Ему от боли, разрывающей сознание и нутро, хотелось взорвать этих нелюдей к бениной матери, расстрелять длинной очередью первую встреченную лоснящуюся высокомерную харю! Он сам себя боялся! Боялся этих мыслей и той ярости, которая сжигала его изнутри!

И еще ему снились кошмары. Он все еще был там, на войне, и каждую ночь не успевал кого-то прикрыть, добежать, спасти, сгруппироваться, и каждую ночь просыпался с безумным криком, когда снова и снова погибал во сне.

Влад позволил отцу отвести себя в реабилитационный центр военного госпиталя на прием к психиатру, понимая, что без помощи у него реально поедет крыша, что он так и не научится заново жить. Врач Василий Михайлович, мужик лет шестидесяти, с очень мудрым, непростым взглядом, спокойный и уверенный, совершенно очевидно сочувствовал и понимал его, и вот что он сказал на приеме Битову:

– Главное, Влад, вы должны понимать и четко знать: ваше состояние – это не болезнь, не шизофрения и даже не психоз. Запомните это. Я объясню, что с вами происходит. В мозге скрыты огромные неизученные резервы. Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, опасную для его жизни, мозг включает какие-то из этих резервов, и у человека открываются повышенные способности. Он начинает лучше видеть, слышать, осязать и обонять, тело, мышцы становятся выносливее и подвижнее, неимоверно увеличивается интуиция. И если он находится в такой среде длительное время, то разум начинает принимать ее как привычную, закрепляя в подсознании, в памяти и в рефлексах эту способность к выживанию. Но наш мозг не может мгновенно включать и выключать свои состояния, и когда вас резко выдернули из войны и вы оказались дома, то он воспринимает эту мирную, забытую вами жизнь как агрессивную среду. Поэтому вам и видится везде угроза, просто она выражается в неприятии и отторжении окружающего вас мира, жизни, и именно поэтому вам снятся кошмары – ваше подсознание таким образом моделирует привычную для него обстановку. Там же, на войне, вы кошмаров не видели?

Василий Михайлович ему помог и адаптироваться к этой жизни, и справиться с ситуацией, но, как он и обещал, многие рефлексы и способности остались с Владом навсегда, как и шрамы на теле и в душе. И свои кресты, на личном, индивидуальном кладбище, и скорбь, которая никогда не пройдет, и, слава тебе, господи, совсем редко посещающие кошмары по ночам.

Что из этого он мог объяснить этой девочке?


– Извини, – искренне попросила я, почувствовав, что он вернулся сюда, в разговор, из чего-то очень темного там, в своей памяти. – Не надо было спрашивать.

– Ничего, – ровным тоном ответил Битов.

– Ты говорил, от отца осталось туристическое направление твоего бизнеса, а он чем занимается? – поспешила я сменить тему.

– Он погиб. В прошлом году в Японии во время землетрясения и цунами, – все тем же нейтральным тоном констатировал факты Битов.

– О господи! – Я даже растерялась: что-то я с вопросами нынче неудачно выступаю. – Да что же это такое! Как он там оказался-то?

– Любовь, – Влад вздохнул. – Они встретились с Сачико здесь, в Питере. Она работала в представительстве одной японской фирмы, хорошо говорила по-русски. Познакомились они случайно, столкнулись в кафе, кто-то на кого-то что-то пролил, я точно не помню. А через две недели уже жили вместе и прожили счастливо больше года. Потом у Сачико закончился контракт, и ей надо было возвращаться в Японию. Вот они и решили, что поедут вместе, отец попросит ее руки у родителей, они там поженятся и, вне зависимости, продлят ей контракт или нет, в России ли или в Японии, будут жить вместе. Знаешь, в переводе на русский имя Сачико значит «счастливый ребенок». Она такая и была – маленькая, невероятно милая, всегда улыбалась, смеялась так звонко. И родители ее обожали. Они жили в городе Сендай, на который пришелся самый сильный толчок и который цунами полностью уничтожило. Отец с Сачико были там как раз в это время. Это произошло одиннадцатого, а пятнадцатого через все возможные связи мне удалось договориться и улететь туда на борту МЧС. Но бесполезно. Тех, кто считался без вести пропавшими, не нашли. Через пару дней то месиво из грязи и морской воды, которое оставило после себя схлынувшее цунами, превратилось в твердую массу, как застывший бетон.

– Это слишком похоже на какую-то неотвратимую фатальность. – Я была потрясена. – Почему они поехали именно тогда, могли же в любое другое время, и почему именно в этот город и именно этого числа, могли же встретиться с родителями, скажем, в Токио или раньше. Ты не обижайся, но история твоего папы и его Сачико очень похожа на красивую старинную легенду.

– Не буду обижаться. Я тоже думал о странной фатальности и о том, что они погибли в один день и, мне хочется верить, держась за руки. Но даже от горестной красоты этой истории не становится менее больно. Спокойнее становится, за него. Если есть что-то там, наверху, то он сейчас вместе с любимой женщиной.

– А твоя мама? – совсем уж осторожно спросила я.

– Они развелись с отцом давно. Из-за меня. Она не могла ему простить, что он отпустил меня в армию, не только не постаравшись отмазать, а наоборот, настаивая, чтобы я отслужил. Никто же не мог знать, что через полгода начнется война в Чечне и что я на нее попаду. Даже Ельцин осенью не знал, что зимой отдаст такой приказ. Она постарела за эти полтора года, почернела вся. И перестала разговаривать с отцом. А когда я вернулся, еще долго приходила в себя и выгнала отца из дома, так и не простив. Просто ей нужен был объект для обвинений, нужен был конкретный виноватый человек.

– А сейчас как она?

– В порядке. За год справилась со всеми страхами и фобиями, занялась своим здоровьем, работает, живет одна, замуж больше не хочет. Подруги, работа, театры, спортклуб и даже танцы, путешествует много. Активная, моложавая и довольная жизнью. Я очень за нее рад.

– А как она пережила смерть твоего отца?

– Спокойно, сказала, значит, судьба такая, и все.

– А вы с ней близки? У вас теплые отношения?

– Нет. У нас с ней никогда не было особой духовной близости. Мама по характеру очень закрытый и строгий человек, – не очень охотно ответил Битов. – Она мне как-то сказала, что человек не имеет права не из-за чего становиться живым мертвецом и отказываться от жизни. Я так понимаю, что являюсь напоминанием о той черной яме отчаяния, в которой она находилась. Конечно, мы любим друг друга, но редко видимся, никогда не проводим вместе время, у нее своя жизнь, у меня своя.

– Ты не можешь знать всех фактов и обстоятельств, побудивших ее тогда так болеть. – Что-то в этой истории мне не нравилось, не стыковалось. – Она объяснила тебе тогдашнее свое состояние в той интерпретации, которая была ей удобна. Не думаю, что все дело только в тебе. Мне кажется, что, если родной человек в опасности, люди по-другому себя ведут. Молятся за него, боятся и обязательно, первым делом, надеются. Это светлое чувство. А о том, что человек сразу же впадает в отчаяние и как бы заранее смиряется с потерей, я слышу первый раз. Может, у нее имелись не известные ни тебе, ни твоему отцу причины для отчаяния, а страх за тебя только усугубил ее депрессию.

– Может, ты и права, но я не подвергаю анализу поступки и решения мамы, а принимаю их такими, какие они есть. Я не испытывал недостатка любви в детстве, все, что не могла дать мне мама, с лихвой восполняли бабушка с дедом и отец, мы дружили и любили друг друга, а с дедом у нас были особые отношения, очень близкие.

– Кажется, – надоел мне этот разговор по душам, неожиданно он оказался слишком уж тяжелым, – мы обсудили всех наших родственников и обменялись автобиографиями. По-моему, можно идти спать или поздно ужинать.

– Я завтра уеду в Питер, – сказал Битов, глядя куда-то вдаль.

– Понятно, – вздохнула я обиженной лебедушкой. – Значит, сатисфакцию все-таки зажилил девушке.

– Ни в коем случае, – поклялся он, даже ладони приподнял вверх жестом «сдаюсь!». – Ты ведь так и не озвучила свои пожелания.

– Значит, так, – приступила я к любимому делу, вымогательству, и начала загибать пальцы на руке: – Первое: ты покажешь мне тот свой первый дом, который построил другу отца. Второе: ты, как коренной петербуржец и строитель, покажешь мне свой город и расскажешь о нем. Я никогда не была в Питере, только проездом. Третье: Мариинка и БДТ. А там посмотрим, что еще я придумаю, мне очень нравится идея с Петергофом.

– Принято. И будет исполнено в лучшем виде.

– Но ты же завтра уезжаешь, – напомнила я.

– Я вернусь вечером, и следующие два дня я в полном твоем распоряжении.

– Ну тогда ладно, – капризной, но удовлетворенной результатами вымогательства девочкой согласилась я.


Вчера они после разговора на качалке разошлись по своим комнатам, обменявшись напоследок ничего не значащими фразами и пожелав друг другу спокойной ночи, а утром Влад уехал совсем рано, когда все в доме еще спали.

Дорогу до Питера он не заметил, погрузившись в воспоминания и размышления о девушке Василисе. Ну это естественно!

Он испытывал устойчивое, здоровое и сильное сексуальное влечение к ней, собственно, именно поэтому так ярко и остро переживал и чувствовал все другие ощущения, которые она в нем вызывала, они как бы наслаивались на это основное сильное желание. И это нормально.

Ведь если женщина не вызывает в мужчине в первую очередь сексуальное желание, то все остальные эмоции, связанные с ней, становятся пресными, пустыми и неинтересными. Можно удивиться ее профессионализму и уму, искренне уважать дело, которым она занимается, и совершенно не интересоваться ее жизнью, увлечениями и ею самой. Так, теплая водичка, при условии, что она действительно в чем-то профессионал.

А вот когда желание гудит внутри устойчивым сильным призывом, тогда любые чувства, вызываемые женщиной в мужчине, приобретают яркие краски и переживаются по высшей шкале накала.

Битова настолько поразили ее знания, профессионализм, увлечения, что он чувствовал себя полным идиотом, когда она, явно наслаждаясь произведенным эффектом, объяснила, кем работает и какое получила образование.

Да-а-а уж! Все-таки мужики – создания туповатые, и инстинкты в них главенствуют! Девушка действительно не давала повода утвердиться во мнении, что она ограниченная богатенькая фифочка: ее речь, манера одеваться, держаться явно выдавали в ней интеллект и ум. Так нет же – увидел фигурку умопомрачительную, грудь-ноги, каблуки-макияж, дорогие шмотки, и все! Образ сложился, подкрепленный предварительной оценкой домработницы.

Ну и получил хук по мозгам, и за дело!

Битов усмехнулся и аж головой крутанул, вспоминая свое состояние, когда Васька перечисляла свои регалии и достижения. Красиво она его – он оценил по достоинству! Молодец! Так нас, дураков, и надо!

А рассказ о ее жизни! У людей разные судьбы, бывают и такие неординарные. Но одно дело рассуждать об этом абстрактно, в виде философских рассуждений, и совсем другое, когда тебе рассказывает о своей жизни женщина, в которой ты слишком горячо заинтересован.

То, что она избалована папенькой, Влад понимал и целиком и полностью был солидарен с ее отцом. Но то, что она смогла остаться сильной, яркой, красивой и вполне самодостаточной личностью, поразительно и говорит о ее неординарности.

Но есть моментик! Нюанс, так сказать!

То, что они в ближайшее время окажутся в одной постели, было Битову очевидно, и он сильно надеялся, что и Василисе тоже, – простая классика жанра! Он свободный, здоровый во всех отношениях мужчина, она свободная, сексуально привлекательная сверх всякой меры женщина, в данный момент оба не обременены иными отношениями. Они нравятся друг другу, и понятно, что никто не станет рассказывать о своей жизни и делиться переживаниями с человеком, который тебе несимпатичен и который не вызывает у тебя интереса, как бы вам ни нравилась его бабушка. Они оказались на одной территории, у них есть время, возможность и обоюдное притяжение. Так что ход событий естествен.

Вот тут и вступает в свои права упомянутый нюансик! Влад совершенно не заморачивался вопросом, насколько он соответствует завышенным требованиям и ожиданиям Василисы Ининой, предъявляемым ею к мужчинам. Его вообще такие вопросы никогда не волновали – уж какой есть, самого себя вполне устраиваю, женщины пока тоже не жаловались, а если не нравлюсь, то и до свидания, не сильно и хотелось, обращусь к тем, кому нравлюсь. Это-то да, а вот сама Василиса сочтет ли его достаточно подходящим для себя любимой? Это вопро-о-ос! Из которого следует, что именно и как произойдет у них в постели.

Будет ли это снисхождение красотки, осчастливившей доступом к своему белому телу, из серии «ну ладно, давай я, что ли, тебя попробую» с четкими установками «это можно – это нельзя» или действительно страстное, с накалом всех чувств обоюдное влечение?

Первый вариант не хотелось ужасно, но Битов знал, что согласится и на него, и знал, что в таком случае что-то пропадет в душе к ней, остынет и потускнеет. Но он согласится!