Он повернулся к Поль:

– Мне принадлежит ваш платок – я оставлю его себе. Он украшен гербом – герб означает, что владельца можно шантажировать.

Принцесса была в замешательстве: невзирая на то, что их разделял стол, вору удалось завладеть ее платком.

– Заставьте его вернуть платок, – сказала она Небо́.

– В этом нет необходимости, – ответил он. – Moriturus [29] . Вы понимаете меня?

– Да, – ответила она. – Но остальные?

–  Morituri [30] , – сказал Небо́.

– Я рада это слышать! – вздохнула она. – Мне будет легче вынести…

– Вы обменялись словами, которых мы не поняли, – с недоверием сказал Неуловимый.

– Я сказал moriturus, morituri. Это значит: таков обычай, таковы традиции.

Бывший нотариус помрачнел.

– Я понял ваши слова – я учился грамоте.

– Как и мы, вы – всего только любитель, – успокоил его Небо́.

– Беко станет знаменитым вором, если останется мне верен, – сказал Главный. – Разбой у меня в крови – я стану грабить и на тонущем корабле, и в пустыне. Оказавшись один посреди скал, я украду сам у себя.

– В своей жизни я сожалею лишь об одном, – заговорил Донден. – Три года назад – мне было четырнадцать – я бродил вокруг Нотр-Дама. Не было и десяти утра, дул колючий северный ветер, и я зашел внутрь. В соборе был высокий монах в белом: спустившись с кафедры, он стал собирать пожертвования. Эх, старики, если бы вы видели те золотые монеты – они лились рекой! Женщины готовы были отдать все до последней сорочки – они отдались бы сами, но были безразличны лабазнику. Он был уверен в своем деянии. Он не говорил «Господь да воздаст тебе», он говорил «Господь воздаст тебе». Кошель с пожертвованиями был переполнен. Вообразите мое изумление, когда я увидел, как священник выходит со своей ношей из собора и направляется к себе, на площадь Парви-Нотр-Дам. Я дожидаюсь полуночи, взбегаю по лестнице вместе с ним, открываю дверь и на цыпочках крадусь вперед. Касаюсь стула, одного из кресел, простыни, вдруг – чьей-то теплой руки. Это подействовало на меня столь сильно! «Ты принес пожертвование, бедное дитя», – раздался чудесный голос. Он не боялся, и меня это испугало. Я не знаю, как это могло произойти, но я положил на гору золота два почерневших су. Тогда он взял мою руку и сжал ее: «Господь воздаст тебе!» Вы подымите меня на смех, но этот монах заколдовал мне правую руку: с тех пор я убиваю левой.

– Как ты это объясняешь? – спросил Небо́.

– Коль скоро истинна лишь сила, я сделал вывод, что совершил еще недостаточно злодеяний, чтобы бороться с добродетелью.

– Мы не столь глупы, сколь буржуа, – сказал Неуловимый. – Вели речь о том, что из залов суда уберут распятия. Коль скоро сегодня в «Трактире разбойников» – ночь исповедей, я сознаюсь вам в малодушии. Восемь лет назад вместо меня приговорили невиновного. Во время казни я стоял в первом ряду Когда опустился нож гильотины, я вдруг увидел Христа на кресте – он был бледен, ладони – открыты. У меня кровь застыла в жилах. По ночам каждый видит страшные сны – я всякий раз вижу распятого. Он смотрит на меня, словно распял его я. В такие минуты я не нахожу себе места – иной раз мне приходит на ум прийти с повинной! Я говорил о глупцах-буржуа – однажды я купил сардин, завернутых в свежую газету. Съев сардины, на десерт я прочел газету. В ней была статья некоего Аве164 – он пишет, что Христос был безумцем и страдал манией величия! Бандит и убийца, я не оскверняю тел своих мертвецов. Буржуа же достает низости оплевать своего Бога. Бога нет, но если бы он существовал, я боялся бы его больше, чем треуголки жандарма.

– Я верю в Бога, – сказал Небо́.

– Черт! Скверная шутка! – сказал Неуловимый. – Жандарм, который стал бы поджидать нас после смерти, не позволил бы скрыться и рубил бы голову каждый пять минут на протяжении целой вечности! Нет, такого не может быть! Более того, великий мыслитель Виктор Гюго, знавший все обо всем, не пожелал Бога на своих похоронах. Быть может, религию придумали, чтобы держать нас в страхе? Как бы там ни было, это превосходная идея – жандарм, который настигнет вас в гробу. В гробу не вывернешься! К счастью, это неправда.

Общество подобно природе и делится на агнцев и волков. Одни не лучше других, лишь характеры у них разные. Я читаю книги, и философы пишут, что человек не отвечает за свои поступки, что они неизбежны. Это преувеличение: убийства, особенно первого, можно избежать, оно даже причиняет боль, но после уже невозможно остановиться. Я всегда убиваю ножом. И если определенное время я не чувствую, знаете ли – нет, вы не знаете – брызг горячей крови на своем лице, я начинаю бродить с ножом в руке и убиваю без цели, лишь для того, чтобы почувствовать, как вонзается лезвие. Вашего друга бросает в дрожь. Каждый находит счастье и выгоду там, где может, мсье. Одни выкалывают глаза уткам ради фуа гра – я убиваю ночного прохожего ради сытного обеда.

– Я совершаю больше злодеяний, чем все они вместе, – сказал Невиновный. – Они суть руки, я – голова. Днем я брожу по городу, изучаю местность, выслеживаю, снимаю оттиски с замков. Я редко участвую в ограблении – и лишь для того, чтобы поставить завершающую точку.

Он зловеще засмеялся.

Неуловимый задумчиво произнес:

– Я часто останавливаюсь у витрин аптек – в газетах я читал о лекарствах. Убийца-ученый – об этом можно только мечтать! Сразить жертву одним уколом, в секунду! Некоторые химические соединения способны взорвать целый дом, десять домов! Будучи учеными, отчего вы не взорвете «Трактир разбойников», когда он полон людей?

– Вы полагаете, что, не имея ни малейшей надежды наставить вас на путь истинный, вас следует уничтожить? – спросил Небо́.

– Вы – настоящий простофиля, – сказал Донден. – Наше простодушие заставило вас позабыть о том, кто мы. Стоит нам лишь заподозрить, что у вас при себе имеется еще сотня франков, мы бы убили вас, невзирая на ваши револьверы. Мы также надругались бы над вашим спутником – он, судя по всему, хорош собой.

– Я доволен вами, Неуловимый, – сказал Небо́ со странным видом. – Я научу вас нескольким научным способам убивать.

– Я буду вам благодарен, но время не ждет.

Первыми из трактира вышли Небо́, принцесса, Буало и Невиновный. До самой улицы Линне они не произносили ни слова. На мгновение Невиновный остался позади – Поль увидела в его руке нож. Она сделала знак Небо́ – дождавшись, когда злодей приблизится, тот выхватил из трости шпагу и, бросившись вперед, ранил Шелудивого в руку.

– Это не входило в твои планы, Мольтке! Более ты не над кем не надругаешься, Невиновный.

Согнувшись, Невиновный тяжело упал на землю.

– Буало, помоги мне отнести на пустырь тело злодея.

– Вы ничего не видели, не так ли? – спросил Небо́, когда все окончилось.

– Ничего! – подтвердил бывший нотариус, исполненный уважения к научному убийству. – Остерегайтесь Дондена – он направляется к нам.

– Что вы сделали с Невиновным? Вы не торопитесь.

– Мы ждем его – у него случились колики.

– У тебя белоснежная шея и нежно-розовые губы, – сказал Небо́, привлекая Дондена к себе.

Польщенный злодей заулыбался, и Небо́ вонзил иглу в горло:

– Попляши, Фаридонден, – сказал Небо́.

– Твой танец длится слишком долго. Спрячем его в подвале, Буало.

– Двоеубитых! – воскликнула Поль, хлопая в ладоши.

Беко, Главный и Неуловимый ждали на углу улицы Поливо.

– Где Невиновный и Донден?

– Невиновный исчез, пообещав, что вернется. Дондена мы не видели. Но время не ждет – Буало останется на часах, ключ у меня.

– Куда исчезли эти негодяи? – разозлился Неуловимый, но Главному не терпелось начать действовать.

– Идемте, идемте, – повторял он.

Небо́ сам открыл ворота, ведущие на улицу Эссе.

– Неуловимый, прошу тебя, помоги мне снять с петель ставень, только и всего! – умолял Главный.

Неуловимый уступил просьбе. После нескольких попыток они сорвали ставень с наружных петель, и, встревоженный отсутствием Дондена, Неуловимый бросился в сад. Бесшумно приблизившись к нему сзади, Небо́ сразил его шпагой – великан упал, и пронзившая его грудь шпага, ударившись о землю, раскололась надвое.

– Животное! – выругался Небо́. Убить двоих оставшихся теперь было крайне затруднительно.

Небо́ вернулся в сад. Главный разрезал оконное стекло, сорвал задвижку и пробрался в дом. Беко забирался через окно, когда Небо́ напал на него и, вонзив в затылок злодея иглу, сам проник в дом. Главный зажег потайной фонарь.

– Где Беко?

– Помогает моему другу проникнуть внутрь.

У Небо́ оставалась одна игла – улучив мгновение, когда осматривавший дом грабитель повернулся к нему спиной, он вонзил ее в тело Главного. Разъяренный злодей отступил назад – в его руке был нож. Последняя игла не содержала яда! Решив не стрелять из револьвера, Небо́ выхватил нож. Увернувшись от нескольких ударов благодаря своей гибкости, он почувствовал, что в схватке на ножах силы были неравны.

Защищаясь от грозного противника, он бросился в сторону и, ударившись о стул, упал, выпустив из руки нож, покатившийся по полу в ярком свете фонаря. Главный опустил колено на грудь философа, прижимая того к полу, и Поль вонзила ему в спину нож по самую рукоять. Мысль о том, что бесценная жизнь мыслителя оказалась во власти злодея, привела ее в столь сильную ярость, что она продолжала с неистовством втыкать нож в тело жертвы и не слышала слабого голоса Небо́ – тот задыхался под тяжестью мертвеца, сдавленного коленом принцессы.

– Я обязан вам жизнью, но от чрезмерных стараний могу задохнуться.

– Вы не ранены, Небо́?

– Нет. Но мы запачканы кровью.

Они сняли блузы и остались в вечерних костюмах. Выбираясь через окно, они наткнулись на тело Веко, а покидая сад, увидели, как за открывшимся решетчатым ставнем показалось испуганное лицо, и поспешили в сторону бульвара Сен-Марсель.

Спустя минуту они увидели фиакр – Буало разговаривал с кучером.

– Отчего ты столь усерден?

Буало наклонился над его ухом.

– Я обыскал карманы пяти мертвецов – к моим двум сотням можно добавить четыре.

– Теперь, когда ваша жизнь отчасти принадлежит мне, я люблю вас еще больше, Небо́. Пять мертвецов – прекрасный итог охоты на злодеев. Философ и девственница провели ночь вместе не зря.

– Это была Гераклидова ночь – зло всегда терпит поражение.

IX. «Бон Марше» и адюльтер [31]

ЧАСЫ в доме Небо́ пробили одиннадцать. Принцесса протянула философу собственноручно скрученную сигарету.

– Мы условились не подводить итогов и не заговаривать о нашем путешествии вплоть до последней ночи. Но я хочу сказать вам нечто удивительное… Неделю назад, ночью заколов злодея, спустя восемь часов после драки на ножах (не мне вам говорить, сколь неистовой она была) в этой же руке, в бутике галереи Лувра, принцесса Рязань держала галстук столь кричащего ярко-зеленого цвета, что не удержалась от возгласа: «Подходящий галстук для улицы Галанд!» Вообразите лицо продавца…

– На его месте, я бы тоже удивился. – Отчего же?

– Упомянуть улицу Галанд в магазине галереи Лувра или в «Бон Марше» – все равно, что просить веревку на виселице Монфокон165. Галерея Лувра и «Бон Марше» подобны «Трактиру разбойников» – видите ли, это «Трактиры адюльтера». В Париже они являются для женщин тем же, чем трактир папаши Бинокля для мужчин, то есть фабриками бесчестья и разрушения семей.

– Вас возмущает супружеская измена? Недавно вступил в силу закон, разрешающий разводы.

– Неужели вы столь наивны? Это закон – беллетристика, заслоняющая трагедию. Роли униженной жены и опозоренного мужа станут сложнее в исполнении, и искусство на время утратит интерес к этой избитой теме. Адюльтер же – единственный способ сохранять «доброе имя» при «скверной игре» – по-прежнему будет частью нравов. Публике лицемеров – лицемерами являются все, кроме циников – никогда не будет позволено видеть, как замужняя женщина отдается мужчине ради красивого платья. Данная ситуация, тем не менее, наиболее распространена: на тысячу парижанок, состоящих в законном браке и ежедневно изменяющих мужу, девятьсот пятьдесят оставляют бесчестно полученные деньги в кассах «Бон Марше».

– Вы невысокого мнения о Лувре, – сказала Поль.

– О «Бон Марше». Я считаю неуважением называть склад нарядов именем метрополии человеческого гения – это ставит нас в один ряд с почтовыми служащими: «Господину Ледрену, в Лувр, со стороны магазинов».

– Ваши слова унизительны для женщины!

– Ничуть. Адам и Ева, как и их потомки, столь солидарны друг с другом, что всякий раз являются друг для друга поводом. Свойственные женщинам ограниченность, субъективность и извечная мелочность, среди других причин, оправдывают мужские излишества. Проступки же женщин неизменно вызваны эгоизмом и грубостью мужчин. Я говорил вам, что мужчина заменяет женщине все. Коль скоро всякое заурядное существо полагает счастье возможным и даже вероятным, первой мыслью женщины всякий раз оказывается риторический вопрос: «Как завоевать мужчину?». Интуиция и опыт единодушны: «С помощью наряда!» Если однажды Афродите и Джоконде вздумается прогуляться по бульварам перед террасами кафе, скверно одевшись, на них не взглянет ни один мужчина. На посудомоек же в платьях с воланами устремятся пылкие взгляды. Французы ничего не смыслят в красоте тела – ни один распутник не станет восторгаться гармоничным телом проходящей мимо женщины: идеал герцога из Жокейского клуба, приказчика и нотариуса – «восхитительная дама». Восхитительная дама – та, которая заставляет прохожего обернуться: в Париже мужчины оборачиваются не ради фигуры женщины, но ради ее платья. Красоту обнаженного тела они оставили афинянам. Женский ум настораживает: читающую женщину именуют «синим чулком». Вкус находят у «забавной женщины», изъясняющейся примитивнейшим языком. Что же касается чувств, то мужчины боятся, что от них потребуют взаимности, и оттого не желают ни преданности, ни постоянства. Красота обнаженного тела, нежность и тонкий ум оставляют этих господ равнодушными – остается лишь платье, которое и используют женщины. Они наряжаются и, словно по волшебству, волнуют, очаровывают, пленяют.