- Слава Богу! Вика, что случилось? Ты меня так напугала.

- Ничего не случилось. Все нормально. – Виктория с усилием подняла туловище с земли, и с пренебрежением оттолкнув Женькину руку, села.  – Мне уже лучше. Посижу немного и встану. А ты иди! Иди, слышишь!

- Вика?

- Ничего не говори. Не хочу тебя слушать. Сделай одолжение – избавь меня от своего общества. Пожалуйста! – с усилием проговорила Виктория.

- Прости меня. Я дурная, взбалмошная. Хотя нет, ... наверное.

- Ты трусливая и лживая сука. Ты нацепила на себя маску испорченной стервы, и живешь под ней. Живи и дальше. Сколько тебе отмерено Богом. Только знай! Когда-нибудь и тебе станет больно. Так больно, что выть захочется. Но никого не будет рядом, и никому ты будешь не нужна. А теперь, иди.

- Больно? Что ты знаешь о боли? Что? Что ты знаешь обо мне? Кто дал тебе право, так говорить?

- Знаю. Мне было больно. Так больно, что я умерла однажды. Не бойся. Я не сумасшедшая. Просто я пять минут была там, где редко кто бывает. А ты... А о тебе я знаю все и не знаю ничего одновременно, так печально.  Хотя, иногда кажется, еще чуть-чуть, и все. Все станет ясным и таким понятным, ... но эту грань я не могу перешагнуть, как не стараюсь. Все хожу где-то по самому краешку, хожу. Но, увы! – Виктория тяжело вздохнула. -  Пока тебя не было здесь, я думала о тебе. Ты спрашиваешь, кто дал мне право судить тебя? Никто не давал. Тебя уже осудили и приговорили к плену. Плен в чужом, ненавистном тебе женском теле. Душа мужчины-воина в женском теле! Что может быть страшнее и печальнее?

- Замолчи! – бешено сверкая глазами, закричала Евгения. – Что может быть нелепее и смехотворнее? Это выше моих сил, слышать все это от тебя. Ты не имеешь ни малейшего представления о моей жизни, о моих мучениях и о моих печалях, так что лучше молчи. Не ты первая и не ты последняя, кто пытается залезть ко мне в душу и нагадить... Но, я уже достаточно долго живу и научилась посылать ко всем чертям тебе подобных.

- Да уж, вижу, что научилась. Как странно! Я так хотела с тобой поговорить, но как это сделать, чтобы ты спрятала свои колючки и ядовитое жало, теперь вот не знаю.

- Ты очень мило назвала меня. Лживая сука, испорченная стерва. Очень позитивное начало для беседы. Главное, очень располагающее. Не находишь? – улыбнулась Женя, увидев некоторое смущение на Викином лице.

- Да, конечно. Ты права. Извини меня за все. Мне так часто приходится извиняться в последнее время, и я чувствую себя виноватой во всем, что происходит помимо моей воли... – Виктория в очередной раз тяжело и печально вздохнула. -  Значит, напрасно я тебя ждала. Разговора не получилось. А, жаль.

- О чем ты хотела со мной поговорить? – уже другим тоном, спокойным и мирным, проговорила Женя, с интересом взглянув на грустную собеседницу.

- О коллизиях судьбы, о странностях жизни, о душе. О том, во что ты веришь, ищешь и хочешь найти. О многом, Женя. Случилось так, что меня мучают многие вопросы, задать которые я не решилась никому. Почему-то я подумала, что ты меня поймешь и не покрутишь у виска. Правда, я странная? – через силу усмехнулась Виктория.

- Страннее не бывает! – грустно усмехнулась Евгения. – Хотя, если без смеха, я не вижу в тебе странностей, которыми бы сама не страдала.

- Поверь мне, я не хочу тебя обидеть, унизить или нагадить в душу, как ты предполагаешь. Зачем мне это? Я тебя отлично понимаю. Выворачивать наизнанку твою душу и копаться в ней, я не собираюсь. Впрочем, и интересничать не хочу по поводу твоей ориентации. Я спокойно и толерантно отношусь к этому. Нездоровый интерес и кокетничанье – это уж точно не про меня, поверь! – Вика подняла свои молящие глаза, и пристально посмотрела на притихшую и утратившую воинственность Женю. - Мне так много хочется рассказать тебе, но... – она смутилась и замолчала, мучительно подбирая слова.

- Но, ты боишься, что к твоим тараканам в голове отнесутся с пренебрежением и непониманием. Хуже, того, могут высмеять, унизить и причинить боль. Да? – мягко и тихо проговорила Женька, продолжая пристально смотреть на смущенную Вику.

- Да! Боюсь. И хочу, чтобы моим тараканам был оказан должный прием и уважение! – весело засмеялась Вика, показывая ямочки на щеках. Женя задорно рассмеялась в ответ.

- Обещаю. Можешь не переживать. Тараканы в моей голове тоже присутствуют, плодятся и размножаются, причем, чем дольше я живу, тем их больше и больше. Так что, удивить меня или шокировать очень-очень сложно, -  она  улыбнулась, ближе придвинулась к Виктории и нежно обняла ее за плечи. От неожиданности Вика вздрогнула и вопросительно посмотрела на Женю. – Не пугайся и не вздрагивай так, Вика. Прости меня. Я и правда уже настолько привыкла жить под маской, что иногда теряюсь, где она и где я настоящая, – Женя убрала руки с ее напряженных плеч и села рядом на траву.  – Я живу в экстремальных условиях и должна каждую минуту быть готова дать отпор и постоять за себя. Ужасно, правда?

- Правда, ужасно, -  с сожалением проговорила Виктория. Она смотрела на сидящую так близко Женю и физически ощущала, что тоненькие ниточки доверия и понимания, начинают медленно, но верно набирать силу и расти. – Я не боюсь тебя, Женя. И защищаться от меня тебе не нужно. Я хочу увидеть тебя настоящую, а не придуманную для всех.

- А зачем? – очень тихо, не поднимая глаз, спросила Евгения.

- Зачем? – удивленно подняв бровь, переспросила Вика. – Сама не знаю. Я просто чувствую, что тот человек, который живет внутри тебя, мне очень важен и дорог. Покажи мне его, Женя. А я покажу тебе своего.

- Для этого нужно время, доверие и желание, Виктория... – как-то странно проговорила Женя, пряча глаза и грустно улыбаясь.

- Время и желание есть. А доверие, оно появится. Главное, не бояться его принять. Я расскажу тебе свою историю, а может и не свою... Очень сложно понять, где и когда они переплелись. Я сама иногда пугаюсь от этой неразберихи.

- Вика! – как-то надрывно взмолилась Женя, резко обернувшись и оборвав собеседницу горящим, нетерпеливым взглядом. – Начинай уже. Умоляю! Я вся внимание!

- Да, пожалуй. Тогда слушай ... -  и Виктория, стараясь быть последовательной и внятной, начала свое повествование о себе прежней, о жуткой аварии, и ее предыстории, о пяти минутах клинической смерти и о своих видениях во время нее. Они, словно утонули в неясных размытых силуэтах древнего античного, изнывающего от послеполуденного зноя города. Вика рассказывала и пристально всматривалась в лицо Евгении. Как только она начала рассказ о купающейся в бассейне Тесее, еле уловимая судорога пробежала по спокойному лицу Жени и ее глаза засверкали, как бриллианты: ослепительно и дерзко. Виктория продолжала... Она описала появление Птоломея, разговор двух влюбленных в купальне; стараясь ничего не упустить, детально и тщательно передала их ссору и то, что произошло дальше.

- За этот безумный поступок он был проклят, и его душа должна была вечно скитаться по свету, переселяясь из тела в тело, до тех пор пока не встретит погубленную душу и не воссоединится с ней... –  перейдя почти на шепот, прошелестела Виктория, глядя в пылающие Женькины глаза. -  Их души должны встретиться! В этой жизни они должны найти друг друга, я знаю. Моя душа уже устала его ждать. Тесея живет во мне, она зовет, толкает меня на поиски; она управляет мной и щедро делится своими знаниями. Я не знаю, где она и где я, настолько тесно мы вросли друг в друга в едином огромном желании скорее найти его.

- Пожалуйста, перестань, – больным, хриплым голосом прервала ее речь Женя. Она как-то неловко поднялась с травы и кривовато улыбаясь, стараясь не смотреть Виктории в глаза, жутким, чужим голосом произнесла: «Прости меня...» и мгновенно шагнув в глубину леса, растворилась в нем.

- Главное, не бояться его принять, – горько прошептала Виктория, еле сдерживая слезы обиды. – А ты боишься.


Глава 11.


«Все смешалось в доме Облонских… Кажется, так начинается легендарная «Анна Каренина» Толстого? Наверное, так…» - Виктория лениво раскачивалась в гамаке, и ее взгляд бессмысленно блуждал с одного предмета на другой, ни на чем долго не задерживаясь. Она  размышляла.

«Вот и у меня на душе, как у тех Облонских, полнейший хаос. А что у них там произошло? Сейчас вспомню. Ах, да. Стива изменил Долли то ли с горничной, то ли с гувернанткой, черт его знает. Он утратил доверие жены, как-то уж очень не аккуратненько в этот раз все сделал, и сам уже, наверное, не рад тому, что сделал, а теперь вот мучается и боится потерять то, что плохо берег. Все мы, как тот Стива Облонский, что имеем, не храним, а потерявши плачем. Все нам чего-то кажется, чего-то хочется, чего-то не хватает, и пытаемся мы обмануть себя самих, а не получается.  А я? А я, чем лучше? Да ни чем! Самая обычная, земная, а намечтала себе какие-то неземные страсти в райских кущах. А может быть все гораздо проще и выдумывать ничего не надо? Нужно только во время сказать себе стоп и остановиться. А ты готова к этому, Виктория? Жить, как все; думать, как все и не высовываться выше той планки, которую установило уверенное в своей правоте общество? И почему оно, это общество, собственно, так уверенно? Вот! Это правильный вопрос. А потому, наверное, что вся правота его базируется на догме, на заповедях господних, в которых сказано, что надо жить так-то, так-то и так-то, а вот так, и так, и вот эдак – это не хорошо, ай-яй-яй… - Вика улыбнулась и посмотрела на летнее, ясное и такое синее небо над головой.

- Да, мать! Занесло тебя  в размышлениях. Замахнулась, выше некуда! Грешница ты, Виктория Владимировна, ой, грешница. Жаль, инквизиции сейчас нету, а то гореть бы тебе на костре, как инакомыслящей. Ох, да… - невесело вздохнула она.

« Но, тем не менее. Уж сама с собой я могу быть честной до конца? Да! Могу и буду. И что? Вот взять хотя бы Женьку, а помимо нее, сколько еще людей в мире живут и мучаются, только потому что, их душу поселили не туда, не в то тело. Я упускаю тех, для кого это всего лишь игра или дань моде, или экзотика, или распущенность, или любопытство. Но те, кто от рождения четко знал и знает, что ну, не девочка он совсем или абсолютно не мальчик, а совершенная противоположность, данная от природы.  Им то, что делать? Жить и свято верить, что все происходящее с ними – это козни дьявола или господь Бог, заскучав от правильности и размеренности, решил, вот затейник, так мило пошутить именно над ними? И, отлаженная тысячелетиями система, время от времени, дает сбой, и рождаются такие, по сути, несчастные люди, которые не знают, почему они родились именно такими, и то же общество отворачивается от них, как от прокаженных, хотя они тоже люди, только не такие, иные. Странно все это и не понятно. Помнятся Стругацкие. Они написали грандиозную вещь и четко объяснили, что да, Богом быть трудно, чертовски, дьявольски трудно… И все Божественные теории, написанные и разработанные умами более совершенными, чем наши, не действуют на практике и разбиваются о стену  инакомыслия, инакочувствия или просто потому, что недотягиваем мы до Божественного уровня, или настолько извращаем все его учения, что Бог, сидя у себя в офисе и созерцая нашу бурную жизнедеятельность, приходит в ужас и от бессилия опускает руки. А почему бы, собственно, и нет?  Если люди сами придумали себе шикарную лазейку, под названием «Будем грешить и каяться, и Бог нас простит» и самое смешное, она работает и распрекрасно работает! Значит, возможно все, и нет в мире совершенства. Но, стремиться к нему надо, но это очень долгий и серьезный путь, на котором есть масса удобных, опять же, лазеек, за которые все цепляются и пользуются ими же. Но, как только появляется возможность выказать свою лояльность догме или якобы Божественным заповедям, все тут же устремляются и начинают тыкать тебя носом, и унижать, и презирать, только потому, что ты малость съехал с проторенной дорожки и чуть-чуть отличаешься от одинаковых, и  потому очень понятных обществу людей. Не любят у нас «белых ворон», ой, как не любят. Вот она усредняющая, серенькая планка!  Нужна она тебе, Вика? Ты хочешь быть такой же, как они? Ты хочешь напялить на себя карающую мантию и корчить из себя святошу, хотя таковой не являешься? Как можно судить человека, если он родился слепым, глухим, если он от рождения болеет СПИДом или у него сердце в другой стороне грудной клетки? Если он талантлив, красив, умен и его творениями восхищаются люди во всем мире, но любит он не противоположный пол, а представителей своего. Но мы, почему-то, судим! Не гласно, конечно, но, тем не менее. Вердикт всегда один и тот же: значит за что-то наказан, и слава Богу, что у нас все хорошо, и тьфу-тьфу-тьфу, на себе не показывают. И жалость,  вперемешку с гадливостью и непонимание на грани отторжения…  Вот оно, счастье. Хочется? Нет, такого не хочется, я хочу своего. Другого счастья. И не страшно тебе? Страшно. Очень страшно! Вот сижу и копаюсь в своей заскорузлости  и правильности, и понимаю, что шоры, поставленные общественным мнением очень сложно снять, но я должна избавиться от них. Должна. И да пребудут со мной силы Света!» - она радостно, по-детски улыбнулась.