«Я же люблю тебя! — хотелось крикнуть ему. — Люблю, как любил! Неужели это уже ничего не значит? Неужели этого уже не достаточно?»

Тоска лежала на плечах тяжеленной мантией и давила, давила… Порой казалось, что это и не тоска вовсе, а настоящее, большое горе. Работая над очередной статьей, слушая ученика, выполняя привычные домашние обязанности, беседуя с Леонардом или пытаясь вызвать на разговор Джосс, Джеймс говорил себе, что никто ни о чем не догадывается, что мантия, которую он носит, никому не видна и ощутить ее дано лишь ему. Тем большим сюрпризом явилось появление Хью.

Когда они уселись в кабинете, Хью разразился долгой жизнерадостной речью. Он бурлил энергией, сыпал шуточками и сиял, как начищенный медяк. Он так быстро шагал взад-вперед по травянисто-зеленому ковру, что рябило в глазах.

— Все чудесно! — говорил он. — Жизнь идет полным ходом! Работы невпроворот. После гольф-клуба был супермаркет, потом оздоровительный центр. То и другое я осилил одной левой.

Джеймс молча слушал. Внезапно Хью резко остановился прямо перед ним.

— А теперь дело за…

— За чем?

— За тобой.

Джеймс устремил на него вопросительный взгляд.

— Хочу, чтобы ты помог мне с той задумкой, помнишь? Насчет эвтаназии. В каком-то смысле все ведь началось с твоей подачи. Продюсеру идея понравилась — да что там понравилась, он в восторге! Ждет не дождется начать. Беатрис согласна. Да, и угадай, кто еще?

— Ну кто?

— Леонард!

— Леонард?!

— Он вчера мне звонил, — сообщил Хью с довольной усмешкой. — Сказал: «Можешь считать, что я перешел в истинную веру».

— Ну да, конечно, — хмыкнул Джеймс. — Ему бы только покрасоваться на экране.

— Какая разница? Так ты поможешь? Уговоришь Беатрис сделать следующий шаг — найти других желающих, лучше всего с медицинским дипломом?

— А почему ты обращаешься ко мне? Мы столько лет знакомы, и до сих пор тебе не требовалась моя помощь.

— Почему? А ты как думаешь почему? — Ответа не последовало, и Хью сказал: — Потому что нет лучшего лекарства от тоски, чем работа.

— От какой еще тоски?

— Тебе лучше знать.

— Со мной все в порядке.

— Ну, значит, и лечить тебя не от чего. Забудем о моем предложении.

— Нет, отчего же! Это очень глубокий и… мм… увлекательный проект.

— В самом деле, но речь не об этом. В дружбе нельзя только отдавать, нужно еще и принимать, а иначе это нездорово. Увидишь, все только выиграют: у меня будет крепкий тыл, у тебя будет чем отвлечься. А в конечном счете может выиграть и Кейт.

— Кейт?.. — эхом повторил Джеймс.

Несколько минут длилось молчание.

— Короче, — наконец заговорил Хью, — с этого дня ты в нашей команде. В конце концов, терять тебе нечего.


Дом Марка в Осни, весь словно пронизанный беззаботной легкостью бытия, с первого взгляда очаровал Кейт. Он стоял на Вест-стрит, фасадом к каналу, и за узкой полосой воды просматривалась луговина, чуть заметно идущая вверх, к собору Святой Фридесвиды. Из окна все это казалось игрушечным.

Первый этаж Марк сдавал молодому индусу (тот окончил колледж в Эдинбурге и только что устроился в Оксфорде в проектное бюро), а во втором жил сам, обставив одну из спален как гостиную. Когда Кейт впервые переступила порог, там вовсю хозяйничал свет: лился в окна и, отражаясь от чего только можно, омывал теплом чистенькую ультрамодную мебель, добавлял сочности в яркие тона ковров и словно вдыхал жизнь в бронзовый бюст, увенчанный бейсболкой.

— Это Робеспьер, — сказал Марк. — Куплен на толкучке за десятку.

По стенам были развешаны оттиски с картин Дэвида Хокни, вдумчивые черно-белые фотографии городских пейзажей вперемежку с мастерски подсвеченными изгибами человеческого тела, а полки (это, как правило, незатейливое обиталище книг) были стальные, серые с ярко-алым.

— Нравится? — спросил Марк, делая общий жест.

— Да, очень! — Стоя в центре комнаты, Кейт медленно поворачивалась, вбирая взглядом краски латиноамериканских орнаментов, гладкую полировку пола, всю эту строгую и одновременно яркую красоту. Это было все равно что смотреть с балкона или с палубы корабля. — Очень! — повторила она. — Здесь столько света и так легко дышится!

— Потому я и выбрал второй этаж.

— А я никогда не обставляла дом… — Кейт запнулась, внезапно поняв, до какой степени это правда. — Я имею в виду с нуля. Просто пользовалась тем, что уже сделали другие. Это не казалось таким уж важным… раньше. — Она взяла со стола индийский подсвечник — медный, витой, приятно тяжелый. — Как, должно быть, чудесно видеть, что четыре стены постепенно становятся жильем, именно таким, какое тебе, лично тебе хочется.

— Чудесно, — согласился Марк, наблюдая за ней.

— Беда в том, что я слишком суетлива. Вечно в спешке, вечно на бегу, а за мной остается только хаос. Джеймс… — Кейт помедлила, — он однажды подарил мне настенную тарелку с надписью «Только нудные женщины аккуратны», но я бы не возражала, я бы даже хотела… если бы только выпал шанс что-нибудь обустроить своими руками!

— А где вы жили раньше, до Джеймса?

— На квартире. Снимала на паях с пятью точно такими же, как я. Никто из нас даже не попытался ничего там изменить.

— Почему?

— Просто в голову не пришло. Я, например, не задумывалась о таких вещах. Важно было только одно — Джосс.

— Кто это, Джосс?

— Моя дочь. Был у меня один тип, канадец. Стоило мне намекнуть ему, что я беременна, как его и след простыл.

— Вещи кажутся важными или не важными в зависимости от того, какой это этап жизни, — задумчиво заметил Марк.

— Когда родилась Джосс, мне было уже двадцать два.

— Да, я моложе, — спокойно согласился он, — и у меня было на десять лет больше свободы.

— Я бы никогда не променяла Джосс на свободу!

— Этого я не имел в виду. Свобода может показаться важной и в зрелом возрасте. Захочется восполнить ее недостаток.

— Свобода… — повторила Кейт, пробуя слово на вкус. Взяла с дивана подушку, ярко расшитую грубыми, самобытными изображениями птиц, и прижала к груди. — Здесь у вас свободой пропитан сам воздух.

— Правда.

— Порой… — Она сделала глубокий вздох. — Порой люди так смыкаются вокруг, что невозможно дышать. Мне всегда казалось, что выслушать, поддержать и помочь — это самое малое, что можно сделать для других. Самое малое, да… только если у тебя все в порядке. В данный момент… — Она не могла продолжать и поднесла подушку к лицу, укрылась за ней.

— Я же говорю, жизнь состоит из этапов. Никому не дано оставаться одинаковым на всем ее протяжении. Мы ведь не каменные. — Марк приблизился к Кейт и взял ее за локти. — Совсем не обязательно и дальше принимать то, что уже не устраивает. Вы можете быть второстепенным лицом в пьесе о чужой жизни, но не о своей собственной. Там вы главная героиня, и у вас есть полное право влиять на сюжет. Тридцать шесть лет — это не так уж много, и уж точно не слишком много, чтобы все начать заново.

Кейт со вздохом разжала руки, подушка упала на диван. Она пристроила ее на прежнее место.

— Я хочу лечь с тобой в постель, — вдруг сказал Марк.

— Что, прямо сейчас?

— Неплохо бы.

Кейт молча встретила его взгляд, и он был восхищен полным отсутствием в ней даже намека на кокетство.

— Я не хочу тебя отнимать или присваивать, но не хочу и просто входить в твой круг знакомых. — Он обвел взглядом гостиную. — Разве эта комната не говорит о том, что я умею быть независимым, не плести паутину и не рваться в нее? — Он со смехом раскрыл объятия. — Иди ко мне, Кейт! Обещаю, ничего страшного не случится. Мы просто получим массу удовольствия.

— Нет.

— Тебя совсем не влечет ко мне?

Кейт спросила себя, что чувствует. То, что ею владело, было влечением… но не вожделением, нет.

— Ты очень привлекательный, только…

— Еще слишком рано?

— Возможно.

— Черт, как обидно! — Марк отвернулся, сжав кулаки.

— Ты для этого меня и пригласил?

— И для этого тоже, — ответил он, не поворачиваясь. — Но больше потому, что хотел показать, как живу.

— А вот этому я рада. По-моему, тебе повезло.

Он заставил себя встряхнуться и повернулся к ней:

— Чем бы ты хотела занять оставшееся время?

— Взглянуть на Осни.

— На это хватит десяти минут.

— Тем лучше, — быстро сказала Кейт, которой не терпелось уйти.

— Вот что мы сделаем: ты побродишь по Осни четверть часа, а я пока приготовлю чай. Когда вернешься, будем его пить.

— Очень хорошо. Просто прекрасно. Спасибо.

Она почти бегом спустилась по лестнице. Индус-квартиросъемщик стоял в прихожей и говорил по телефону (единственному на весь дом) с сильным шотландским акцентом, приобретенным за годы учебы. Кейт шмыгнула мимо и выскочила на улицу, другую сторону которой так очаровательно заменял канал. По поверхности, почти не тревожа ее, скользила водяная курочка, еще какая-то птица подавала голос с противоположного берега. До него было рукой подать — до травы, уже испещренной подснежниками, и еще сонных, зимних деревьев.

Пять коротких улиц Осни Кейт обошла играючи, и чем дольше бродила, тем легче становилось на душе, тем больше углублялось чувство радостного изумления. Как же так, думала она, как можно прожить в Оксфорде всю жизнь и ни разу не заглянуть дальше станции? Не иметь понятия, что в двух шагах находится совсем другой мир, что-то вроде британской Голландии: малютка-городок на берегу канала, весь из красного кирпича и расписной штукатурки, непостижимо инородный, где даже дышится иначе, легче — эдакий островок четко выраженной индивидуальности, надежно изолированный от стандартных школ, фабрик и учреждений, хотя его отделяют от них лишь ленточка воды и треугольник травы с десятком деревьев.

Кроме жилых строений, в Осни было несколько пабов, магазинчик «Всякая всячина» (сейчас закрытый), мини-маркет и молочник (он прокатил мимо Кейт на доверху нагруженном автокаре). За стеклами окон, выходивших на узкие тротуары, виднелись прелестные занавесочки, цветущие хлорофитумы, гигантские раковины, целые семейства фарфоровых фигурок. На Саут-стрит из окошка мансарды Кейт помахал ребенок; на Ист-стрит ей попался мужчина с канарейкой в клетке и французским батоном под мышкой; по Суон-стрит, совсем крохотной и ведущей к горбатому мосту через канал, прогуливалась экзотического вида дама с белоснежной чау-чау на пурпурной шлейке.

На Вест-стрит Кейт вернулась сияющей.

— Боже мой, как же здесь красиво! Как красиво! А я знать не знала, подумать только!

Чай уже дожидался ее — китайский, в чайнике с ручкой из плетеного бамбука.

— Твой Осни так отличается от Джерико… просто небо и земля! Все здесь такое легкое, чистое: вода, краски, сам воздух! В Джерико задыхаешься.

— Да, здесь чудесно, — рассеянно согласился Марк, подумал и добавил: — Я должен попросить прощения.

— Совершенно не за что, — отмахнулась Кейт, принимая дымящуюся чашечку.

— Нет, есть. Мне не следовало упоминать о постели, по крайней мере не так сразу. И уж совсем не стоило близко принимать к сердцу отказ.

— Ничего страшного, — легко сказала она, потянувшись взглядом к окну, к воде и проворно плывущей назад курочке, за которой тянулся едва заметный шлейф следа.

— Все дело в том, — голос Марка стал глуше, — что я просто не умею быть отвергнутым. Потому и тороплю события, что боюсь отказа… ну и сам навлекаю его на свою голову.

— Я тебя не отвергала, просто… просто отложила на более поздний срок.

— Да, наверное. Тебя я и не виню, только себя самого.

Некоторое время они молча пили чай.

— Пора идти, — наконец сказала Кейт, более счастливая, чем когда-либо за последние годы. — Чай был очень хорош.

— Ты придешь еще?

— Конечно.

Она прошла к восточному окну. Внизу был миниатюрный садик, за ним другой, а еще чуть дальше виднелись задние стены домов соседней Бридж-стрит. За окнами прямо напротив молодая женщина вешала занавески.

— Марк! Посмотри-ка.

Он подошел и встал рядом.

— Видишь вон ту женщину?

— Да, и что?

— Как бы я хотела, как хотела быть на ее месте!

Глава 7

Хелен всегда отвечала отказом на предложение устроить себе офис прямо в Мэнсфилд-Хаусе. Одним из ее важнейших принципов было: это не просто убежище, а дом, все в нем живущие — семья, на каждом лежит определенная доля ответственности за других, и совсем ни к чему иметь там угол, куда можно бежать с любой мелкой проблемой.

— Это не позволяет женщинам сосредотачиваться лично на себе, — говорила она, — и помогает сплотить коллектив.