Джастин перестает качать ногой и откидывается на спинку стула. Он сумел подавить порыв к бегству и уже не собирается бросаться к двери в ту секунду, когда Сара опустит нож с вилкой.

– Сара, – начинает он. Говорить ему нелегко, но слова его на этот раз искренни. – Прости. Мне очень жаль, но…

Она перестает засовывать себе в рот вилку за вилкой и поднимает на него глаза, быстро прожевывает, прикладывает к губам салфетку и проглатывает пищу. Выражение ее лица смягчается.

– Не извиняйся. – Она смахивает крошки, собравшиеся вокруг ее тарелки, пожимая плечами. – Я вовсе не рассчитывала, что ты сделаешь мне предложение прямо за столиком, Джастин.

– Я знаю, знаю.

– Мы просто вместе обедаем.

– Я это понимаю.

– Или лучше будет сказать – просто пьем кофе, на тот случай, если упоминание об обеде заставляет тебя бежать к запасному выходу с криком «Пожар!» – Она кивает на его пустую чашку и теперь начинает смахивать уже воображаемые крошки.

Он тянется вперед, чтобы взять ее за руку и положить конец этим суетливым движениям:

– Мне очень жаль.

– Не извиняйся, – повторяет она.

Дышать становится легче, напряжение уходит, ее тарелка чиста.

– Думаю, нам нужно попросить счет…

– Сара, ты всегда хотела быть врачом?

– Ничего себе вопрос! – Она застывает с наполовину открытым кошельком в руке. – С тобой в любом случае не соскучишься, а? – И улыбается.

– Прости. – Джастин качает головой. – Давай выпьем кофе перед уходом. Надеюсь, у меня еще есть время, чтобы помешать этому свиданию стать худшим из всех, на которых ты когда-нибудь бывала.

– Оно не худшее. – Она тоже покачивает головой. – Могло бы стать самым худшим, но ты все исправил вопросом про врача.

Джастин улыбается:

– Ну и? Ты всегда хотела им стать?

Она кивает:

– С тех самых пор, когда мальчик Джеймс Голдин сделал мне операцию, когда я была в младшей подготовительной группе. Как у вас это называется – детский сад? Как бы то ни было, мне было пять лет, и он спас мне жизнь.

– Ничего себе. Это слишком юный возраст для серьезной операции. Наверное, это произвело сильное впечатление.

– Незабываемое. Во время прогулки во дворе, когда мы играли в классики, я упала и поранила коленку. Пока остальные мои друзья обсуждали возможность ампутации, Джеймс Голдин подбежал и сразу начал делать мне искусственное дыхание «рот в рот». И боль ушла. Тогда я и поняла.

– Что хочешь стать врачом?

– Что хочу выйти замуж на Джеймса Голдина.

Джастин спрашивает с интересом:

– И вышла?

– Не-а. Вместо этого стала врачом.

– Ты хороший врач.

– А ты, разумеется, смог это определить по тому, как я ввела в вену иглу, – улыбается Сара. – Кстати, рука тебя не беспокоит?

– Немного чешется, но не болит.

– Чешется? Она не должна чесаться, дай я посмотрю.

Джастин начинает закатывать рукав, но останавливается:

– Знаешь, я хочу у тебя кое-что спросить. – Ему непросто задавать этот вопрос, и он от неловкости ерзает на стуле. – Можно ли как-нибудь узнать, куда попала моя кровь?

– Куда? То есть в какой госпиталь?

– Ну да. А еще больше хотелось бы знать, кому она досталась.

Сара качает головой:

– Загадочность этого действа в том, что оно совершенно анонимно.

– Но ведь кто-то наверняка об этом знает, не так ли? Вероятно, существуют какие-то документы?

– Конечно. Путь продуктов, хранящихся в банке крови, всегда можно проследить. Документация ведется на протяжении всего процесса сдачи – во время анализов, разделения на компоненты, хранения и назначения реципиенту, но…

– Как я ненавижу это слово!

– Но, к сожалению, ты не можешь узнать, кто получил твою кровь.

– Ты же только что сказала, что все документируется.

– Эту информацию разглашать запрещено. Все наши данные хранятся в надежной компьютерной базе, там и твои донорские записи.

– А эти записи скажут мне, кто получил мою кровь?

– Нет.

– Что ж, тогда я не хочу их видеть.

– Джастин, кровь, которую ты сдал, не перелили другому человеку в том самом виде, в котором она вытекла из твоей вены. Она была разделена на отдельные компоненты: эритроциты, лейкоциты, тромбоциты…

– Я знаю, знаю, я все это знаю.

– Прости, что я ничем не могу помочь. Почему тебе это так важно?

Он некоторое время думает над ее вопросом, кладет кусок коричневого сахара в свой кофе и размешивает его:

– Понимаешь, просто хочется знать, помог ли я кому-нибудь, а если все же помог, то как этот человек себя чувствует. Мне кажется, будто я… Нет, это звучит глупо, ты решишь, что я сумасшедший. Не важно.

– Этого ты можешь не бояться, – успокаивает его Сара. – Я уже решила, что ты сумасшедший.

– Надеюсь, это не врачебный диагноз?

– Нет. Давай договаривай, прерываться на самом интересном месте нечестно. – Ее пронзительные голубые глаза смотрят на него поверх края кофейной чашки, из которой она прихлебывает маленькими глотками.

– Разумеется, я пока никому этого не говорил, так что прости за сумбурность, это будут мысли вслух. Сначала мне захотелось знать, чью жизнь я спас, из нелепого эгоизма мачо. Кто же тот счастливый человек, думал я, кому пожертвовано это сокровище – моя кровь?

Сара улыбается.

– Но теперь… теперь я постоянно размышляю над этим. Понимаешь, я как-то странно себя чувствую. Совсем не так, как прежде, словно я изменился, стал другим, потому что отдал что-то лично мое. Что-то драгоценное.

– Кровь действительно драгоценна, Джастин. Нам постоянно нужны новые доноры.

– Да нет же, не в этом дело! Меня мучает чувство, что где-то там, неизвестно где, ходит человек, внутри которого… ну, то, что я отдал, часть меня, понимаешь? И теперь мне чего-то не хватает…

– Организм восполняет жидкую часть твоего пожертвования в течение двадцати четырех часов.

– Сара, я совсем о другом! Я имею в виду, что благодаря этой части меня кто-то стал цельным и… О боже, звучит абсурдно, просто бред какой-то! Однако я очень хочу узнать, кто этот человек. Я чувствую, что во мне не хватает какой-то части и я должен найти и схватить ее.

– Но ты не можешь получить обратно свою кровь, – говорит Сара, стараясь, чтобы ее слова прозвучали шутливо.

Они погружаются в глубокое раздумье: Сара грустно смотрит в свой кофе, Джастин пытается извлечь смысл из своих путаных слов.

– Наверное, мне не стоило обсуждать такую нелепицу с врачом, – говорит он.

– Мне уже приходилось слышать похожие рассуждения, Джастин. Но ты первый, кто винит в собственной душевной неполноте сдачу крови. – Помолчав, Сара оборачивается, чтобы снять со спинки стула пальто. – Ты спешишь, так что нам пора двигаться.

Они идут по Графтон-стрит, время от времени перебрасываясь ничего не значащими фразами. Возле статуи Молли Малоун[7], через дорогу от Тринити-колледжа, оба невольно замедляют шаг.

– Ты опаздываешь на занятие.

– Нет, у меня еще есть немного времени, прежде чем я… – Он смотрит на часы, а затем вспоминает свою отговорку и чувствует, что краснеет. – Прости.

– Да не извиняйся, чего уж там, – в который раз повторяет она.

– По-моему, все наше свидание состояло из того, что я просил прощения, а ты говорила, что извиняться не стоит.

– Но ведь и правда не стоит.

– А мне и правда очень стыд…

– Хватит! – Она прикладывает ладонь к его губам, чтобы заставить замолчать. – Достаточно.

– Мне было с тобой чудесно, – смущенно говорит он. – Может быть, мы… Знаешь, я чувствую себя ужасно неудобно, когда она на нас вот так вот глядит.

Джастин и Сара смотрят направо: Молли взирает на них сверху вниз своими бронзовыми глазами.

Сара смеется:

– Да, она нас не одобряет. Мы могли бы договориться о…

– ГРРРЫЫЫЫЫЫЫЫ!

От страха Джастин чуть из собственной кожи не выпрыгивает, а Сара испуганно взвизгивает и хватается за сердце. Рядом с ними на светофоре остановился автобус. Более дюжины мужчин, женщин и детей – все в шлемах викингов, высунувшись из окон, потрясают в воздухе кулаками, смеются и рычат на прохожих. Прохожие реагируют по-разному: кто-то смеется, некоторые рычат в ответ, большинство не обращает на «викингов» внимания.

Джастин молчит, у него перехватило дыхание: он не может отвести глаз от женщины, сидящей возле одного из автобусных окон. Она громко смеется вместе с каким-то стариком. На ее голове шлем, по бокам которого струятся длинные светлые косы.

– Мы как пить дать застали их врасплох, Джойс, – улыбаясь, шепчет старик, тихо рычит женщине в лицо и потрясает кулаком.

На лице женщины отражается удивление, а затем она к восторгу старика протягивает ему банкноту в пять евро, и они продолжают смеяться.

Посмотри на меня, велит ей Джастин. Но ее глаза прикованы к старику. Тот рассматривает банкноту на свет – не фальшивая ли? Джастин смотрит на светофор, красный продолжает гореть. Еще есть время! Обернись! Посмотри на меня хотя бы раз! На пешеходном светофоре загорается желтый. Все, сейчас автобус тронется!

Женщина полностью поглощена разговором, ее голова повернута к старику.

На светофоре загорается зеленый, и автобус медленно трогается по Нассау-стрит. Джастин идет рядом с ним, всем святым заклиная женщину посмотреть на него.

– Джастин! – кричит Сара. – Что ты делаешь?

Он продолжает идти рядом с автобусом, ускоряя шаг, пока наконец не переходит на бег трусцой. Он слышит, как Сара зовет его, но не может остановиться.

– Эй! – окликает Джастин.

Недостаточно громко, она не слышит его. Автобус набирает скорость, Джастин пускается бежать уже по-настоящему, по его телу прокатывается волна адреналина. Автобус обгоняет Джастина. Сейчас он ее потеряет.

– Джойс! – в отчаянии выкрикивает он.

Неожиданно громкий звук собственного голоса заставляет его резко остановиться. Что, черт возьми, он делает? Он нагибается, упирается ладонями в колени, пытается перевести дыхание. Ему кажется, что он оказался в центре невиданной силы урагана, который засасывает его в свою воронку. Джастин в последний раз смотрит на автобус. Из окна показывается шлем викинга, светлые косы качаются из стороны в сторону как маятники. Джастин не может разглядеть лицо, но знает: это она.

Ураган моментально стихает. Он приветственно вскидывает вверх руку.

Из окна высовывается рука, и автобус сворачивает за угол на Килдэр-стрит, оставляя Джастина в очередной раз наблюдать, как женщина исчезает из виду. Сердце его колотится так бешено, что ему чудится, будто под ним пульсирует тротуар. Он не имеет ни малейшего представления о том, что происходит, но одну вещь теперь знает точно.

Джойс. Ее зовут Джойс.

Джастин оглядывает опустевшую улицу.

Но кто ты, Джойс?


– Зачем ты так далеко высовываешься из окна? – Папа втаскивает меня назад, вне себя от беспокойства. – Может, тебе кажется, что на свете осталось не так уж много вещей, ради которых стоит жить, но, святые ангелы-хранители, ты должна продолжать жить ради самой себя!

– Ты слышал, как кто-то позвал меня по имени? – шепчу я папе, не в силах разобраться в вихре своих мыслей и чувств.

– О, теперь она слышит голоса, – ворчит он. – Я произнес твое чертово имя, и ты дала мне за это пятерку, помнишь? – Папа машет банкнотой перед моим лицом и снова переключает внимание на Олафа.

– Слева от вас Лейнстер-хаус – здание, которое сейчас занимает Национальный парламент Ирландии.

Щелк-щелк, вжик-вжик, вспышка-вспышка, запись.

– Лейнстер-хаус сначала именовался Килдэр-хаусом в честь графа Килдэра, который дал заказ на его постройку. После того как граф был удостоен титула герцога Лейнстер, здание было переименовано. В тех частях здания, которые раньше занимал Королевский хирургический колледж…

– Научный, – громко говорю я, все еще потерянная в своих мыслях.

– Что, простите? – Гид перестает говорить, и все головы поворачиваются в мою сторону.

– Я просто сказала, – лепечу я, краснея, – что здание занимал Королевский научный колледж.

– Да, об этом я и говорил.

– Нет, вы сказали «хирургический», – подает голос американка, сидящая передо мной.

– О! – Гид начинает волноваться. – Простите, я ошибся. В тех частях здания, которые раньше занимал Королевский… – Он многозначительно смотрит на меня. – …научный колледж, с тысяча девятьсот двадцать второго года заседает ирландское правительство…

Я перестаю его слушать.

– Помнишь, я рассказывала тебе про архитектора, который спроектировал больницу «Ротонда»? – шепчу я папе.

– Помню. Какой-то там Дик.

– Ричард Касселс. Он создал проект и этого здания. Считается, что оно послужило моделью для Белого дома.

– Да ну? – удивляется папа.

– Правда? – Американка выгибается в кресле, чтобы посмотреть на меня. Она говорит громко. Очень громко. Слишком громко. – Дорогой, ты слышал? Эта женщина говорит, что парень, который спроектировал это здание, спроектировал и Белый дом.