Александр Ермак - Любовь больше, чем правда

Гнудсона этот посыл несколько передернул:

– Конечно, как не помнить. Я еще там на чьем-то банане задом по лестнице съехал. Два раза…

– Ну же, – улыбнулась Чикита, – в таком случае представьте меня своей очаровательной спутнице…

Гнудсон повернулся к своей пэри:

– Айша, это Чикита Каплан – дочь…

– Знаю-знаю, – дернула его за портупею Айша, – я видела вашу фотографию в газетах. Почти каждый день, почти в каждых новостях перемывают вам косточки. И, наверное…

Гнудсон поспешил заткнуть ей язвительный рот:

– Уважаемые Чикита и Большой Олень, это – Айша, моя…

Айша ощутимо натянула портупею:

– Твоя…

Но Гнудсон с честью вышел и из этой криминальной ситуации:

– Моя замечательная знакомая…

– А это, дорогие мои, самый большой в мире олень – посол Лафландии…, – перехватил инициативу в свои ловкие руки и тут же расшаркался Б.О. лично, – Олень не только большой, но и голодный как серенький волчище. Мы желаем перекусить в какой-нибудь достойной забегаловке. Нас, видите ли, уже тошнит от официальных фуршетов с лягушачьей икрой. Может, обозначите какое-нибудь отвечающее пищеварению заведение. Ну, конечно, и чтоб по скромному дипломатическому карману…

Айша указала было рукой за угол:

– Там есть неплохой китайский ресторан…

Но ее неожиданно прибил по плечу Гнудсон:

– А может, вы вдруг хотите вкусить самой разнастоящей негритянской еды с пылу с жару? Приглашаем вас к нам на пирог с кроликом…

– Пирог с кроликом, – плотоядно задумалась Чикита, – Как это романтично: пирог с кроликом и Большим Оленем… Хочу-хочу…, – захлопала она в ладоши.

– Замечательно, Чикита. Я тоже никогда не ел разнастоящей негритянской еды, – поддержал ее Большой Олень, сглатывая все прибывающую слюну.

Гнудсон же еще подлил масла в огонь:

– А на десерт у нас игра… Но правила мы вам потом объясним. А то, еще передумаете…

И они быстренько и вчетвером вломились к родителям Гнудсона, где уже во всю шел пир горой.

Первый, недождавшийся гостей пирог был давно съеден в полприсеста. В один присест доедался второй. По заданной программе румянился в печи третий.

– Какие у нас сегодня гости, – обняла толстушка Рони каждого из пришедших. – Сплошной верхний свет. Присаживайтесь и будьте как у меня дома. Расслабьтесь, вкушайте и переваривайте…

– Да уж, давненько к нам не забредали официальные делегации, – троекратно расцеловал всех крест на крест Джони и прослезился на сторону.

– Какие чистенькие, – кусали, щипали и исподтишка мазали кетчупом гостей Бобби, Чарли, Кристи и Молли.

– Угощайтесь, – вытащила Рони из духовки вовремя подошедший пирог. А когда гости набросились на отменно запеченного под тестом кролика, поманила Гнудсона на кухню.

– Да, мама…, – выскочил он из-за стола, крепко сжимая в кулаке перченую добычу.

Рони наставила руки в боки:

– И что ты удумал, сынок?

– Мама, что беспокоит тебя, ням-ням? – с полным ртом непонимающе пожирал ее глазами Гнудсон.

– Это твоя девушка? – указала Рони сквозь щель в занавеске.

– Чикита? Нет, упокой господи, – чуть не поперхнулся инспектор, – Она невеста то ли нефтяного миллионера, то ли вот этого дипломата. Мне она не по зубам…

Рони облегченно дыхнула:

– И слава богу. Смотри, какая она худая и прожорливая…

Гнудсон пытался глотать крольчатину без лишних слов:

– Ну что ты, мама. Чикита далеко не худая. В самый раз по антропологии – не убавить, не прибавить и грамма. А то, что ест таким манером, так просто люди оголодали на своей нервной работе…

– А эта? – Рони снова ткнула пальцем в занавеску.

– Айша? – остановил жевательные фрикции сын, сделал паузу и утвердил: – Да, но, увы, она еще не стала моей…

– О, господи, и не дай бог…, – затрясла всей своей квашней Рони, – Зачем тебе эта желтая? У них свои законы – у нас свои. Мы же имеем совершенно разные культуры, мировоззрения, моральные и социальные ценности, материальные стимулы… И кожа у нас разная. Она желтая и должна выйти за желтого. Ты черный и должен жениться на черной… Или хотя бы на такой смуглой как Чикита… Но какая она худая, эта Чикита, килограммов семьдесят не больше…

Гнудсон проглотил пирог, но не материнскую речь:

– А я-то всегда считал тебя антирасисткой и где-то даже аристократкой…

Рони монотонно зашагала по кухне:

– Ну, на словах-то мы все готовы выйти замуж за белого или за красного. Но тут же вопрос выживания расы. Пойми. Женишься ты на желтой, и у тебя будут потом цветные дети. У тех будут свои цветные дети. У тех свои. Пройдет несколько десятков лет и от черных людей камня на камне не останется. Все станут как разные цвета радуги. Только черного не будет в этом спектре. И я не хочу, чтобы в этой вселенской трагедии был виноват мой сын…

– Но, мама…, – схватился за ее голову Гнудсон, – Я…, я люблю эту Айшу…

От неожиданности Рони даже присела на кухонный комбайн:

– Что ж ты мне сразу об этом не сказал, сынок. Как я счастлива, что наконец-то у нас дома появилась девушка, которую любит мой чертов черномазый сын…

И Рони тут же прижала его к своей многострадальной широкоформатной груди. А потом, наполовину высунувшись из кухни, прокричала через весь стол:

– Джони, у меня будет сноха.

– Не торопись, мама…, – потянул ее за руку Гнудсон.

– А у меня, стало быть, появится невестка, – вскочил в восторге на стул Джони и в босую оттарабанил танец «сват-сват-пересват».

– Похоже…, – медленно поднялась со своего места Айша. Но ее тут же осадили набросившиеся со всех сторон Бобби, Чарли, Кристи и Молли:

– Сестренка, сестренка…

– Айша, я люблю тебя, – бросился к столу Гнудсон, стараясь удержать инициативу под контролем. – И хочу жениться на тебе…

– Это так неожиданно, – совсем растеряла свою хваленую обороноспособность Айша, – У нас на Востоке подобные предложения рассматриваются минимум в течение четырех лет…

– Но мы же на Западе, – заметил Большой олень, отгрызая кролику ухо.

– Какой ты умница, – резонно погладила его по загривку Чикита.

– Мы действительно на Юго-западе, – согласилась Айша и с намеком показала Гнудсону палец.

Рони тут же набросила на него давно припасенное в кармане колечко:

– Когда-то прапрадед вставил его в нос моей прапрабабушке. И они были счастливы вместе на плантации целых пятьдесят семь лет… Да благословит вас господь…

Рони чуток всплакнула, но, вспомнив, что это не похороны, тут же остановила в момент заунывно затянувших следом ей домочадцев:

– Дети. Игра отменяется. У нас будет обручение. Зовите всех соседей. Пусть тащат с собой всех своих кроликов и вертопрахов…

– Ура, – закричали Бобби, Чарли, Кристи и Молли. Размахивая обглоданными тазобедренными суставами кролика, бросились они к ничего не подозревавшим соседям.

И уже через полчаса весь спальный микрорайон утонул в громе тамтамов и туттутов. К этим замечательным звукам энергично подмешивался мелодичный дребезг китового уса. Это Большой олень виртуозно подыгрывал африканскому оркестру на своем карманом инструменте.

Но играл Большой олень недолго. Понаблюдав за его ловкими пальцами и губами, к нему причалила мясистая, грациозно размахивающая своими культивируемыми бедрами, и при этом практически совершеннолетняя Молли:

– Не хотите ли потанцевать, как придется…

Большой олень легкомысленно встал.

– Убью, – неожиданно для всех прошептала на это Чикита.

– Убьет, – оглянулся на Чикиту Б.О., нечаянно дотронувшийся до еще непаханой целины своей разгоряченной партнерши…

«Странные звуки» – подумал Костас, мчащийся на бешеной скорости к дому отца. Он однако не стал заворачивать на барабанный призыв и через пять минут был в таком с детства знакомом кабинете.

Нисколько не тушуясь, Пиль с порога пошел на пролом:

– Катя, исчезла. И не отпирайся, исчезла из-за тебя, отец…

– Так уж и из-за меня…, – поморщился старик.

Но Костас выхватил из кармана конверт и поднял его над собой как флаг:

– Да, вот ее прощальное письмо. Я искал Катю весь день, всю ночь. Объездил все вокзалы, аэропорты, но не нашел. Как ты мог разрушить мое счастье, отец? Иль ты мне не отец?

– Отец, клянусь матерью, отец, – испуганно замахал руками Пилеменос Старший, – Но ты же еще не знаешь, что это такое – настоящее счастье…

Костас утер нос:

– Теперь, когда ты лишил меня его, я знаю…

Пилеменос попытался сладить с ним путем увещеваний:

– Забудь о Кате. Ты женишься на Чиките Каплан и будешь иметь все, что хочешь, к тому, что имеешь сейчас…

Но сын был тверд как спрятанные в подземельях Мойши алмазы:

– Ни в жизнь.

Тогда Пилеменос решил прибегнуть к прессингу:

– Подумай. У меня есть рычаги воздействия на тебя…

На это Костас выдал неожиданный финт:

– Если ты имеешь в виду наследство, полногабаритную квартиру на Блин-Бил-Хилз, то мне ничего этого не нужно… Я ухожу из дома…

– Ха-ха-ха… Как смешно, – окончательно вышел из-за стола и из себя в этот момент старик, – Ты ведь ничего не можешь без своего отца. Даже на телевидении ты держишься благодаря мне, моим деньгам, моим связям…

– Неправда…, – подозрительно нахмурился Костас.

– Правда, сынок, – указал на стеллажи с документами Пилеменос, – Жестокая, жесткая, но правда. Если не веришь моим бумагам, то попроси у своего продюсера договор о трансляции твоей обезьяньей передачи. И спроси у хозяина телевизионного канала, что для него такое – старик Пилеменос. Почему это лучшее вечернее время в эфире предоставляется тебе, а не сыну Фекроллера, не снохе Дю Понтаса, не племяннику Цубимиши? Разве их передачи хуже? “Лоходром по пятницам”, “Телебутылочка”, “Два туфля – пара”… Будь они на экранах в твое время, их рейтинги были бы не ниже. Но я купил это время. И это благодаря мне ты можешь привлекать спонсоров и рекламодателей. А без них у тебя не будет ни шиша, ни зарплаты, ни самой распоследней девки с самой зачуханной панели…

– Так, значит, ты все это мне устроил. А я-то думал, что добился сам, своим трудом…, – рванул на себе Костас крепкие в мать волосы.

– Это была отеческая забота, – погладил старик сына по устоявшей макушке, – В бизнесе родственники должны помогать друг другу… После свадьбы мы будем помогать Капланам. Капланы будут помогать нам…

– Я понимаю, – поднял голову Костас, – Тебе нужны деньги и связи Капланов. И тебе глубже некуда наплевать на счастье единственного сына… Что ж, тогда мне наплевать на твою отеческую заботу. Я ухожу из дома…

– Не дури, – бескрайно обеспокоился Пилеменос старший, – что ты будешь делать за нашим хлебосольным порогом…

Костас решительно встал на свои неокрепшие еще от нервных переживаний ноги:

– Я найду Катю, живой или мертвой. И, думаю, я смогу заработать по крайней мере на кусок батона и на раскладушку для себя и своей любимой.

Пилеменосу старшему ничего другого не оставалось, как достать из-под полы известную папку:

– Ты хочешь создать семью с этой девкой?

Но Костас и глазом не повел:

– Как ты смеешь оскорблять ее?

Старик лихорадочно зашуршал бумагами:

– Посмотри. Это она оскорбляет тебя и меня. Ее родители – обыкновенные строители.

– Ну и что? – откровенно изумился сын, – Разве строители не такие же люди, как мы с тобой. Разве у них нет головы, или они лишены избирательных прав?

– Хорошо, – Пилеменос вынул из папки фотографии, – Я хотел как можно безболезненнее, но ты меня вынуждаешь. Знаешь, кем была твоя Катя раньше. До того, как встретила тебя?

Сын был непрошибаем как в бронежилете:

– Не знаю. И даже, если бы это было нечто самое ужасное в мире, то все равно для меня не имеет никакого значения. Видишь ли, отец: любовь больше, чем правда. Пора бы тебе это уже зарубить на немолодом носу. Так что прощай, мой разъединственный отец…

Пилеменос старший заметался по кабинету, теряя фотографии и самообладание:

– Ты не можешь уйти так просто…

Но сынок был по-отцовски предельно жесток:

– Прощай. И подумай, что ты будешь делать на старости лет один на один со своими пресловутыми деньгами и связями. Без сына, без невестки, без внуков, без правнуков…

Костас хлопнул дверью. А старик просто рухнул на натуральное ковровое покрытие. И руки, и ноги отказались служить ему в такой ситуации. Пилеменос старший мог лишь жалобно стонать лежа:

– Не оставляй меня одного, сынок…, не оставляй меня одного…

В определенных столичных кругах царили переполох, суматоха, суета и маята. Письма, хотя и с некоторой задержкой, но дошли абсолютно до всех адресатов.

Чикита перечитала полученную открытку аж двадцать четыре раза. Она была не в силах поверить, что Катя безвозмездно отказывается от Пиля в ее пользу. Прочитав двадцать пятый раз, прошептала: