Тестюшка тихо испарился, более не тревожа меня своим присутствием. Я похлопала ладонью об ладонь, стряхивая пыль и воспоминание о мужике неприятном.

– Да-а-а, тяжело у вас тут, в деревне, без гранаты. Глеб Александрович, а этот дом и участок ваш? – поинтересовалась я тоном обсуждения приглянувшейся вещицы.

– Ну да!

– А родители жены вам в приобретении не помогали? Уж извините за бестактный вопрос, все мое любопытство неуемное, – скромницей повинилась я.

– Конечно, не помогали! – все еще недоумевал хозяин. – Откуда у них средства, это мы с Леной им помогаем.

– Да? Тогда я, наверное, зря так обошлась с вашим тестем. Его есть за что уважать.

– За что? – обалдел совсем уж Глеб Александрович.

– Ну как? В ваш законный выходной он сидит в вашем кресле на вашем участке, ест ваш шашлык и запивает вашей водочкой, а вы в это время чините его машину и приплачиваете ему за все это.

Мужик покраснел! Отвел взгляд, принялся перебирать инструмент, а я с чувством исполненного долга обратилась к Битову:

– Ну что, пошли? – И воспитанно попрощалась: – Всего доброго, Глеб Александрович!

И пошла из малогостеприимного дома подальше от его хозяина иже с его малоприятными родственничками.

Битов догнал меня, когда я уже прошла забор следующего участка, и спросил осторожно:

– Ты чего так разошлась, Василиса?

– Я когда сталкиваюсь с такими мужиками, как этот тесть, у меня спусковой механизм срабатывает, – зло объясняла я, сорвалась, если честно. – Ничего не умеют толком, не знают, ни одно дело до конца довести не могут, все у них рассыпается, ломается, гниет, краны текут, машины в железо превращаются, зато борозды на потолке по всей квартире от короны! Такие доморощенные тираны, ну как же! Кто в доме хозяин и мужик! И все-то они лучше всех знают, и рассуждают с апломбом знатока, как управлять государством и как правильно играть в футбол, и чего ни коснись – «специалисты»!

– Ну и чего ты завелась? Шуганула ты его здорово, и правильно, он теперь ходить и озираться будет. Тебе полегчало?

– Нет! Вот такая же сволочь убила мою маму! Ну как же, он же круче страусиного яйца вкрутую, будет он стоять в пробке, когда настроение после застолья с такими же друганами приподнятое, сам собой не налюбуется. Пусть другие стоят, а он крутизна, ему законы не писаны, он по встречке поедет! Да с ветерком! А за машиной следить и ухаживать – это таким перцам не по рангу да и лень, не до такой ерунды. И управление отказало… У меня мама была профессиональной гонщицей и аккуратным водителем, она могла отвернуть, но в последний момент увидела, что зацепит остановку, а там стояли дети, школьники, и она остановила маневр и погибла. Сразу. На месте. Как эту гниду отец не убил, я до сих пор не знаю, люди удержали. Папа вместе с ней ехал, на пассажирском сиденье, у него только царапины и ушибы, а она погибла.

Битов вроде обнять меня хотел, но я сделала ответное движение, даже не движение – намек-отстранение, но вполне читаемый. Не надо меня обнимать, утешать и жалеть! Мне в этом вопросе не требуются утешение и жалость. Первое невозможно, а второе только от очень родных людей. Мне господин Битов родным человеком не был.

– Давно это случилось? – все правильно понял он и все-таки погладил меня легко, еле касаясь, по руке.

– Двенадцать лет назад, мне тогда пятнадцать было, – посмотрела я куда-то вдаль, успокаивая злую мутную волну, поднявшуюся из памяти.

– И что с тем мужиком?

– Посадили, но он вышел несколько лет назад. Папа сделал так, что он никогда ни на какую работу приличную в Москве не сможет устроиться и уж точно больше не будет водить машину. А когда я сейчас увидела, в каком состоянии двигатель у этого перца, думала, просто убью на месте, возьму гаечный ключ – и по башке тупой!

– Если бы я знал твою историю, то придержал бы козла этого, пока бы ты душу отводила, – поддержал мою кровожадность Битов.

– Нет, ты скажи, как у этих кренделей получается подминать под себя людей? Что в них такого? Вот этот Глеб Александрович, у него же голова на месте, если он сам так хорошо зарабатывает, что может купить участок и дом такой ценовой стоимости, значит, мужик толковый, разумный, и как он умудрился оказаться под каблуком у этого мужичишки и его женушки?

– Думаю, сегодня этот праздник у его тестя с тещей закончился, – усмехнулся Битов. – Ты его так морально отлупила, что у Глеба глаза открылись. Ты ушла, а он мне говорит: ну, не идиот ли я, Константиныч? За собственные бабки заиметь себе такой головняк? Девушка-то права, я никогда не смотрел на эту проблему в таком разрезе. Как я шею-то подставил и когда? И просил передать, что обязательно отблагодарит тебя по самому высокому разряду.

– А не много ли у меня благодарных должников за два дня образовалось? И ничего у этого Глеба Александровича не выйдет! Это порода таких людей, с самоуверенностью таракана, которого можно извести, только спалив вместе с домом. Ну шуганет он их, ну пригрозит перекрыть финансовый кислород, они на месячишко затихарятся, а потом начнут опять влазить в его жизнь: сначала при-хе-хе и уважуху выказывать, вроде как к внуку с дочкой приехали, а там, глядишь, еще через месячишко все вернется на свои места, он и заметить не успеет. Так что там про благодарность?

– Вам, Василиса премудрая и прекрасная, должны все мужики в ножки кланяться за науку ценную и напоминание о грехе самомнения и гордыни мужской.

– Это точно! – И я предложила в режиме распоряжения: – Пошли, что ли, домой. Нагулялась я, и есть хочется.


Обед проходил весело и шумно. Битов в красках, лицах и подробностях рассказывал Надежде Ивановне и Вере Николаевне про наши приключения, не забывая описывать собственные непередаваемые ощущения. Хохотали все, даже я, так это комично выглядело со стороны и в его исполнении. И вроде все мирно и замечательно, да только Герцог не отходил от меня ни на шаг, как только я переступила порог дома: он сразу считывал мое настроение и состояние душевное.

– Надежда Ивановна, – обратилась я с небольшой, но продуманной речью. – По-моему, моя миссия закончилась, вы общаетесь с бабулей, а письмо, когда вы его напишете, отправит Владислав Константинович экспресс-доставкой. Я больше не вижу повода здесь задерживаться.

– И все-таки я бы попросила тебя остаться, Васенька, – возразила Надежда Ивановна. – Мне очень приятно твое общество, и мне хочется поговорить с тобой, не все же расскажешь по телефону, у меня много вопросов к тебе лично. Если можешь, останься хоть на несколько денечков. Да и, если честно, я по-стариковски не очень доверяю почте, а переданное тобой послание будет и живее, и быстрее.

– Хорошо, – согласилась я, не заставляя дольше уговаривать себя. – Останусь, если для вас это так важно. А сейчас, извините, мне надо немного поработать.

И, раскланявшись со всеми, я удалилась в сопровождении Герцога. Никакой срочной работы у меня не было, но мне хотелось побыть одной. Каждый раз, когда что-то напоминает мне о той аварии, в которой погибла мама, я надолго выпадаю из равновесия и стараюсь занять себя делом по маковку, чтобы уйти от боли.

А работа найдется всегда, и срочной ее можно сделать по собственному желанию, чем я и занялась, открыв ноутбук и погрузившись в новую модель, которую мы разрабатывали коллективом. Лучшее средство от хандры.

Я увлеклась, засиделась до темноты, обнаружила это, посмотрев в окно осмысленным взглядом, и потянулась. А ничего я дала трудовой энтузиазм!

Есть-пить не хотелось, и я решила прогуляться по участку и посидеть на примеченном мной диване-качалке, который еще не вынесли на лужайку, и он стоял пока в летней пристройке.

Я тихонько раскачивалась, смотрела на верхушки деревьев, на начинающие проявляться звезды и грустила. Герцог примостился рядом на полу, качалка успокаивающе поскрипывала… На веранде показался Битов, постоял немного и направился в мою сторону. Даже странно, ведь меня не было видно, я специально потушила дежурные фонари, когда поднялась по ступенькам.

– Я видел, как ты гуляла и направилась сюда, – ответил Влад на мой незаданный вопрос и присел рядом. Качалка тут же перестала скрипеть. Мы помолчали. – У тебя есть… – Тут он споткнулся, но подобрал нейтральное слово: —…покровитель?

– В каком смысле? – улыбнулась я в темноту, зная наверняка, что он не может это видеть.

А то ишь какой деликатный, запинается он тут!

– Там, у Глеба, ты упомянула своего папика, я правильно расслышал?

– А-а-а… Да, есть. Самый надежный покровитель в мире, как швейцарский банк. Мой родной замечательный папа.

– А ты в курсе, что понятие «папик» в наше время имеет несколько иное толкование? – усмехнулся слышно Битов.

– А то как же! – И я снизошла до пояснения: – Это все из-за его жены Ирины. Их как-то пригласил хороший знакомый на свой день рождения в клуб. А Иринка маленькая, миниатюрная, такой, знаешь, тип вечной травести, она и выглядит очень молодо, ей тридцать пять, а больше двадцати пяти не дашь. А уж в клубном полумраке так и вообще за малолетку принимают. Знакомый этот и еще парочка его друзей пришли в клуб со своими молодыми девицами. Иринка с одной из них вышла в туалет, и та говорит ей: повезло тебе с папиком, такой мужчинка классный, не то что мой толстун – одышка, трахается хорошо если два раза в месяц, и то быстро-быстро попыхтит и спать; и противный, жадноватый, приходится терпеть и всякое придумывать, а у тебя вообще класс – и танцует так, и бобосов не жалеет; где ты его оторвать-то смогла? Ну мы с папой и Иринкой прохохотали несколько дней, пообзывали папулю папиком, а потом это слово-паразит так прицепилось, что сейчас только так и называем. А папа у меня действительно орел! Ему сорок девять, а он молодой, спортивный, за собой следит. Они с Иринкой вдвоем здорово смотрятся. И ждут ребенка. Иринка на пятом месяце, так что скоро у меня братик будет.

– А ты не ревнуешь его к молодой жене?

– Нет, что ты! Иринка замечательная, мы с ней очень близки, как сестры. Наверняка, если бы она появилась сразу после гибели мамы или через пару лет, я не смогла бы ее принять, я тогда не принимала ни одной женщины, кроме бабули. А это произошло четыре года назад, и Ира вписалась в нашу семью, словно всегда в ней была. У нас одинаковые интересы, пристрастия и юмор.

– Расскажи мне о себе, Василиса, – попросил Битов. – Как получилось, что ты занялась двигателями?

Я посмотрела на его четкий профиль и подумала: что это же совершенно очевидно, что у нас с ним будет роман. Я именно поэтому предприняла сегодня попытку уехать – не люблю состояния непоняток: не то Вася, не то не Вася, когда любой вариант возможен, но все колеблются и чего-то опасаются. Да – да! Нет – тогда нет! Но не уехала, хотя могла! Осталась, и выходит, что даже самому невнимательному наблюдателю становится понятно, что не избежать нам совместной постели. И вопрос теперь стоит несколько иначе: кто первым сделает этот шаг? А что, вам кажется, есть другие варианты? Вот и я знаю, что нет, и уверена, что и он это знает. Забавно.

Так про что он там спросил? Ах да, историю жизни Василисы Ининой. Ну расскажу, а почему нет.


Мои родители познакомились, когда учились в институтах. Папа, Антон Олегович Инин, на третьем курсе автодорожного института, а мама, Наталья Андреевна Верховцева, на втором курсе Политеха. И познакомились они на соревнованиях по раллийному спорту, будучи оба заядлыми, с детства, спортсменами.

Общее увлечение, совпадение интересов и где-то судеб, одинаковый юмор и взгляд на жизнь – и через полгода, как результат, они поженились. А когда папа оканчивал пятый курс, а мама четвертый, родилась я – умница и красавица дочка, Василиса Антоновна Инина собственной персоной.

Я понятия не имею, тяжело им приходилось со мной или не очень в моем младенчестве, про период моей жизни лет до трех никто из родителей и бабушек-дедушек ничего плохого не рассказывал и никогда не упоминал о трудностях. А вот с трех лет не в меру любящие родители решили, что не хотят расставаться с ребенком и намерены проводить с ним как можно больше времени, и начали таскать меня по всей России и за границу на все соревнования и заезды, в которых они участвовали, будучи членами сборной страны.

В три года я спала в гаражах-трейлерах в специально сделанной для меня кровати-коляске, и первыми моими игрушками были отмытые свечи зажигания. Оседлав трубу глушителя, я изображала гонщика, диски от покрышек были моим космическим кораблем, а рев моторов на треке – колыбельной. Я умудрялась везде залезть, все потрогать, задавала кучу вопросов и везде совала свои любопытные пальчики и носик, и меня обожала вся команда, потому что я была единственным ребенком на всех сборах.

В пять лет я уже четко знала, что опасно, а что нет, в восемь села за руль первого в своей жизни картинга, в десять прокатилась на байке, правда, с последствиями в виде наказания за то, что втихаря его стащила, и разбитых коленок от поцелуя с землей. В двенадцать я уже числилась своим пацаном, дочерью полка для всего обслуживающего персонала, в четырнадцать могла собрать и разобрать любой двигатель.