Александр Ермак - Любовь больше, чем правда

Наведывающиеся за гонорарами врачи по-прежнему утверждали, что никаких донорских органов не потребуется. Но Айша, Джон и Рони не уходили. Они знали, что жизнь часто корректирует прогнозы не только политиков и экономистов. А посему троица напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносящимся из-за стен. К храпу Костаса. К сопению Пилеменоса. К шуршанию Чикиты рядом с ними. К иноходи Большого оленя. К зеванию Мойши и Долорес. К позвякиванию стаканов на кухне. К долетающим с улицы крикам:

– Ну, пустите же журналистов. Хотя бы одного корреспондента «Светской хроники». Публика желает знать врачебную тайну во всех интимных подробностях. Правда ли, что Пиль стал строительным фетишистом?…

Чикита продолжала бороться за абсолютную тишину. Но она не могла быть в каждой бочке затычкой. Впрочем, в один из вечеров ей удалось заткнуть практически всех, добиться того, что каждый, находящийся в доме, мог слышать стук собственного сердца и даже нечто, доносившееся из глубокого подвала.

Там засели оставшиеся на роль экстраординарных курьеров Бобби и Чарли, Кристи и Молли. От нечего делать они резались пара на пару в подкидного дурака:

– Дама бубновая. И где эта Катька шляется?

– Беру. Может и не шляется вовсе, а замуж уже вышла за другого пацана путевого.

– Десятка червей. И чего мы тогда тут околачиваемся?

– Король черви. А какая тебе разница, где дураком быть: в школе, дома или здесь?

– Шесть крестей. А если сынок этот все же кони отбросит?

– Валет козырный. Значит на похоронах потусуемся…

– Девятка пиковая. А если инвалидом выживет. То ни свадьбы нам, ни похорон?

– Туз. Значит, придется чьей-нибудь другой свадьбы ждать. Или похорон, дурак ты опять…

Услышав такие сепаратные переговоры, Пилеменос выпил стакан водки. Долорес с Мойшей многозначительно переглянулись. Чикита тенью заметалась между неподвижным Костасом и пошатнувшимся к ней Большим оленем. Айша и Рони беззвучно плакали. Джони по очереди утирал слезы им и себе.

Весь вечер никто из находящихся выше подвала не обмолвился и словом. А ночью всем поисковикам как одному приснился затяжной полнометражный групповой сон.

На центральной площади города с помощью подъемных кранов и общественности был установлен величественный памятник Костасу Пилеменосу. В его основании на опаловой плите лучшие ювелирные мастера родины высекли нерадивых подмастерьев и слова «Погибшему при исполнении любовных обязанностей от восхищенного народа».

В почтенном карауле склонили свои бесшабашные головы Чикита и Большой олень. К памятнику с венками в руках строевым шагом продвигались Бобби и Чарли. Кристи и Молли несли на красных подушечках строительное квалификационное удостоверение Костаса, а также золотой микрофон с гравировкой «Угадай обезьяну».

Нескончаемым потоком лил слезы безутешный старик Пилеменос. Ему протягивали надушенные платочки девушки из группы поддержки.

Гнудсон обращался к толпе, пришедшей в лучшее телевизионное время отдать свой последний долг Пилю. Беспардонно и во весь голос инспектор заявил для протокола:

– Знаете, каким он нестандартным был…

Его сменил Мойша:

– Как он телебизнес свой любил…

Его сменила Долорес:

– Помните его великим сыном…

Ее сменила Чикита:

– Братом, женихом и трах-махиной,

Ее сменил Джони:

– Почитайте и любите смело…

Его сменила Рони:

– Непременно тело ваше в дело…

Ее сменила Айша:

– Имя твое всем известно. Подвиг твой будет вписан навеки…

Ее сменила ученица дошкольных классов:

– «Я не встречалась с ним ночами,

Я не его была рабой,

Но вот я здесь и со свечами,

С седой и скорбной головой…»

– Аллилуйя, аллилуйя, – затянули обкурившиеся между делом Бобби и Чарли. Подвыпившие же Кристи и Молли в церемониальном экстазе прижались своими жгучими сердечками к холодному серому камню.

И памятник под внешним горячительным воздействием вдруг ожил. Костас стряхнул с себя каменную мишуру, сделал шаг и воздел трепещущие руки к трепещущим же небесам:

– Любви все мертвецы покорны…

По утру все проснулись с тяжелой, как после дешевого портвейна, головой. Каждый по очереди подошел взглянуть на Пиля, прикованного катетерами к каталке. Кое-кто даже попытался прижаться к нему сквозь гипс и бинты своим горячим сердцем, приговаривая:

– Ну, вставай же, Костас…

– Да не могу я…, – отмахивался тот здоровой рукой. – С ума, что ли, вы тут все посходили…

Выяснить это наверняка ему не удалось, так как ракетой класса «земля-воздух-земля» в дом влетел спозаранку вылетевший Гнудсон:

– Эврика, нашел…

Все тут же ломанулись к нему, затрясли его как грушу:

– Не томи. Ну, где же она похоронена?

Услышав это, подруливший на каталке Костас тут же потерял сознание и две витаминки. Они выпали из его разжавшейся ладони.

– О чем вы?… – расширил зрачки полицейский, – Я нашел не Катю, но нечто другое, также достойно важное. Слушайте.

– Подожди, – остановила его Чикита и влепила пощечину Костасу, – очнись, ну очнись же…

Костас, ощутив прикосновение нежных пальцев, открыл глаза и даже несколько смущенно порозовел:

– Извините, это я от переизбытка чувств и недостатка калия в организме… О, Гнудсон, рассказывайте же, вещайте…

Инспектор жестом попросил тишины и поднял над головой папку с надписью “Совершенно конфиденциально”:

– Однажды по своему служебному соответствию мне уже приходилось интересоваться прошлым Кати Андреевой. Тогда, кроме основных формальных сведений, мне ничего не нужно было. Теперь же я изучил абсолютно все оперативные разработки. И вот сегодня имею самую полную картину. Слушайте.

– Слушаем, – не сговариваясь, хором откликнулись присутствующие. В том числе и старик Пилеменос, имевший в рабочем сейфе свои собственные материалы по Кате. Но его папка была явно тоньше той, что держал в руках инспектор в данный момент.

– Так, вот, – затянул Гнудсон, – Для тех, кто не знает: родители у Кати самые разобычные. Отец – Фома Андреев. Мать – Марфа Андреева. Оба – потомственные крановщики…

– Как здорово, – прошептал Константин, поглаживая лежащую на коленях строительную каску.

Гнудсон же не слыша его продолжал:

– Раньше они работали на стройке, теперь – заслуженные пенсионеры-домушники. Кроме дочери, у них есть еще сын Петр. В нем они души не чают, но вот именно из-за его-то нечаянной глупости на семью Андреевых и обрушились тридцать три с половиной несчастия.

Петр был совершенно достойным сыном. Он помогал родителям по хозяйству: ходил в магазин за продуктами, выносил из дома мусор. В школе учился на «отлично» и проходил там как надежда района в области нетождественной математики.

На всем этом его и подловили вьющиеся возле школы грязные теневые дельцы. Как бы между прочим спросили они у Петра, выбежавшего из класса на перемену:

– Сынок, хочешь купить на Рождество своим родителям широкоэкранный телевизор? Чтобы они могли смотреть «Угадай обезьяну» в полном формате.

– Конечно, хочу. Но вы же не добренький дяденька Мороз и не подарите мне бесплатный купон на телевизор, – ответил маленький, но по семейному недоверчивый Петр Фомич.

– Мы даже не Снегурочка, – согласились грязные дельцы. – Но у тебя у самого есть нечто большее, чем бесплатный купон…

Петр вывернул полупустые карманы:

– О чем вы? Я не понимаю…

На это дельцы применили свою излюбленную стратегию с тактикой напополам:

– Мы знаем, что ты обладаешь магическими способностями. Это ведь ты выиграл районную олимпиаду по математике? Или мы ошибаемся?

– Не ошибаетесь, – подтвердил маленький, но гордый за свою семью Петя.

– Ну вот, – всплеснули немытыми руками грязные дельцы, – Тогда тебе ничего не стоит сыграть вот в эту увлекательную алгебраическую игру. Здесь побеждает исключительно интеллект играющего…

И они на пальцах объяснили Пете правила игры в «двадцать одно шимпанзе» (она же «очко», она же «Блэк Джэк»).

Способный Петя сходу обул грязных дельцов на два телевизора и хотел было уже отвалить, но проигравшие его огорошили:

– Как, разве ты не хочешь и своей сестре сделать классный подарок? Выиграй еще раз и купи ей надувного ведущего «Угадай обезьяну» в натуральную величину. Она сможет одевать и раздевать его, имитировать с ним различные игры…

– Конечно-конечно, спасибо, что напомнили, – запальчиво схватился Петя за сальную колоду. Но в этой колоде было пятнадцать тузов и все они в этот раз выпали не ему – до невозможности грязным дельцам.

Он проиграл сначала маленько. Потом немного. Затем побольше. И следом разогретый Петя проиграл все, что мог: свои завтраки до конца школы, портфель и набор карандашей, любимые вкладыши к жвачке, первый поцелуй, новобрачную ночь, зарплату за пять лет, три отпуска, а также и дом родителей вместе с картофельным участком.

Грязные дельцы, естественно, потребовали уплату долга, и грозились заклать бедного пятиклассника в случае промедления во взаиморасчетах. И конечно, Петя не мог поведать обо всем этом своим отчаянно любимым родителям. Он поделился своей подростковой проблемой лишь с сестрой.

Катя ходила к грязным дельцам, упрашивала пощадить безрассудного брата, но для них жизнь человека ничего не стоит. И это действительно было так.

– Мы кончим его без вопросов, – сказал, выслушав ее, один из бандюг, и показал нож с чьей-то не раз запекшейся на нем кровью, – Сегодня же кончим. Нет денег – нет Петеньки. Нет Петеньки – нет проблемы…

В это время то ли на счастье, то ли специально, к столику подошел ихний шеф – мерзкий ублюдок с татуировкой на руке «Жора».

Он профессионально осмотрел девушку и выдвинул новое условие:

– Мы можем оставить его в живых, если ты отработаешь…

– Я отработаю, – обрадовалась Катя.

– Ха, знаешь ли ты, безусая девчонка, какую работу я тебе предлагаю? – злобно глядел он на нее.

– Какую? – конечно же снаивничала девушка.

– Неделю в постели…

– О! – простонал тут Костас, пытаясь в клочья разорвать стеснявшие его дыхание катетеры.

– Спокойно, спокойно, – на всякий случай одел ему на запястья наручники Гнудсон и продолжил:

– Неделю в постели за той перегородкой или… десять месяцев с подносом в этом зале…, – предложил ей бандюга хоть и небогатый, но все-таки выбор.

Конечно, Катя не раздумывала, ведь речь шла о жизни ее брата:

– Десять месяцев с подносом…

Жора обвел зал прокуренной рукой:

– И ты видишь, что это нужно будет делать без верха…

– Я согласна…

Что она еще могла сказать?

Катя подписала контракт и каждый вечер уходила обслуживать это заведение. Представьте себе: в одних крошечных трусиках бегала она между кухней и игровыми столами, разнося выпивку. Каждый считал своим долгом ущипнуть ее за что-нибудь или шлепнуть по чему-нибудь. И она трепетала, но терпела. И каждый день с ужасом ожидала конца смены.

Дело в том, что в пересменку скоты-менеджеры заходили в раздевалку и хватали за подходящие груди первую попавшуюся девушку. Тащили ее в свой кабинет, где уже был накрыт стол для операции надругания. Четыре раза пытались утянуть и Катю…

– А! – завопил было Костас. Инспектор однако невозмутимо и профессионально заткнул ему рот следующей информацией:

– Но каждый раз ее отбивала одна, кхе-кхе, одна восточная подруга. И отбивным скотам приходилось довольствоваться какой-нибудь официанткой, ослабленной хронической нимфо– или меломанией.

Катя выдержала все десять месяцев. Петр остался жив… Но девушка не могла вернуться к своим родителям в их чистый дом, в их чистую жизнь с чистыми намерениями выдать ее замуж за чистого как после бани крановщика. Катя ушла в люди, чтобы со временем сбросить с себя налипшую на нее грязь, забыть те десять месяцев бесперебойного бордельного ада.

И мама, и папа ничего не понимали до тех самых пор, пока забившийся в конвульсиях Петр не рассказал им в чем дело. Он так сильно переживал, что в конце концов юный перегруженный математикой и раскаянием мозг не выдержал несвойственного ему эмоционального надрыва. Что-то там у него то ли заклинило, то ли поехало. В общем родители вынуждены были сдать Петю в психиатрическую больницу, в которой он находится и по сей день.

Так Андреевы неожиданно потеряли обоих своих любимых и любящих детей. Потеряли их абсолютно живыми. Но с надеждой.

Петр, по осторожным прогнозам врачей, через какое-то время должен все-таки прочухаться. Катю же родители также надеются обрести: ищут ее, не покладая своих больных рук и ног.

И однажды им уже повезло. В перерыве между поисками они увидели дочь на цветном экране своего собственного телевизионного ящика в передаче «Угадай обезьяну».

Марфа и Фома тут же позвонили на телевидение, но линия была бесконечно занята другими телезрителями. Тогда родители попытались прорваться в студию, но толпа претендентов на участие в игре, конечно же, их не пропустила.