Улица Монсури всей длиной от вокзала Со проваливается между железнодорожными путями и опорной стеной резервуара Ван, укладываясь в огромный параллелограмм, похожий на двор пенитенциарной колонии. Несмотря на два тротуара и земляную насыпь, засаженную адамовыми деревьями, этот тюремный коридор хранит атмосферу пустыря, напоминая унылые городские окраины – чтобы защититься от безмолвной угрозы бедноты, буржуа окружили свои кварталы и жилища белоснежными стенами казарм и широкими выездами. Зажатый между железными рельсами парк знал, что дни его сочтены – мрачный массив разрезали мосты и тоннели, паровозный дым чернил яркую зелень деревьев. Тунисский павильон Бардо, где изучают капризы Борея и Посейдона, кричит назойливо-белым и синим цветами на фоне низкого серого неба. Колесо анемометра, обреченно вращаясь вокруг мачты, нависает над парком – по-прежнему диким, несмотря на причесанные лужайки и садики на каменных горках, своей пустоголовой цивилизованностью ранящие душу сильнее вытоптанного и бугристого дерна, застроенного бараками, в которых когда-то теснились недобрые, но свободные люди с непокорным сердцем.

Одетый в наглухо застегнутый редингот Небо́ курил, неподвижно стоя у входа в парк. Из ресторана на улице Нансути доносились звуки духового оркестра – рабочий люд играл свадьбу.

Из подъехавшего фиакра вышла Поль. Переговорив с гувернанткой, сидевшей в экипаже, принцесса подала руку подошедшему к ней Небо́.

– Ваша гувернантка сопровождает вас всюду, принцесса.

– Решись я на убийство, она была бы на моей стороне. Это не должно беспокоить вас, Вергилий.

Они зашагали бок о бок.

– Милая Алигьера, – заговорил Небо́. – Вообразите себе гибкую, быструю пантеру с пятнистой шкурой – хранительницу наслаждений; льва – гордого демона и высокомерного упрямца, воплощающего зло; волчицу, чьи выпирающие кости выдают ненасытность и одержимость тысячами желаний. Представьте себе этих трех чудовищ прежде, чем сбиться с пути – будь вам знаком их лютый нрав, у вас бы перехватило дыхание.

– Я почитаю Данте дома, мсье Небо́. Мы встретились не для того, чтобы декламировать поэмы.

– Я обязан, Алигьера, прочесть вам предупреждение, предваряющее вход в амфитеатр Зла, прежде чем вы преступите черту добродетели! Эти чудовища – отнюдь не плод вашего воображения. Они последуют за вами по пятам. Соблазн, вызывавший прежде отвращение, преломляется сквозь зеркало памяти, впоследствии превращаясь в искушение. Толкающая к запретным наукам гордыня препятствует раскаянию, а новые распутные деяния заглушают стыд. Однажды распаленное любопытство не затухает и, все глубже утопая в грязи, никогда не будет удовлетворено. Я поклялся, что ваше путешествие будут безопасными – позвольте мне добавить к ним немного спасительного беспокойства.

Жестом Поль велела ему замолчать.

– Нам не следует заходить далее условий моего письма.

– Что может быть очевиднее письма напечатанного? – Небо́ достал из кармана страницы «Мадемуазель де Мопен».

– Будьте любезны, помогите мне расставить точки над г. Узнать людей, изучив их досконально. Каких именно людей? Художников, ломовиков, спортсменов? Всех, если хотите, но мне непонятно слово досконально: нечасто встретишь человека, готового открыть тайны своей души. Выяснить, о чем они говорят между собой : разговоры в питейном заведении, на литературном сборище, в клубе, на бирже и скачках расскажут вам о многом. И чем занимаются поздним вечером, покинув светские гостиные и театральные ложи? Как поется в песне Мальборо, одни проводят время со своими женами, другие – с чужими или в одиночестве, ужинают, встречаются с проституткой, садятся за партию в баккара или сочиняют стихи. И вновь вам станет многое известно! Ах да! все тайные и порочные стороны – вспомним хотя бы пресыщенных завсегдатаев клубов, готовых целовать красные руки Мариторны50, или всевозможных Рюбампре и маркизов де Трай51, торгующих любовью женщины. А что говорить о подобных Анри Мопрену52, побывавших в спальне матери прежде, чем добраться до дочери? Вульгарнее же всех – не книжные злодеи, но самодостаточные безумцы. «Я провела целый год, наблюдая и подслушивая» – достаточно было бы купить за сто тысяч франков свежий выпуск «Парижской жизни»53. В какой манере любовник хвастался своими победами: господа, которых Теодора принимает у себя на постоялом дворе – наивные глупцы в сравнении с нынешними образованными юнцами. Последние охотно бы похвастались тем, что побывали в постели принцессы Рязань, но устыдились бы роли ее возлюбленного. Вы удивлены? Да будет вам известно, наивная барышня, что в наши дни мужчина находит любовь позорным чувством – если только объектом его страсти не становится актриса или дорогая проститутка. В этом случае все по-иному – за нее пристало бороться и гордиться своей победой. Узнать человека как можно лучше, как пишет книга, проще, чем переплыть мелководную бухту у берегов Португалии. Вы увидите лишь животные инстинкты, тщеславие, слабоумие и страдание – философы, равно как и священники, испытывают к человеку не презрение, но жалость. Встретиться с ним с глазу на глаз – вы увидите, как живут свободные мужчины всех сословий; застать его раздетым в спальне неопасно для ваших чувств. Следовать за ним, когда он отправится по питейным заведениям и прочим местам – особенно прочим местам, не правда ли? Молодой мужчина, который выходит из дому утром и возвращается утром следующего дня: вы увидите собственными глазами, чем заняты молодые мужчины днем и ночью.

Таков наш план, принцесса. Если он будет выполнен, если вашему взору предстанут все грани отнюдь не волшебного фонаря, вы будете удовлетворены. Потребуется совсем немного времени, чтобы открыть вам всю правду, и тогда вы спросите «И это все?». Ваше разочарование будет огромным, как башня Сен-Жак, и вы пожалеете, что не потратили эти часы, украшая вышивкой домашние туфли идеального возлюбленного.

– Мне во всем свойственна серьезность, и ваш сарказм задевает меня.

– Ирония моих слов вызвана сочувствием к вам, дорогая принцесса: вы приняли всерьез лживую книгу, выдающую альковную страсть за истинное счастье. Но я лучше понимаю Мопен: она стремится вслед за тем, кому желает отдаться.

– Разумеется, я не хочу никому отдаваться.

– Вы хотите видеть! И вы думаете, что видеть можно безнаказанно, что каждая часть вашего тела способна лишиться невинности отдельно одна от другой, что ваши глаза, потеряв целомудрие…

Она прервала его, взяв под руку:

– Сядьте рядом и взгляните на меня. Вы рады меня видеть и в моем обществе чувствуете себя легко. Думая обо мне, вы приходите в волнение. Я вдохновляю вас и наполняю энергией. Для чего же отговаривать меня отправляться в путешествие – не имей я такого намерения, вы лишились бы возможности быть со мной рядом!

– Я думаю не о своем благе, а о вашем, и пересиливаю себя, увлекая вас вниз по течению – столь же неприятным мне было бы участие в оргии с цветком лилии в петлице.

– Но разве не вы сказали, что утрата иллюзий неизбежна на пути к идеалу?

– Меня страшит непредсказуемость ваших чувств, узнай вы правду.

– Прежде убедитесь в незыблемости ваших собственных и дайте обещание.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Посвящая вас в тайны мужского бесчестия, я ни на мгновение не забуду, что между нами нет вожделения. Вы сможете без опасения прижаться ко мне всем телом, если почувствуете, что вам холодно, и лишиться чувств в моем доме, если вам будет слишком горячо. Даю вам слово!

Принцесса нахмурилась, услышав эту смехотворную клятву. Увидев это, он добавил:

– Обещаю быть вам как брат, на словах и на деле.

– Я же… – начала Поль.

Чтобы сгладить неловкость, возникшую от ее замешательства, она торопливо заговорила:

– Я пришла сюда для того, чтобы не быть далее обманутой – ни измышлениями поэтов, маскирующих порочную страсть, ни речами моралистов, стремящихся ее оклеветать! Поэты говорят устами шекспировского Антония: «Нет более достойного деяния, чем поцелуй». Священники же, словами Масильона54, предупреждают: «Сладострастие таит в себе разочарование – удовольствие тщетно и несет проклятие». Я чувствую, что и те, и другие говорят неправду. Если нет ничего прекраснее поцелуя, для чего его запрещать, если же он столь отвратителен, для чего за него наказывать? Я хочу своими глазами увидеть, как люди разных сословий предаются пороку, считая его добродетелью. Я хочу знать о жизни то, что известно мужчине-наблюдателю, чтобы не спутать альковный светильник со звездой пастуха, а Основу – с Обероном55. Когда поклонник, пригласив меня на вальс, говорит: «Я не переставал думать о вас после последнего бала», я хочу знать его мысли. Если мне суждено полюбить, я хочу в точности представлять, чем занят мой избранник днем и ночью. Женщин, гуляющих в Булонскому лесу, называют недалекими, но они желанны мужчинам! Я хочу знать, в чем заключается тайна их привлекательности. Я вижу вокруг себя маски заговорщиков – мне это невыносимо; вы, Небо́, тоже обманываете меня. Я чувствую: не решись я увидеть порочную страсть своими глазами, меня побудила бы предвзятость добродетели. Никто не желает говорить мне правду – я узнаю ее сама.

–  Alas, poor curious! [14] – вздохнул Небо́.

– Чем бы ни завершилось это путешествие, я предпочитаю разочарование действительностью абстрактным домыслам. «Андрогин!» – сказали вы – мне вот-вот исполнится девятнадцать девичьих лет, не пришло ли время узнать о желаниях моего второго начала? Ощущения, которые я испытаю, переодевшись в мужской костюм, будут иными, нежели те, что я чувствую в платье. Более того, вы – художник! Представьте: живя в Риме, вы довольствуетесь созерцанием копий Сикстинской мадонны, до оригинала же – два шага. Неужели вас остановят дождь или грязь под ногами? Если верить моралистам, моя душа надежно защищена – я избавлюсь от химер порока в одно мгновение. Не вы ли предсказали мой путь, положив ему начало? Теперь я жду, когда вы претворите свой план в жизнь.

– Я пригласил вас к разочарованиям, порождающим отвращение к страсти, уподобив эту метафизическую операцию исторжению плода. Но творить зло во благо – искушать Бога! У вас есть вера, убеждения и правила, разве могу я скрывать от вас, что любопытство – смертный грех. Вам следует отказаться от путешествия.

На мгновение посерьезнев, принцесса внезапно рассердилась:

– Я ненавижу вас за эти слова – я пришла сюда неосознанно…

– Откажитесь от путешествия!

– Откажитесь от наших встреч!

– Я готов никогда более не видеть вас, – Небо́ вновь зажег погасшую сигарету.

Поль в смятении стучала носком туфли по земле.

– Но ведь вы – пособник порочной страсти, без вас она невозможна, разве нет в этом еще большей вины?

– Упрекая меня сейчас, что же вы станете говорить далее? Я готов сопровождать вас, мадемуазель, но не стану делить с вами угрызения совести.

– Вы говорите, что в нашем путешествии не будет ничего физического.

– Стало быть, вас привлекает осязаемая страсть – страсть диких существ? Физическая любовь – проклятие для андрогинов.

Небо́ коснулся ладонью лба.

– Никогда не поздно покаяться и получить отпущение грехов, – решилась принцесса.

– А если вы погибните во время путешествия?

– Я буду часто исповедоваться…

– Наутро каждой ночи, проведенной вне дома? Едва ли вы на это осмелитесь! Довольно клятв и разговоров о спасении души, пойдемте! Но не станем креститься, искушая Бога.

– Я не могу решиться…

– Не решившись довериться мне и отказавшись от путешествия, вы сохраните себя для Иисуса. Я не только не хочу разуверять вас в правильности вашего выбора, но я убежден, что «Подражание»56 по значимости превосходит «Пир», и что чувства Святого Франциска Ассизского более возвышенны, нежели рассуждений моего учителя Платона. Отправляйтесь в монастырь – лишь там вам откроется истина.

– Вы живете в миру, но мне советуете постричься в монахини? Отчего же вы сами не дадите монашеский обет? Никогда не поверю тому, кто расхваливает достоинства блюда, ни разу его не попробовав.

– Возможно, и меня ждет этот путь. Но хотя мой разум способен постичь благородство служения Богу, в сердце двадцатипятилетнего мужчины еще слишком много человеческого.

– Коснитесь моей руки, преподобный! Как и вы, я осознаю величие веры, но мне нет еще и девятнадцати – я должна узнать земную жизнь прежде, чем откажусь от нее. Подумайте о печальной участи девушки, уносящей в келью искаженную тень этого мира.

– Вы не находите, что в эту минуту мы исповедуемся друг другу?

– Отчего вы потешаетесь надо мной и возводите передо мной стены, которые меня не остановят?

– Заблаговременное искупление вины указывает на предусмотрительность. Волнение, предшествующее проступку, зачастую есть самый очевидный знак раскаяния.

Оба замолчали, не глядя друг на друга.

– Давайте наберемся дерзости и взглянем на порочную страсть вместе, – сказала Поль, поднимаясь со скамьи.