Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания

Следующий звонок Конора был несколько суше и прозаичнее: неловкие извинения и упоминание каких-то юридических моментов. Следующий – раздраженный вопрос о том, почему мой адвокат еще не ответил его адвокату. Потом он позвонил и сказал, что его недавно забеременевшая сестра заберет кроватку, отчего на меня накатила волна дикой зависти. Я бросила трубку и швырнула телефон в мусорное ведро. В последнем разговоре Конор сообщил мне, что упаковал все свои вещи в коробки и через несколько дней уезжает в Японию. И может ли он забрать кофеварку?

Каждый раз, вешая трубку, я чувствовала, что мое нерешительное прощание не было окончательным, оно больше походило на «еще увидимся». Я понимала, что пока еще есть шанс вернуться назад, что какое-то время Конор будет неподалеку, что я, прощаясь, где-то в глубине души не рассталась с ним по-настоящему.

Я останавливаю машину и смотрю на дом, в котором мы прожили почти десять лет. Разве Конор не заслужил, чтобы я попрощалась с ним по-человечески?

Нажимаю на звонок, но к двери никто не подходит. Через окно я вижу, что вещи упакованы в коробки, стены голые, поверхности пустые, все готово для въезда новой семьи, которая будет тут жить. Я поворачиваю в замке свой ключ и вхожу в дом, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы не застать Конора врасплох. Уже готовлюсь окликнуть его, как вдруг слышу доносящийся со второго этажа тихий мелодичный звон. Я поднимаюсь в наполовину выкрашенную детскую и вижу Конора, сидящего на мягком ковре. Он смотрит на детскую игрушку – мышку, бегающую за сыром, и из глаз его текут слезы. Я пересекаю комнату и обнимаю его. Сев на пол, я прижимаю его к себе и нежно баюкаю. Закрываю глаза и отключаюсь.

Конор перестает плакать и медленно поднимает на меня глаза:

– Что?

– А? – Я выхожу из транса.

– Ты что-то сказала на латыни.

– Я ничего не говорила.

– Говорила. Только что. – Он вытирает глаза. – С каких это пор ты говоришь на латыни?

– Да не говорю я на ней!

– Ну конечно! – скептически фыркает он. – И что же означает та единственная фраза, которую ты знаешь?

– Понятия не имею.

– Ты должна знать, ты же это только что сказала.

– Конор, я не помню, чтобы что-то говорила.

Он пристально смотрит на меня, и в его взгляде я читаю чувство, весьма напоминающее ненависть. Я с трудом сглатываю.

В напряженной тишине на меня смотрит незнакомец.

– Ладно. – Конор встает и идет к двери. Больше никаких вопросов, никаких попыток понять меня. Ему теперь это безразлично. – Патрик возьмет на себя функции моего адвоката.

Отлично, мне придется иметь дело с этим придурком, его братом.

– Хорошо, – шепчу я.

Конор останавливается в дверях, оборачивается и обводит глазами комнату. Лицо каменное, только желваки шевелятся. Бросив последний взгляд на бывший дом и бывшую жену, он уходит.

Вот оно и случилось, окончательное прощание.

В эту ночь я сплю урывками: новые картинки вспыхивают у меня в голове. Они озаряют мое сознание быстро и резко, как вспышка молнии, а затем отступают назад, в темноту.

Церковь. Звонят колокола. Разбрызгиватели. С приятным журчанием в бокал льется красное вино. Старые здания с витринами магазинов. Витражи.

Через лестничные перила я вижу мужчину с зелеными ступнями, закрывающего за собой дверь. Ребенок у меня на руках. Девочка со светлыми волосами. Знакомая песня.

Гроб. Слезы. Родственники в черном.

Качели в парке. Все выше и выше. Мои руки осторожно подталкивают ребенка. Я, сама еще ребенок, на детских качелях. Пухлый маленький мальчик взлетает вверх – я опускаюсь вниз, я поднимаюсь высоко в воздух – мальчик оказывается на земле. Снова разбрызгиватели. Смех. Я и тот же мальчик в купальных костюмах. Пригород. Музыка. Колокола. Женщина в белом платье. Вымощенные булыжником улочки. Соборы. Конфетти. Крики. Хлопки.

Мужчина с зелеными ступнями закрывает дверь.

Снова разбрызгиватели. Пухлый маленький мальчик бегает за мной и смеется. Напиток в моей руке. Моя голова в унитазе. Лекционные залы. Солнце и зеленая трава. Музыка.

Мужчина с зелеными ступнями держит в руке садовый шланг. Смех. Девочка с белоснежными волосами играет на песке. Девочка смеется на качелях. Снова колокола.

Лестничные перила, за ними – мужчина с зелеными ступнями, закрывающий за собой дверь. В его руке бутылка.

Пиццерия. Мороженое с фруктами и взбитыми сливками.

В его руке еще и таблетки. Глаза мужчины встречаются с моими, перед тем как дверь закрывается. Моя рука на дверной ручке. Дверь открывается. Пустая бутылка на полу. Голые ноги с зелеными подошвами. Гроб.

Разбрызгиватели. Качели летают взад и вперед. Кто-то напевает ту песню. Длинные светлые волосы закрывают мое лицо, их сжимает моя маленькая ладонь. Фраза, сказанная шепотом…

Задыхаясь, я открываю глаза, сердце колотится в груди. Простыня подо мной влажная, все тело покрыто потом. Я на ощупь пытаюсь отыскать в темноте выключатель прикроватной лампы. В глазах у меня стоят слезы, однако я не даю им упасть, дотягиваюсь до мобильного телефона и дрожащими пальцами набираю номер.

– Конор? – Мой голос дрожит.

Он что-то бессвязно бормочет, не в силах сразу проснуться.

– Джойс, сейчас три часа ночи, – ворчит он.

– Я знаю, прости.

– Что случилось? С тобой все в порядке?

– Да, да, со мной все хорошо, просто я… мне приснился сон. Или кошмар привиделся? Множество на мгновение вспыхивающих картинок… разные места, и люди, и вещи, и… – Я заставляю себя замолчать и пытаюсь сосредоточиться. – Prefer et obdura; dolor hic tibi proderit olim?

– Что? – нетвердым голосом спрашивает Конор.

– То, что я сейчас произнесла, это и есть та фраза на латыни?

– Да, звучит похоже, господи, Джойс…

– Будь терпелив и крепок; когда-нибудь эта боль окажется тебе полезной, – выпаливаю я. – Вот что это значит.

Конор, помолчав, вздыхает:

– Хорошо, спасибо.

– Кто-то сказал мне это. Может, это было в детстве? Но кто бы мог такое сказать? Нет, это сегодня ночью мне сказали.

– Джойс, ты вовсе не должна ничего объяснять. – И, после паузы, говорит более решительно: – Извини, но я хотел бы еще поспать.

– Это ты извини. Ложись, конечно.

– Может, тебе нужна помощь, Джойс? Хочешь, я кому-нибудь за тебя позвоню или?..

– Нет, я в порядке. Полном. – Слова застревают у меня в горле. – Спокойной ночи.

Конор кладет трубку.

Одинокая слеза катится по моей щеке, и я смахиваю ее, до того как она достигает подбородка. Не начинай, Джойс. Не смей начинать сейчас.

Спускаясь на следующее утро по лестнице, я успеваю увидеть, как папа возвращает мамину фотографию обратно на столик в прихожей. Заслышав мои шаги, он достает из кармана носовой платок и делает вид, что вытирает с нее пыль.

– А вот и ты! Наша спящая красавица проснулась.

– Да, хотя спускаемая в туалете каждые пятнадцать минут вода чуть ли не всю ночь не давала мне заснуть. – Я целую его в почти облысевшую макушку и иду на кухню. Опять чувствую запах дыма.

– Мне очень жаль, что моя простата мешает твоему сну. – Папа внимательно изучает мое лицо. – Что с твоими глазами?

– Мой брак приказал долго жить, так что я решила провести ночь в рыданиях, – объясняю я безразличным голосом и, подбоченившись, нюхаю воздух.

Он немного смягчается, но все равно не может удержаться от колкости:

– Я думал, ты сама этого хотела.

– Да, папа, ты абсолютно прав: последние несколько недель у меня были – ну прямо предел мечтаний любой девушки.

Папа раскачивается влево-вправо, влево-вправо на пути к кухонному столу, садится на свой залитый солнечными лучами стул, поправляет очки на переносице и продолжает разгадывать судоку. Я безмолвно смотрю на него, обезоруженная его простодушием. Затем втягиваю ноздрями воздух и спрашиваю:

– Ты сегодня опять сжег тост? – Он делает вид, что не слышит меня, и продолжает что-то быстро писать. Я проверяю тостер. – Настроен на нужную температуру, не понимаю, почему он продолжает сжигать хлеб.

Я заглядывают внутрь. Крошек нет. Проверяю мусорное ведро – никакого выброшенного тоста. Снова нюхаю воздух и тут начинаю прозревать истину. Уголком глаза наблюдаю за папой. Он беспокойно ерзает на стуле.

– Ты похожа на эту Флетчер или на патера Брауна, вынюхиваешь что-то. Никакого трупа ты здесь не найдешь, – говорит он, не поднимая глаз от головоломки.

– Да, но что-нибудь я найду, правда?

Он резко вскидывает голову. Заметно нервничает. Ага. Я прищуриваюсь.

– Что это с тобой такое? – с ненатуральным удивлением спрашивает он.

Не обращая на него внимания, начинаю метаться по кухне, открывая шкафчики и обыскивая каждый из них.

У папы обеспокоенное лицо.

– Ты сошла с ума? Что ты делаешь?

– Ты принимал свои таблетки? – спрашиваю я, добравшись до аптечки.

– Какие таблетки?

Вот как, он забыл, какие принимает таблетки! Но я выведу его на чистую воду.

– Твои сердечные таблетки, таблетки для улучшения памяти, витамины.

– Ни те, ни другие, ни третьи.

Я приношу таблетки, выкладываю их в одну линию на столе. Папа немного успокаивается. Вновь приступаю к поискам и чувствую, что он напрягается снова. Я тяну на себя ручку шкафа, в котором хранятся крупы…

– Воды! – кричит он, я подпрыгиваю, и дверца со стуком захлопывается.

– Папа, тебе плохо?!

– Нет, – спокойно отвечает он. – Мне нужен стакан воды, чтобы запить таблетки. Стаканы стоят в шкафу, вон там. – Он показывает на другой конец кухни.

Наполняю стакан водой, отношу ему и возвращаюсь к шкафу с крупами: мои подозрения не утихли.

– Чай! – вскрикивает он. – Сейчас мы выпьем чаю. Садись, я тебе налью. У тебя сейчас такой тяжелый период, и ты так хорошо с этим справляешься. Такая храбрая девочка! Так что ты посиди, а я принесу тебе чашечку чая. И кусочек кекса баттенберг – ты любила его, когда была маленькой. Всегда пыталась слизать сверху весь марципан, пока никто не видел. Да, на твой аппетит жаловаться не приходилось. – Все это он бормочет, пытаясь оттеснить меня от шкафа.

– Папа! – предостерегающе произношу я.

Он перестает суетиться и вздыхает, капитулируя.

Открываю дверцу шкафа и заглядываю внутрь. Ничего странного или неуместного, только овсянка, которую я ем каждый день, и сладкие хлопья, которые я никогда не трогаю. Папа победно откашливается и идет обратно к столу. Подождите-ка! Я снова открываю шкаф и тянусь за сладкими хлопьями. Я их сама не ем и ни разу не видела, чтобы их ел папа. Поднимаю коробку и понимаю, что она пуста. Я заглядываю в нее.

– Папа!

– Э-э… что, дорогая?

– Папа, ты же мне обещал! – Я держу перед его лицом пачку сигарет.

– Я выкурил только одну, дорогая.

– Ты выкурил не только одну. Запах дыма по утрам был не от сгоревшего тоста. Ты меня обманывал!

– Одна в день вряд ли меня убьет.

– Очень даже убьет! Тебе же сделали шунтирование, ты вообще не должен курить! Я закрываю глаза на твою утреннюю яичницу, но это – это недопустимо!

Папа закатывает глаза, поднимает руку и складывает пальцы в подобие рта марионетки. Он передразнивает меня, открывая и закрывая «рот» перед моим лицом.

– Ну все, я звоню твоему врачу.

Папа потрясен, он вскакивает со стула:

– Нет, дорогая, не делай этого!

Шагаю в прихожую, он идет за мной по пятам. Влево-вправо, влево-вправо.

– Э-э, детка, ты же со мной так не поступишь? Если сигареты меня не убьют, докторша точно это сделает. Она не женщина, а настоящая ладья викингов!

Я поднимаю трубку телефона, стоящего рядом с маминой фотографией, и набираю номер экстренного вызова, который помню наизусть. Первый номер, который приходит мне в голову, когда я должна помочь самому важному человеку в моей жизни.

– Если бы мама знала, что ты куришь, она пришла бы в ярость… А! – Я замираю. – Так вот почему ты прячешь фотографию?

Папа опускает глаза и грустно кивает.

– Мама заставила меня пообещать, что я брошу. Говорила, если тебе на свое здоровье наплевать, так сделай это для меня. Я не хочу, чтобы она это видела, – добавляет он шепотом, как будто мама может нас услышать.

– Алло? – отвечают на том конце провода. – Алло? Папа, это ты? – спрашивает девушка с американским акцентом.

– Ой! – растерянно лепечу я. Папа жалобно смотрит мне в лицо. – Простите, – говорю я в трубку. – Алло?

– Ой, извините, я увидела код Ирландии и подумала, что это мой папа, – объясняет голос на том конце.

– Ничего страшного, – смущенно говорю я.

Папа стоит рядом со мной, молитвенно сложив руки на груди.

– Я бы хотела… – Папа неистово трясет головой, и я замолкаю.

– Билеты на представление? – спрашивает девушка.