Андрей Мурай - Любовь

Растерзанное тело схорони…

Чем Тесей и поспешит заняться, а мрачные слуги закрывают занавес, которого скорее всего не было в античном театре.

Серкидон, я уверен, Вы ПОТРЯСЕНЫ. Это слово я выделял заглавными буквами несколько раз и делал это намеренно. Эмоциональное потрясение зрителя через эмоциональное потрясение героев, приверженность к десятибалльным душетрясениям – характерная особенность греческих трагедий. Ну и, конечно, горы трупов. Сенека обязан был следовать правилам игры, и вот что мы получили в результате интриги Афродиты: Федра закололась мечом, Ипполит разбился о камни, кормилица бросилась в море, не вынесла того, что Федра прогнала её от себя.

А что же Тесей? Герой погрустит-погрустит и ударится в очередную авантюру. Оправдывать звание своё. Когда мужчина герой, придурок или пьяница, страдают от этого женщина и дети, а сам представитель сильного пола и цел, и невредим, и всё ему как с гуся вода. Несёт он до конца отпущенного срока своё звание, как знамя.

Серкидон! Чтобы не оставлять всё мной наспех понаписанное таким трагическим, примите на хвост послания стихотворный опус моей давней знакомой – поэтессы

Натальи Перевезенцевой.66 Мне так нравятся стихи Наташи, что я с радостью стать бы перевезенцеведом, когда бы мог это слово выговорить… Искушённая в тесеевых интригах поэтесса пишет… Впрочем, сами разберётесь. Шлю Вам стихотворение без разбивки на стихотворные строки. Вы можете смонтировать сами на отдельном листе бумаги. Стихи под названием «Путешествие во времени» этого стоят.

Итак:

«Входи, чужеземец, и хлеб, и вино на столе. Мы жертвы богам принесём по обычаю дедов. Присядь и поведай: что делаешь в нашей земле, откуда ты родом, где дом твой – без страха поведай. Ведь мы не охотники земли чужие топтать. Вот мой виноградник, и стадо на склоне пасётся. Орешник… Боюсь, что орехи помёрзнут опять, на рынок трезенский везти их тогда не придётся. Который уж год нами правит великий Тезей… Ты вздрогнул, мой гость, ты испуган тем лязгом и ржаньем? Там царский сынок над обрывом гоняет коней, должно быть, опять захотел победить в состязаньях. Так я говорил: здесь Тезей богоравный царит… Но что с тобой, гость? Ты бледнеешь… ну, молви хоть слово… Да, царского сына действительно звать Ипполит, и Федрой – супругу Тезея… Но что здесь такого?!!»

Робость путешественника во времени можно понять. Трагедия – впереди, она неизбежна, и, может быть, всё уже началось…

Пока не началось, жму Вашу руку, и линяю до следующего письма.

Приветствую Вас, Серкидон!

Каким Вы представляете себе бога любви? Наверняка, как на картинках: кудрявым мальчиком-шалуном, с неизменным луком в руках, с пухлыми щёчками и голой попкой. Этакий невинный малыш, которому так и хочется надеть памперс. В то же время это стрелок, мишень которого – человеческое сердце…

Вот что сказал Вольтер: «Кто б ни был ты! Склонись перед младенцем сим://Он был владыка твой, иль есть, иль будет им»67.

В романе византийского писателя Никиты Евгениана68 этого владыку обзывают: «звериным отродьем», «исчадием леса», «пиявкой болотной», свирепым, беспощадным и коварным чудовищем, которое впивается в сердца своих жертв, грызёт их, рвёт на части; неугасимым огнём, жгущим, палящим, сжигает свои жертвы.

Так что, Серкидон, ненадолго мы вытерли слёзы. Продолжим наши страдания. И уже на Родине, в России.

Иван Бунин – «Митина любовь».

Встретились Митя и Катя. «…они, едва познакомившись, вдруг почувствовали, что им интересно говорить (и хоть с утра до вечера) только друг с другом… Митя столь неожиданно оказался в том сказочном мире любви, которого он втайне ждал с детства, с отрочества. Этим временем был декабрь, – морозный, погожий, день за днём украшавший Москву густым инеем и мутно-красным шаром низкого солнца».

Говорят, зимой человеку трудно влюбиться – организм не верит своему счастью, он ждёт влюблённости не раньше марта. Но, вероятно, это относится к людям, ослабленным сменами лет и зим, а у молодости свои законы.

«Январь, февраль закружили Митину любовь в вихре непрерывного счастья, уже как бы осуществлённого или, по крайней мере, вот-вот готового осуществиться». Что же касается Катиного чувства, то смотрится оно не больше чем легкомысленная влюблённость. Катя то наигрывала, то кокетничала. Она была взрослой девушкой, ей нужен был кто-то рядом – сопровождающий, кавалер. Митя? Ну, пусть будет Митя.

Трещина в отношениях наметилась быстро. Катя мечтала быть актрисой. Занятия, репетиции, общение с людьми искусства, о которых она рассказывала Мите, очень увлекали её. Она не говорила впрямую, что её будущая жизнь в искусстве для неё важнее, чем Митя с его любовью, но сердце влюблённого не обманешь. Митя всё чувствовал и ревновал. Ревновал и к искусству, понятию абстрактному, ревновал и к мужчинам весьма конкретным. Они дразнили Катю различными возможностями воплощения её мечтаний, обещали сделать для неё нечто, подбрасывали ей разные наживки, с целью выудить всю Катю.

«Ты же сама мне говорила, что Буковецкий уже звал тебя ужинать в Стрельну, а Егоров предлагал лепить голую, в виде какой-то умирающей морской волны».

Катин экзамен в студии стал для Мити тяжёлым испытанием. Директор студии, самодовольный актёр, говорил веско и властно, так, точно была Катя его полной собственностью. А Катя читала.

«… читала она с той пошлой певучестью, фальшью и глупостью в каждом звуке, которые считались высшим искусством чтения в той ненавистной для Мити среде, в которой уже всеми помыслами своими жила Катя». И в довершение Катины слова:

«Какой ты глупый! Разве ты не чувствовал, что я и читала-то так хорошо только для тебя одного!»

В конце апреля Митя решил уехать в деревню. Он ревновал уже постоянно, замучил своей ревностью и себя, и Катю. «Да, уезжай, уезжай, я больше не в силах! Нам надо временно расстаться, выяснить наши отношения». Решили встретиться летом в Мисхоре. Катя в начале лета тоже уезжала из Москвы. Мать увозила её в Крым. В общем, «Дан приказ: ему – на запад, ей – в другую сторонУ».

«А почему не в стОрону, а в сторонУ?» – спросите Вы. А потому, что время было военное, горячее, некогда было в ударениях разбираться. Ударяли и стукали куда попало. И потом ведь не на холмАх а – «На хОлмах Грузии лежит ночная мгла…»69 И ничего – столько лет прекрасно лежит…

С переездом в деревню психическое состояние Мити не улучшилось. Любовь его созрела настолько, что в предмете любви уже не нуждалась. Она росла и крепла, наливалась силой в отсутствие Кати ещё быстрее, чем в то время, когда молодые люди встречались. Вместе с Катей исчезли её недостатки.

«И теперь, когда её не было, был только её образ, образ не существующий, а только желанный, она, казалось, ничем не нарушала того беспорочного и прекрасного, чего от неё требовали, и с каждым днём всё живее и живее чувствовалась во всём».

Может быть, зимой Митино чувство чуток бы и приморозило, может быть, зимою всё бы и обошлось, но весна – пора любви, мощное нарастание жизни в природе способствовало нарастанию животворящего чувства.

«В это дивное время радостно и пристально наблюдал Митя за всеми весенними изменениями, происходящими вокруг него. Но Катя не только не отступала, не терялась среди них, а напротив, – участвовала в них во всех и всему придавала себя, свою красоту, расцветающую вместе с расцветом весны, с этим всё роскошнее белеющим садом и всё темнее синеющим небом».

А тут ещё и письмо от Кати. «Мой любимый, мой единственный!»… и кровь отлила от его лица, мурашки побежали по волосам… Домой он шёл медленно – чаша его любви была полна с краями».

«100% любви лежали на его чаше», – забыл написать Иван Алексеевич.

Любовь в такой поре сильна, прожорлива и неблагодарна, – через день ей нужно новое письмо, а потом и по два письма в день, да чтобы в каждом было: «Разлюбимейший мой! Только ты! Люблю… Скучаю…»

Но писем от Кати больше не приходило. Митя сначала ездил на почту, а потом перестал. Любовь превратилась в мучение, которое стало заметно затрагивать психическое состояние молодого человека:

«… всякий раз, как он открывал глаза и взглядывал на луну, он тотчас же мысленно произносил, как одержимый: «Катя!» – и с таким восторгом, с такой болью, что ему самому становилось дико: чем, в самом деле, могла напомнить ему Катю луна».

«… взглянув на красно-золотой вечерний свет в аллее, на дом, стоявший в её глубине, в вечереющей тени, он вдруг увидел Катю, сходившую, во всём цвете женской прелести, с балкона в сад, почти совершенно так же явственно, как видел дом и жасмин».

«… муки стали достигать уже крайнего предела. Поля и леса, по которым ехал он, так подавляли его своей красотой, своим счастьем, что он стал чувствовать где-то в груди боль даже телесную».

Начались, как говорят в народе, глюки… Любовь изменяет возможности мозга. Видения, галлюцинации, яркие сны сопутствуют сильному чувству. Сознание сильно любящего человека раздвигается и получает иные доступы. Многократно усиливается интуиция. Митя чувствовал, что с Катей происходит (с его точки зрения) нечто ужасное…

Сам он не ездил на почту. Роковое письмо привёз землемер, приехавший по делу в усадьбу.

«Дорогой Митя! Не поминайте лихом, забудьте, забудьте всё, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойная вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю – вы знаете с кем… Вы чуткий, вы умный, вы поймёте меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!»

«… весь день Митя без устали ходил по саду и весь день так страшно плакал, что порой даже сам дивился силе и обилию своих слёз… Налетавший от времени до времени ветер свергал с деревьев и другой ливень – целый поток брызг. Но Митя ничего не видел, ни на что не обращал внимания. Его белый картуз обвис, стал тёмно-серый, студенческая куртка почернела, голенища были до колен в грязи. Весь облитый, весь насквозь промокший, без единой кровинки в лице, с заплаканными, безумными глазами, он был страшен».

Митя снова перечитывал письмо, снова комкал его, бешено стискивая зубы, захлёбывался от рыданий и… застрелился.

Вот Вам и любовь, которая может быть сильнее смерти, а может быть сильнее жизни…

Чем я Вас могу утешить, Серкидон? Только тем, что Митя литературный герой… И Вы, и я это знаем, но всё равно Митю жалко. Жалко и Анну Аркадьевну, и двух старушек, которых порешил Раскольников, и самого Раскольникова жалко. Очень жалко и Александра Ивановича из «Защиты Лужина». А вот у современников не жалко никого. Вроде авторы и стараются, у них бывает в одной главе пять-шесть трупов. Но ни одного не жалко. Авторов жалко…

Бывают и приятные исключения. Как пример, всесторонне одарённый современный прозаик и поэт Евгений Лукин:

Убить героя – значит пощадить.

Заметьте: чем талантливей прозаик,

Тем он героя медленней пронзает

Событьями, затем чтоб ощутить

В подробностях и боль его, и трепет.

Так вот: дышу надеждою простой,

Что жизнь мою задумывал и лепит

Не Достоевский. Даже не Толстой.

А теперь, Серкидон, домашнее задание. Хватит Вам моих пересказов, пора начинать мыслить самому.

Прочтите два произведения, краткое содержание которых, как и всего выше нами рассмотренного, легко выражается двумя словами: «влюбился – застрелился». Полюбопытствуйте, как буйствовали 100% любви в «Гранатовом браслете» и в «Страданиях молодого Вертера».

В рассказе Куприна мелкий чиновник Желтков влюбился в аристократку, жену предводителя дворянства. И не такого предводителя, как Киса Воробьянинов, а настоящего:

«… я увидел Вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я сказал себе: я её люблю потому, что на свете нет ничего похожего на неё, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли…»

А гётевский горе-влюблённый потерял голову из-за любви к чужой невесте:

«Как любовался я во время разговора её чёрными глазами! Как тянулся душой к выразительным губам, к свежим, цветущим щекам, как, проникаясь смыслом её речей, я порою не слышал самих слов…»

Узнаёте, Серкидон, порывистое дыхание безответной любви?

«Ах, этот образ, он преследует меня! Во сне и наяву теснится он в мою душу! Едва я сомкну веки, как тут, под черепом, где сосредоточено внутреннее зрение, встают передо мной её черные глаза…»

Тут бы нам с Вами хором пропеть: «Очи чёрные, очи страстные…», но сил нет уже никаких.

Слегка пожимаю Вашу руку, и до следующего письма.

Приветствую Вас, Серкидон!

Начитались мы с Вами страхов и ужасов. Поблагодарим же Вседержителя, за то, что удержал нас от греха, за то, что без нас с Вами там обошлось. За то, что мы не участники трагических событий, а лишь соглядатаи…