– Я никудышный сват! – вскричал Карл-Август. – Напрасно вы доверились мне.

– Простите, Ваше королевское Высочество…

– Ох, старина, хоть в такую минуту – без китайских церемоний! – с досадой сказал Карл-Август.

– Слушаюсь, Ваше королевское Высочество…

– Несносный старик! – в сердцах сказал Карл-Август. – Так получайте: вам отказали.

– Что это значит? – отшатнулся Гёте…»

И постарел… Моложавый, с юношескими замашками вельможа разом обрёл положенный ему астрономический возраст: взор потух, спина ссутулилась, кожа пожелтела. Точно волшебной палочкой взмахнул злой волшебник…

Мать Ульрики провела большую работу. Она не захотела выдавать дочь замуж за бывшего любовника, не захотела пересудов вокруг этой свадьбы, не захотела кривых усмешек в церкви… Будь сердечным поверенным Гёте человек не столь высокий по званию, она поиздевалось бы над посланником вдоволь. Спросила бы: мол, ничего ли он не перепутал? Не ошибся ли он персоной? Может быть, великий поэт хочет её видеть своей женой?.. А может быть, жених согласен подождать: Ульрика выйдет замуж, родит девочку, та подрастёт, и уж тогда…

Так или иначе, Гёте потерпел жестокое поражение в войне полов. Слишком часто до этого поэт побеждал, не встречая сопротивления. Стоило только прочесть стих или блеснуть глазами. Постоянные победы делают мужчину излишне самоуверенным…

Гёте мог победить, мог принудить «старую хрычовку»281 к этому браку. Но для этого он должен был действовать, как ведомый Мефистофелем пушкинский Фауст:


Агнец мой послушный!

Как жадно я тебя желал!

Как хитро в деве простодушной

Я грёзы сердца возмущал!

Любви невольной бескорыстной

Невинно предалась она…282


Нет! Этот вариант не для Гёте, лучше отступиться, но не встать на путь коварного соблазнения. Это поэт считал ниже своего достоинства…Оказавшись в сложной ситуации, отвергнутый Гёте действовал безошибочно. Ошибки остались в молодости.

Первое: уехал от мест, где всё напоминало о Ней.

Второе: выразил свою скорбь, свои чувства в стихах, по мнению Цвейга, «самых задушевных, самых зрелых, поистине осенним багрянцем пламенеющих стихах семидесятичетырёхлетнего поэта».

Стефан Цвейг:

«Пятого сентября 1823 года дорожная коляска медленно катится от Карлсбада к Эгеру… с самого Карлсбада, где молодые женщины и девушки толпились с прощальными приветствиями и поцелуями вокруг стареющего поэта, уста его хранят молчание. Он сидит, не шевелясь, и только задумчивый, углублённый взгляд говорит о душевном волнении. На первой же почтовой станции Гёте выходит из коляски, и спутники видят, как он торопливо набрасывает что-то карандашом на случайно попавшемся под руку клочке бумаги; то же повторяется на протяжении всего пути до Веймара… В Веймаре, у цели путешествия, закончено и стихотворение; это не что иное, как «Мариенбадская элегия», самая проникновенная, глубоко лиричная, а потому и самая любимая песнь его старости…»


Что принесёт желанный день свиданья,

Цветок не распустившийся доселе?

В нём ад иль рай – восторги иль страданья?..


Перекличка с единственным дошедшим до нас стихотворением поэта Ленского – «Что день грядущий мне готовит…»283.


Уже, холодным скована покоем,

Скудела кровь – без чувства, без влеченья,


Ах, эти гениальные поэты, как все они похожи – «В глуши, во мраке заточенья, // Тянулись тихо дни мои // Без божества, без вдохновенья…»284


Но вдруг могучим налетели роем

Мечты, надежды, замыслы, решенья.


Ещё бы, ведь «душе настало пробужденье…»


И я узнал в желаньях обновлённых,

Как жар любви животворит влюблённых.


То, что и хотел узнать любопытствующий учёный Илья Мечников. Обидно только, что узнал на чужом примере… Трагическая развязка:


Прощальный миг! Восторги обрывая,

Последний раз ты льнёшь к устам любимым.

Идёшь – и медлишь – и бежишь из рая,

Как бы гонимый грозным Серафимом…


«Свидание закончено, марш назад в одиночную камеру», – командует шестикрылый надсмотрщик. Наконец байроновская концовка:


Я счастлив был, с прекрасной обручённый,

Отвергнут ею – гибну, обречённый.


Всё по знакомой схеме: гибнет лирический герой, а автор выживает. С каждой написанной стихотворной строкой избывалась чёрная доминанта.

Вот чем заканчивается рассказа у Юрия Нагибина:

«Любопытно, – сказал Гёте секретарю. – Возраст всё-таки чего-то стоит. В юности понадобился «Вертер», чтобы уцелеть, сейчас обошлось одним стихотворением».

Буйные побеги чувств из последнего произведения старательный автор любовно законсервировал: три дня он переписывал элегию витиеватым каллиграфическим почерком, затем сшил рукопись последних любовных устремлений шёлковым шнуром и переплёл красным сафьяном. Так девочки-отроковицы оформляли свои дневники с первыми любовными проблесками…

А Гёте, чтобы погасить последние любовные проблески, «Мариенбадскую элегию» – перечитывал. И с каждым разом сердечная боль его становилась меньше. Так упорный ученик удаляет кляксу из тетради. Стареющий поэт удалял сожаление, возвращал свои энергии, возвращал чужие. Наконец, благоразумие вернулось.

А может быть, любовные увлечения Гёте – лишь поводом к написания художественных текстов?

Если это, хотя бы отчасти, так, то Аннеты, Лизхены, Фридерики, Лотты-Шарлотты, Элизабеты, Минны, Кристины, Марианны-Зулейки, Беттины, Ульрики и прочие не названные девушки, и женщины, заставлявшие чаще биться сердце многолюбивого поэта, внесли неоценимый вклад в мировую литературу. На протяжении всей своей жизни Гёте то и дело подключался к этой коллективной любимой и работал «от сети», не растрачивая себя чрезмерно.

Любовь к женщине не истощала творческий потенциал поэта, не подрывала жизненные ресурсы, а, напротив, превращала его в жизнелюбивого исполина с неистощимой фантазией.

А вот поэт Пушкин работал от батарейки, которой являлась его душа. Вяземский назвал душу Пушкина «кипучей бездной огня», но и такой мощный по накалу источник имеет свой срок… прогорает… остывает…

Не повторите, Серкидон, ошибку русского классика. Учитесь любить по Гёте, когда любовь в женщине становится парусом, влекущим мужчину к новым открытиям и свершениям.

И всё о любви.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма, до следующей темы.