, увидим резиденцию ирландского правительства и георгианский Дублин…

– О-о, это тебе понравится, – толкает меня папа локтем.

– …и, конечно, Дублин викингов!

Все, включая папу, опять рычат, и я не могу сдержать смех:

– Папа, с чего мы так ликуем и прославляем кучку олухов, которые прошли по нашей стране с грабежами и насилием?

– Ох, ты можешь хоть раз расслабиться и повеселиться?

– А что мы делаем, когда встречаем на дороге соперничающего «Утенка»? – спрашивает гид.

Туристы вопят и шикают.

– Отлично! Поехали! – с энтузиазмом говорит Олаф.

Джастин лихорадочно оглядывает улицу поверх бритых голов, неторопливо шествующих мимо и заслонивших женщину в красном пальто. Кришнаиты колышутся как море оранжевых тог и весело улыбаются Джастину сквозь звон бубенчиков и стук барабанов. Он подпрыгивает на месте, пытаясь увидеть, что происходит на Меррион-роу.