Александр Ермак - Любовь больше, чем правда

– А если ты сделаешь ей что-нибудь плохое, то я подмешаю тебе траву Дунь-сунь. Раз ты прочел энциклопедию, то должен знать, что это такое…

Гнудсон вздрогнул крупной мужской дрожью:

– Да, знаю. Это ужасная трава. Человек, съевший ее в количестве 300 граммов, умирает от двухмесячного беспробудного поноса…

– Верно, – преклонила перед ним голову Айша, – Но если честно, то я не хотела бы видеть твою мумию на унитазе. Подумай. Ты ведь такой симпатяшка, инспектор…

И надежда тут же расправила мужские плечи:

– Ты говоришь, симпатяшка. Значит, я тебе нравлюсь…

Айша просыпала соль из солонки на скатерть и задумчиво вывела на ней пятно от горчицы:

– Ты, возможно, и нравишься, но мне не нравятся твои вонючие делишки. И за что я только плачу налоги государству? Чтобы за мой счет ищейки втаптывали в грязь честных людей…

Гнудсону такой подход не понравился. И он запротестовал, сидя напротив:

– Я никого не втаптываю…

– Так втопчешь, – махнула на него гуттаперчевой рукой девушка. – Не ты, так с твоей помощью втопчут.

– Ты не права…, – по-прежнему пытался не соглашаться инспектор.

Айша посыпала соль красным перцем, несознательно вырисовала пальцем разбитое сердце:

– Я бы хотела надеяться…

– Чертовы черномазые братья и сестры…, – выругался ни с того, ни с сего инспектор.

Айша чисто вылупилась на него:

– Ты о чем это, Гнудсон?

– Взгляни, – показал полицейский за окно на улицу, по обочине которой ползали Бобби, Чарли, Кристи и Молли. – Это мои братья и сестры…

– Какие миленькие… Но что они делают? – ужаснулась девушка.

Гнудсон простодушно объяснил:

– Так, собирают всякую дрянь для игры в «Угадай обезьяну». Мы, понимаешь, частенько играем дома всей семьей. Вот они и находят для игры брошенных котят, кроликов, а также отлавливают всяких крыс и пауков.

– Как интересно…, – вновь подвинулась Айша.

– Правда? – почувствовал ее тепло Гнудсон, – Может быть и ты хочешь принять участие в нашей игре.

– Может быть и хочу, – заинтересованно почти притиснулась к нему девушка, – Я пока не знаю. И, если что, то, конечно, только в группе поддержки. Я могу прикасаться ко всякой гадости только в вареном или жареном виде. Но Катя…

Гнудсон с горечью плюнул под соседний столик:

– Причем здесь Катя?

– Не забывай: Катя – моя подруга…, – чуть отодвинулась Айша.

Гнудсон тут же учуял охлаждение и попытался навернуть ускользающее:

– Правда, я пришел только потому,… только затем,… только от того, что хотел просто поговорить с тобой. О китайской кухне или может о системе социальной помощи. Все равно. В нашем прошлом разговоре мне так понравилась твоя логика, аргументация… Я не из-за Кати, поверь. И вообще я решил больше не иметь дел с тем клиентом, что копает под нее. Катя, ведь, действительно честная девушка. И я честный человек…

– Да, ну, – усомнилась Айша. – И на детекторе лжи подтвердишь?

Гнудсон смотрел на нее не моргая:

– Даже и на детекторе лжи…

Айша расслабилась:

– Я верю…

Гнудсон глядя на нарисованное ею разбитое сердце робко предложил:

– Если ты, правда, не боишься меня, то может согласишься как-нибудь зайти в гости.

Девушка дрогнула:

– Вот так сразу…

– А почему бы и нет, – предположил инспектор, – мы же будем не одни. Познакомишься с моими предками. Может быть, матушка отличится на кулинарном фронте: приготовит нам нечто, не уступающее китайскому «Блюду пяти ароматов, подернутых сизою дымкой…» А потом сыграем в домашний вариант «Угадай обезьяны».

– А это еще что за явление Антихриста народу, – перебила его Айша, – Глянь-ка…

Гнудсон обернулся и увидел за окном чешущего вдоль них Отца Прокопия. Чесал он как-то странно, молча кропя по ходу всех окружающих: таксистов, проституток, дистрибьютеров, а также ползающих у них меж ног Бобби, Чарли, Кристи и Молли.

Не глядя, окропил он и сидящих за стеклом Айшу с Гнудсоном.

Они перекрестились в один голос:

– Боже праведный, не иначе, дело к дождю…

Отец Святобартерный, ясно дело, промолчал…

Катя едва добрела до дома. Авоська с нехитрым продовольствием и музыкальным сопровождением казалась ей в миллион раз тяжелее коробки с платьем, что она несла домой не так давно. Тогда она летела в квартиру, под собою ног не чуя. Теперь же Катя нехотя поднялась по лестнице. Нехотя вошла в прихожую и нехотя попала в обширные объятия Константина:

– Ты, видимо, забыла закрыть дверь на замок. И я на всякий случай проник…

Катя, как захваченная врасплох рыба, беззвучно зашевелила губами. Константин же не замечал ее немых попыток. Он был чрезвычайно распален:

– Свадьбы не будет. То есть будет – наша с тобой. Какая несправедливость могла случиться! Но на наше счастье потенциальная теща сегодня поутру мне проговорилась: «Чиките пришлось за тебя побороться, устранить соперницу. Что и говорить, дочь вся в меня, мужиков на ветер не бросает…» И я, конечно, тут же допросил Чикиту с пристрастием, и она созналась, что лично устроила эту историю с бутылкой, фотографией и бельем «пупсика Ры». Только представь, Чикита утверждает, то пошла на это злодеяние из непосильной любви ко мне. Знаешь…

Катя однако прервала Константина и даже довольно-таки грубо попыталась оттолкнуть его:

– Отпустите меня, пожалуйста, господин Пиль. О какой это свадьбе вы говорите? Я никогда, ни при каких обстоятельствах не выйду замуж за человека, который мне не верит…

Но Константин не опускал руки:

– Я верю. Как верил всегда. Я так страдал… Разум мне говорил одно: «Это коварная измена». А сердце тем временем твердило другое: «Этого не может быть, она честна перед тобой и перед миром». Да, я поверил разуму. Но что хочешь могу дать тебе на отсечение: такое случилось в последний раз. Я больше не буду доверять ему, я буду слушать только свое честное сердце. А оно говорит, что любит тебя и разорвется без тебя на мелкие кусочки.

Катя, насколько могла, отвернулась в его объятиях:

– Вы обманываете меня. Так же, как обманывали десятки других простодушных девочек, слетевшихся как мотыльки на свет вашей зоопередачи. Многие пообжигали невинные крылышки о пламенного красавца Пиля. Хоть одно утешает: я не одинока в такой своей трагикомедии…

Пиль внимал и все пытался заглянуть в глаза Кати, добраться через них до ее доброго и отзывчивого сердца:

– Не говори так. Это не правда. Я люблю тебя.

Катя не нашла ничего лучше в этой ситуации, как попробовать сыронизировать:

– Боже, какой тембр, какой надрыв. Да, вы прекрасный артист, господин Пиль. И, не теряли времени даром на репетициях. Признайтесь… И, надеюсь по крайней мере, я была вашей генеральной репетицией? Именно на мне вы окончательно отшлифовали свои жесты, лексикон, слезы, восторги, эскизы лучезарного, так сказать, будущего?

Константина прям таки затрясло:

– Нет. Все не так. Поверь мне. Я люблю тебя вплоть до миров далеких.

Но девушка глянула на него как на присланное из химчистки платье:

– И давно с вами такая перемена? Или вы любили меня и тогда, когда на глазах у всех целовали, тискали Чикиту? Вы, наверное, приговаривали ей при этом: «Ох, Чикита, дорогая, как же я люблю эту Катю»… А потом вы с ней гуляли, развлекались и ей так нравилось слушать ваши признания: «Прикинь, Чикита, как я люблю ту девчушку…»

Константин обречено выпустил ее из рук:

– Да, я понимаю… Но все не так. Все это время я действительно любил только тебя. Я ничего не говорил Чиките. Как она ни требовала от меня, но ни разу я не признался ей в своей любви. Потому что любил другую… Тебя… Но я целовал ее, да. Потому что был рассержен на тебя. И не хотел подавать вида, что страдаю. Хотел показать, раз ты с другим, так и я с другой. Я целовал ее, но не более. Все эти дни я провел практически в одиночку. Я провожал Чикиту домой и под предлогом каких-нибудь колик сматывался. Я уезжал на «Озеро сладких слез». Я бродил по местам нашего с тобой пребывания. Я целовал песок, по которому ты ходила…

Но Катя, как будто уже осмотрев полученное из чистки платье и найдя на нем старое пятно, не смягчилась:

– Не верю. Паяцам больше я не верю…

– Что ж, для меня из этого дома, видимо, есть только один выход…, – всколыхнулся Константин и в душевном порыве выбежал на балкон.

– Ой-ой-ой. Только не разыгрывайте меня. И не делайте глупостей, господин Пиль…, – с внешней усмешкой выдавила из себя медленно опадающая на диван Катя.

Но Константин в этот день, очевидно, не был настроен на розыгрыши. Он без труда вспрыгнул на узкие и не по весу хлипкие перила. И со всей высоты второго этажа крикнул во все свое луженое телевидением горло:

– Мне не нужна жизнь без тебя, любимая. Я брошусь вперед головой. Как в омут нашей любви…

– Опять врете…, врешь…, – где-то в глубине души дрогнула отлеживающаяся на диване Катя.

Константин же еще на что-то надеялся, и потому пытался балансировать.

Но это было не легко. С каждой секундой ветер все более раскачивал его. К тому же кто-то наверху поливал цветы, и грязные струи заливали почти честные глаза Пиля.

Из последних сил попытался он продолжить незаконченный разговор:

– Вот увидишь: я люблю тебя, и я сейчас выброшусь без страховки. И это правда чистейшей воды. Как той воды из «Озера сладких слез»… Ты же помнишь…

– Нет…, – схватилась Катя за мигом вспыхнувшее лицо.

Константин сделал паузу и вынес суровый приговор:

– Тогда действительно нет смысла. Прощай…

И он сделал этот неосторожный и, увы, трагический шаг в сторону. С ужасным треском и апломбом рухнул вниз.

– О, мой любимый…, – наконец кинулась к балкону Катя.

И услышала снизу:

– Любимый?… Значит, ты все еще любишь меня?

Катя так и присела на балконный пуфик:

– Ты жив…

Ответ последовал откуда-то явно не с земли:

– Чертовы стойки для белья… Я зацепился пряжкой ремня и вот болтаюсь тут как… Но ты правда еще любишь меня?

– Люблю…, – не раздумывая, просунула она свою очаровательную головку между прутьев балконной решетки, – Дай мне руку…

Но Константин не торопился:

– Катя, но если ты меня любишь, как ты могла обниматься с помощником главного продюсера? На глазах у всей студии. У меня на глазах…

– Глупый, – разъяснила девушка, – я так же, как и ты, была рассержена. И так же не хотела подавать вида, что страдаю. Хотела показать, раз ты с другой, так и я с другим. Мы обнимались, но не более. Все эти дни я провела наедине с собой, со своими мыслями о тебе. Ну дай же мне руку…

Держась за ее хрупкие пальчики, Константин ловко взобрался обратно на балкон. И прижал Катю к своей напряженной груди. Сердце его билось необычайно и громко. Казалось, оно хочет выпрыгнуть из-под его ребер. И забиться под ребра Кати. Прижаться к ее сердцу сразу и правым, и левым желудочком.

И влюбленные тут же, как две капельки ртути, слились в едином поцелуе. В таком же страстном, как и прежде. До того как.

А над городом зашелестел и крупно пролился на уже политые цветы ласковый дождь. Капли падали и на оставленную на балконе тарелку из-под пиццы. Капли падали и звонко считали: «раз», «два», «три», «четыре», «пять», «шесть», «семь»…, «двадцать семь»…, «пятьдесят восемь»…

Однажды Константин и Катя все же устали и проголодались. И чтобы не проглотить случайно-любовно друг друга, развели свои губы.

– О, – помял свой бурчащий живот Пиль, – я бы сейчас съел кого-нибудь потолще…

– Извини, что я не бройлерная, – в ответ прошлась руками по своей идеальной фигуре Катя, – но как ты относишься к достаточно пухленькому сырокопченому лангусту?

– Всячески приветствую, – не моргнув глазом, проглотил наживку Константин.

Катя распаковала лангуста. Следом выставила и бутылку:

– Думаю, и белое сухое не будет лишним?

– Не будет, – просто задрожал мелкой дрожью томимый голодом и жаждой жених.

Увидев такое, невеста его довольно достала из авоськи маленький пакетик:

– И это еще не все. На десерт у нас будут романтические баллады “Утешение-47”…

– Пусть, – согласился Пиль, – Нарезай. Наливай. Заводи…

Чикита знала отцовским умом и чувствовала материнским сердцем – он больше не вернется.

– Чем не повод? – спрашивала она себя, наливая очередную рюмку пунша.

Ей нравился этот непройденный в отрочестве процесс. Пуншовливание проходило в легкой и непринужденной атмосфере. Никто ее не хватал за руки, никто не читал профилактик. Ни перед первой, ни между восьмой и десятой, ни после пятнадцатой.

Рядом с ней совершенно молча валялись три пьяных кошки, два бульдога и одна кухарка. И телефон.

Однако немота аппарата связи была не по душе Чиките. Она испытывала все обостряющийся дефицит общения, и потому непослушными руками набрала первый же всплывший в памяти номер: