— Провалитесь вы оба! — крикнул Джеймс, теряя терпение.

Две пары одинаково изумленных глаз уставились на него.

— Можно полить это кетчупом… — неуверенно предложила Джосс.

— Хоть дерьмом, мне все равно!

С урчанием выдавив кетчуп на свой кусок, она попробовала и скривилась:

— Фу! Совсем не подходит.

— Дай сюда. — Леонард протянул руку за бутылкой.

Джеймс ушел в кабинет, сел в кресло и устало смежил веки. «Кейт! Где ты, Кейт, где ты?!» Снова открыв глаза, он долго смотрел на вращающееся кресло, то самое, в котором она сидела как в самый первый свой визит на виллу Ричмонд, так и в последний день своего пребывания здесь. В день, когда призналась в желании покинуть эти стены. Разумеется, это было ее правом, но как она могла, как могла бросить его одного среди этого жалкого, безнадежного запустения, без смысла и цели, без намека на радость?

Надо жить дальше, думал Джеймс. Надо, но Господи Боже, как не хочется! Да и кому бы хотелось, если бы величайшая любовь его жизни вдруг захлопнула за собой дверь и поселилась где-то еще? Может, это кара за то, что он недостаточно ценил Кейт? Что не любил ее настолько, насколько она того заслуживала, или слишком редко говорил ей о любви? Неправда! Он ценил ее, и любил, и говорил ей об этом! Говорил бы и теперь, будь у него шанс. «Я жажду! — обратился Джеймс к Кейт, которой с ним не было. — Жажду обнять тебя и прижать к груди, и чтобы ты, как прежде, желала оказаться в моих объятиях, чтобы тебе там было по-прежнему хорошо!»

Взгляд упал на книгу, одолженную у мисс Бачелор, — оды греческого поэта Пиндара. Беатрис. Вот кто, наверное, прав во всех своих представлениях о жизни.

Джеймс сидел один и думал, что больше всего сейчас хочет просто взять и умереть.


Снедавшее Кейт чувство вины (Марк Хатауэй называл это не иначе как «твои кандалы») претерпело за прошедший месяц занятную метаморфозу. Если прежде она винила себя в том, что делает несчастными других, особенно Джеймса, то теперь страдала от того, что счастлива сама. Разумеется, страдать таким образом было не в пример приятнее — как если бы с плеч свалился тяжелый груз или, скажем, прекратилась упорная головная боль. Кейт казалось, что она в чужом обличье завершила круг длиною в восемь лет, а завершив, снова стала собой, с правом принятия решений, с возможностью строить планы, с ответственностью за свою судьбу, которой отныне предстояло складываться наиболее подходящим образом. Даже разлука с Джосс не слишком ее огорчала, потому что Джеймс, конечно, уже не чаял избавиться от этой обузы, да и Джосс в конце нелепого испытательного срока предстояло без сожалений проститься с виллой Ричмонд. Единственной ложкой дегтя в бочке меда были приносимые миссис Ченг новости. Выходило, что Кейт оставила по себе только уныние, такое же всеобъемлющее, как ее собственный восторг.

Китаянка повторяла, что Джеймс слишком стар для такого бремени, что он вот-вот выдохнется, а когда Кейт возражала, что с уходом Джосс бремя заметно уменьшится, ворчала, что «старый черт Леонард» никуда не денется, а от него больше неприятностей, чем от целой толпы трудных подростков. После таких разговоров миссис Ченг уходила с тяжелым сердцем, раздираемая противоречиями, не зная, чью сторону принять. Какой женщине (если, конечно, она в здравом уме и твердой памяти) придет в голову променять уют и комфорт виллы Ричмонд на конуру в старой развалюхе, целый день сотрясаемой звуками джаза? Тем более странным казалось преображение Кейт. Она выглядела моложе и много счастливее, глаза ее так и сияли. Что касается комнат, китаянка вынуждена была признать, что они, пусть даже не слишком опрятные, полностью отражают индивидуальность хозяйки. Неудивительно, что Кейт калачом не заманить назад!

А Кейт ничуть не преувеличила, сказав, что влюбилась в свои две комнаты. И продолжала их любить каждый день, каждый час, от самой первой минуты, когда открывала глаза на предназначенный Джосс сегмент окна, и до последней, когда закрывала их под приглушенный шорох запоздалых шин по Ботли-роуд. Впрочем, теперь Кейт любила все: дорогу до пиццерии, и работу там, и еженедельное получение заработка, который могла истратить как душе угодно, и безраздельную власть над своим маленьким царством, куда имела право не впускать тех, кто ей не по нраву. В дни зарплаты она посылала Джеймсу часть денег на содержание дочери, и хотя об этом никогда не упоминалось, знала, что они не будут истрачены, а скорее всего их положат на счет Джосс.

Дважды в неделю, как и было обговорено, Кейт звонила дочери — за неимением личного телефона из ближайшей будки — и каждый второй раз договаривалась с ней о встрече в бистро, за чаем и пончиками. Во время этих встреч Джосс казалась странной: не вполне подавленной, не вполне возбужденной. Кейт не могла дождаться, когда наконец истекут три месяца, чтобы забрать дочь к себе и преподать ей первый урок ценности личной свободы и важности контроля над ситуацией. Марк распечатал выдержки из статей американского специалиста в области наркомании. В том числе там было: «Неспособность правильно оценить собственные силы и возможности мало-помалу разрушает личность».

Кейт очень нравилось это высказывание. Она перепечатала его крупным шрифтом и сунула за раму зеркала, отражение в котором день ото дня казалось все более привлекательным. Она уже не удивлялась тому, что Марк влюблен, вот только не была уверена, что отвечает ему взаимностью.

— Не торопи события, — сказала она, когда он в очередной раз заговорил о любви. — Дай мне время просто побыть собой.


Хорошенько все взвесив, Хью и Джулия отказались от вечеринки в пользу воскресной послеобеденной тусовки.

Черч-Коттедж производил роскошное впечатление. Правда, нарциссы почти отцвели, зато старое вишневое дерево перед домом, с его зеленоватой, экзотической на вид корой и темно-красными молодыми листочками, напоминало пышный букет. Дорожки были тщательно разровнены. Мох на каменных вазонах с тюльпанами, явно чем-то сбрызнутый, казался очень ярким. Кирпичные трубы, красиво расположенные на черепичной кровле, курились уютным дымком. Один взгляд на все это великолепие вызвал у Джеймса острое желание вернуться домой.

Он нарочно замешкался, чтобы не появиться у дверей с изысканной парой, подъехавшей одновременно с ним, но им почему-то взбрело в голову подождать его. Дама, неописуемо светская и элегантная в своем замшевом пиджачке и узкой юбке, с ослепительной улыбкой протянула ему руку и назвалась Фанни Маккинли. Отсюда следовало, что сатанинского вида джентльмен, державший ее за локоть, не кто иной, как пресловутый Кевин Маккинли.

— Очень рад, — пробормотал Джеймс, пожимая узкую холеную руку дамы.

Было заметно, что от него ждут бурной реакции на имя, но в голову не пришло ничего лучшего, чем «Хорошая сегодня погода». Он чувствовал себя выставленным напоказ, что костюм его не первой свежести и к тому же помят настолько, словно он прямо в нем и спал, а сны видел исключительно кошмарные.

Дверь открылась, появился Хью в новенькой, с иголочки, фирменной джинсовой рубашке.

— Кевин! Рад, что ты сумел выбраться. И восхитительная Фанни здесь! Чудно, чудно! Смею ли я надеяться на поцелуй? А, это ты, Джеймс. Вижу, вы уже познакомились. Тем лучше. Входите же, входите! Присоединяйтесь к честной компании. — Он взял со стола два бокала шампанского и вручил их чете Маккинли. — За счет заведения, ха-ха! Бери и ты, Джеймс, старина. Гуляем!

Взяв бокал, Джеймс последовал за ними в гостиную, которую буквально распирало не только от гостей, но и от оглушительной музыки того типа, без которого, по мнению многих, гулянке просто не набрать обороты. Эта гулянка набирала их стремительно даже на самый первый взгляд. Откуда-то вынырнула Джулия, прехорошенькая в струящейся креповой тунике и летящих шелковых брюках клеш, и запечатлела на щеке Джеймса поцелуй, полный сочувствия, словно он был тяжелобольным, не вполне оправившимся после операции. От нее веяло ароматом лилий.

— Познакомься, это Фредерика.

Старшая воспитательница была брюнеткой со здоровым румянцем и в свитере цвета увядающей фуксии.

— Так вот вы какой, Джеймс Маллоу! — радостно воскликнула она. — Обожаю ваши статьи. Соглашаюсь буквально с каждым словом.

— Жаль. Значит, нам не о чем будет поспорить, — мрачно пошутил он.

— Скажите, когда же из-под вашего пера появится что-нибудь насчет дошкольного образования? Для меня это, знаете ли, больной вопрос.

— В этой области я, увы, профан.

— Как так? У вас наверняка есть дети!

— Нет. Ни единого.

Внезапно Джеймс ощутил жесточайший приступ ностальгии по выходкам Джосс. Фредерика была заметно смущена тем, как обернулся ее вопрос.

— Я так решила потому, что у вас вид прирожденного отца семейства, — сказала она в попытке спасти ситуацию и для вящей убедительности обратилась за поддержкой к соседу: — Не правда ли?

Сосед, по виду ровесник Джеймса, костлявый мужчина с желтыми зубами, в ярко-розовой рубашке и навороченном пиджаке, весело ему подмигнул:

— Теренс Грей, гость со стороны Хью.

— Я тоже, — сказал Джеймс, пожимая ему руку.

— Но вы ведь не с телевидения? Лицо мне не знакомо.

— Нет, к телевидению я отношения не имею.

— Значит, вы человек разумный, — хмыкнул Теренс Грей, снова перехватывая бокал в правую руку. — Уж эта мне студия! — Он возвел глаза к небу. — Всегда была сумасшедшим домом, а теперь это еще и пекло.

— Однако согласитесь, телевидение имеет огромное значение в деле дошкольного образования! — воскликнула Фредерика.

— Что вы говорите! — Теренс Грей лениво приподнял бровь. — Подобно нашему новому другу, я ничего не смыслю в этом вопросе. Может, подобно ему, я похож на отца семейства? То-то было бы забавно.

— Вы похожи на актера, — сказал Джеймс.

— Правда? А ведь вы попали в точку, друг мой. В прошлом актер, теперь независимый режиссер. Думаю, в своем грядущем воплощении я буду знаменитостью с личным шофером и солидным счетом в банке. — Углядев в толпе Кевина Маккинли, он понизил голос до заговорщицкого шепота: — Что о нем скажете?

— А кто это? — сдвинула брови Фредерика.

— Это, моя милая, и есть причина того, что мы все собрались здесь сегодня. — Теренс Грей показал желтые зубы в ехидной ухмылке. — Последнее приобретение «Мидленд телевижн». От этого типа зависит будущее Хью.

Обед был подан на кухне, как в наиболее просторном и уютном помещении Черч-Коттеджа. Стол был верхом совершенства: белая скатерть с кремовыми кружевами, фарфор и серебро, посредине череда ваз с нарциссами. Место Джеймса оказалось между Фредерикой и изнуренной женщиной по имени Зои Хиршфилд. Фредерика не привлекала его ни внешностью, ни интересами, так что он без сожалений уступил ее другому соседу по столу, донельзя раскормленному мужчине с волосами до плеч, снискавшему известность постановкой комедийных ситкомов. По диагонали сидела Хелен из Мэнсфилд-Хауса и смотрела на Джеймса так, словно не могла решить, чего он больше заслуживает, презрения или жалости. Он счел за лучшее не встречаться с ней взглядом и опустил глаза в тарелку. На ней оказался желтоватый ком паштета, посреди которого пестрело что-то белое.

— Козий сыр, — сказали рядом.

Джеймс вспомнил про Зои Хиршфилд и повернулся. Вряд ли она была старше его, но волосы у нее свисали как пакля, рот напоминал куриную гузку, глаза были совершенно лишены всякой жизни, и все, вместе взятое, никак не походило к стильному наряду в очень светлых тонах.

— Как изысканно, — пробормотал Джеймс.

— А, Черч-Коттедж! Да, очень изысканно… насколько может быть изысканным деревенский дом.

— Я имел в виду вкусы хозяйки.

— Что ж, во вкусе Джулии не откажешь. — Зои нерешительно потыкала вилкой в свой ком паштета. — И в молодости. Как по-вашему, вкусы зависят от возраста?

— От возраста зависит буквально все.

— Главное — секс. — Она осторожно положила кусочек в рот. Пожевала. — Скажите, вы счастливы?

— Нет.

— Ну, вот видите! А ведь наверняка когда-то были, хотя бы в возрасте Джулии.

— Да, наверное.

— Лично я только тогда и была, — задумчиво промолвила Зои. — К тому времени я прожила в браке всего пару лет, а телевидение просто обожала. Ах, этот негодяй, жизненный опыт! Как я его ненавижу! Ненавижу все, что приходит с годами и накладывает свой омерзительный отпечаток, чтобы в конце концов привести туда, где меньше всего хочется быть. Перца не хватает!

— Что, простите?

— К сыру.

Джеймс посмотрел себе в тарелку и с изумлением обнаружил, что успел ее опорожнить.

— Перцу? Я не распробовал.

— Покажите мне вашу жену.

— У меня нет жены.

— О! Надо было навести насчет вас справки, — с сожалением сказала Зои. — Тогда бы я не ляпнула бестактность. А ведь кое-какой жизненный опыт имеется! Впрочем, некоторые так ничему и не учатся, даже если всю жизнь отираются среди знаменитостей. Прошу прошения!