Андрей подумал, что в нашей стране это попросту невозможно, но промолчал. Ольга, видя какой эффект произвели ее слова, продолжала:

— А у нас только институт закончили — и уже революцию делать мечтают! Вот в Нацбанке послужи!

— Оля, ты сама себе противоречишь. Он сначала революцию совершил, а потом уже — в Нацбанк…

— А потом?

— А потом уехал в Боливию, где и погиб, пытаясь совершить новую революцию. Сама ведь знаешь. Представь, как его все достало в Минпроме и в банке!

Ольга усмехнулась: она как раз прекрасно понимала, как именно могло все достать и Минпроме и в Нацбанке. Но промолчала: что толку спорить с Андреем, тем более тогда, когда он пытается подогреть свою неудовлетворенность, вспоминая столь одиозных личностей.

А Андрей с присущим ему запалом продолжил развивать мысль:

— Вот приходит он на работу. А там ему менеджеры: «Ваш кофе, товарищ Гевара!!! Ваша сигара!!! Вам зажечь ее?» — Андрей согнулся в поклоне, изображая, как именно подносят зажигалку к сигаре Че.

Вышло у него это на редкость убого. Ольга вновь усмехнулась. Хорошо еще, что Андрей даже не пытался всмотреться в лицо жены, иначе давным-давно перестал бы болтать и бегом бы отправился выносить мусор не только из их квартиры, но и из всех квартир их дома.

— Или еще. Представь, подходит к нему зам. И говорит: «Завтра у нас корпоратив в нашей Сьерра-Маэстре. Едут все отделы». А ему что делать? Ехать?

— Ну, ехать, наверное, — пожала плечами Ольга, еще не понимая, к чему клонит супруг.

— Вот! — торжествующе воскликнул Андрей. — Его это так достало, что хоть в Боливию!

— Ты на что намекаешь? — нелогично обиделась Ольга.

— Да ни на что…

— Андрюша, — Ольга чуть уменьшила газ под кастрюлей и вернулась к беседе с мужем. — Ну, что с тобой? Все же хорошо!

— В том-то и дело… — буркнул Андрей, — все хорошо… До приторности хорошо. Я даже не понимаю, что произошло и главное — кто это выдумал сделать с нами… Вот это твое «все хорошо»…


«Давно уже все «нехорошо», — подумала в это время и Ольга.

Когда она вышла на крыльцо, Андрей уже набил и теперь раскуривал свою любимую трубочку. Ольга попыталась обнять Андрея сзади за талию. Теоретически уик-энд еще можно было спасти, если постараться. И Ольга сделала последнее усилие.

— Андрюша… — начала она, стараясь говорить как можно мягче и изо всех сил скрывая нарастающее раздражение. — Послушай меня, пожалуйста, я ведь…

Но Андрей отстранил ее руки и отошел в сторону. Ольга совершенно отчетливо ощутила, как он залезает в свою раковину, будто улитка или рак-отшельник. И она точно знала, что из этой раковины вытащить его будет очень сложно, почти невозможно. Да и не хотела она этого. Не для того она поехала на дачу, чтобы разбираться в душевном состоянии супруга и копаться в его тонкой творческой натуре.

— Я не понимаю, что происходит, — продолжила она. — Может быть, объяснишь?

— Ничего не происходит… — ответил Андрей и выдохнул ей в лицо клуб дыма. — Просто оставь меня в покое.

— Видел бы ты себя со стороны… — пытаясь сдержаться, проговорила Ольга.

— Оля, помолчи, пожалуйста, немного! — раздраженно ответил Андрей. — Умоляю, помолчи!

— Отчего ты так злишься? — все еще пыталась понять Оля. — Что-то случилось?

Андрей злился на себя. За то, что поехал на эту дачу, за то, что не подумал, как разговор вести. За то… За то… За то, что вообще такой идиот и придурок по природе своей суще-глупой. Как и всякий интеллигентный человек, Андрей относился к самобичеванию с любовью.

Но это ведь только так говорится, что человек злится на себя. На самом деле страдают от этого окружающие. А поскольку из окружающих в наличии была только супруга, Андрей выплеснул всю злость на нее. Совершенно незаслуженно и глупо.

— Помолчи, говорю… — резко сказал он. — Прошу. А еще лучше — иди в дом. Я не могу с тобой сейчас общаться… Не получается. Мне надо побыть одному.

— Знаешь, я могу вообще уехать! — заявила Ольга и повернулась к двери. — К чертовой матери!

— Хочешь — уезжай, — пожал плечами Андрей, в душе радуясь тому, что вот-вот сможет остаться совершенно один. — Только не устраивай, пожалуйста, спектакль.

Но Ольга и не собиралась устраивать спектакль. Снова ее накрыла досада. На то, что вчера превозмогая себя, она пыталась хоть как-то наладить личную жизнь. И на то, что рубашечку сексуальную, как дура, на себя вчера натягивала. И на то, что сегодня яичницу эту жарила, да еще и старалась, чтобы вкуснее было. Лучше бы сидела дома, листала себе «Космо» или свежую книжечку Устиновой. Не так экзотично, как яичница на даче, зато нервы в порядке.

— Хорошо, — неожиданно спокойно сказала Ольга и направилась в дом. — Я уезжаю, а ты побудь один… или не один, как хочешь. До свидания, счастливо оставаться.

Андрей уже почти докурил трубку. Ольга с сумкой на плече прошла мимо него и открыла дверь машины.

— Спасибо за прекрасный уик-энд! — сказала она, садясь за руль. — Я его никогда не забуду!

— …Ну, извини, Оль… — наконец пришел в себя Андрей. — Прости… Так уж получилось….

Получилось… Скорее, ничего не получилось. Да и в извинении этом никакого раскаяния не прозвучало. Так, во всяком случае, показалось Ольге: промямлил «для блезиру». Или просто для того, чтобы последнее слово осталось за ним, за мужчиной. И какой он, в сущности, мужчина? Так, носитель брюк и генофонда. Увы, временами Ольга мужчин откровенно не любила, да что там — ни в грош не ставила.

Она повернула ключ зажигания и так резко сдала назад, что едва не сбила соседский забор. Так же резко вывернула руль и поехала к выезду из поселка. Андрей проводил взглядом удаляющуюся машину, сделал последнюю затяжку, выбил трубку и, немного подумав, набрал Юрия.

Уик-энд Юрий обычно проводил с семьей. Точнее, старался проводить с семьей. Если, конечно, не было срочных субботне-воскресных «заседаний коллектива в редакции» или «срочных и необходимых встреч с деловыми партнерами», которые, «уж извини зайка, но что делать», затягивались до полуночи.

Этот уик-энд выдался семейным. Они уже покатались на коньках и съели по гамбургеру. Следующим номером программы должно было стать «мочилово злодеев-зомби» на огромном экране игрового автомата на втором этаже торгового центра. Юрий с сыном Ванюшей азартно стреляли из пластмассовых пистолетов по размахивающей топорами и ножами, а также летающей на перепончатых крыльях нечисти, а его супруга и дочь лакомились десертами, болтали о чем-то своем и, конечно, болели за мужчин.

Недавно построенные торговые центры, поставляющие жителям мегаполисов продукты питания и легкой промышленности, не долго думая взялись и за индустрию семейного досуга. И если раньше среднестатистическая городская семья быстро покупала все необходимое и уезжала, то теперь папы и мамы все чаще носились вместе с детьми и вслед за детьми по развлекательным придаткам гастрономов и универмагов (как сказали бы их сверстники в середине семидесятых). На каждом шагу в этих джунглях потребителя поджидала опасность: то в виде витрины ювелирки, у которой неопытная потребительница может надолго потеряться, то в виде аттракционов…

Юра и Ванюша уже третий год были фанатами игровых автоматов последнего поколения.

— Мочи его, мочи, гада! — кричал Юра сыну. — …Вон там, справа… А, мазила… Теперь слева!

И тут зазвонил его мобильный. Юра, даже не посмотрев на номер, нажал зеленую кнопку ответа.

— Слушаю, — сказал Юрий в трубку, не отрываясь от игры. — Говорите, если совести нет в выходной день трезвонить.

— Юр, привет. Сильно занят? — спросил Андрей. — Если занят, я перезвоню попозже.

— Да не то чтобы сильно — с детьми гуляю, а что? — ответил Юра, убив последнего зомби и пряча пистолет в специальное гнездо.

— Можешь ко мне приехать? — попросил Андрей. — …На дачу. Прямо сейчас.

— Так, типа, не сезон же… — удивился Юрий. — Осень на дворе, старик. Или ты не заметил?

— Нет, — согласился Андрей, — не сезон… Юр, я тут один… И мне довольно хреново.

— Понял… — Юрий отошел в сторонку, воровато оглянулся по сторонам и, прикрыв трубку ладонью, спросил: — Телок брать? Могу позвонить… Да хоть моим массажисткам.

— Телок? — переспросил Андрей. — Каких телок? А-а-а… Нет, не надо телок. Возьми лучше по пути бутылку коньяка.

— …Ладно. Через пару часов буду. Возьму сразу две — к третьей, чтоб не бегать дважды… — неудачно пошутил Юрий и сам поморщился убожеству своей шутки. — Хотя, сколько не бери, всегда последней, как назло, не хватает.

— Двух вполне достаточно… — осадил друга Андрей. — И приезжай поскорее, пожалуйста.


Темнело. Ольга ехала по шоссе и глотала слезы обиды. Да, что-то всплакнулось. С кем не бывает. Никто ведь этих слез не видел, а значит, образ сильной и успешной женщины и главного юриста пострадать не мог. Хорошо, что придумали тушь, которой не страшны не то что слезы, но даже океанские волны.

— Завтра мы обязательно встретимся… — прошептала она. — Я напишу тебе: «Извини, что так долго не писала». Нет, это как-то не правильно… Я напишу: «Знаешь, бывают в жизни моменты, когда не хочется ничего». Да, так будет лучше. И честнее.

На нее надвигался загорающимися ночными огнями город. Нормальные люди спешили по своим нормальным делам. Кто-то шел в пивную, кто-то торопился в кино, кто-то ускользнул от жены, чтобы отправиться по девочкам, кто-то, наоборот, спешил на свидание, чтобы семью создать. Если повезет. Это успокаивало, и на ближайшем светофоре слезы были вытерты бумажной салфеткой, а салфетка отправлена за окно. Ветер тут же подхватил этот белый комочек бумаги и понес мимо машин, мимо людей к какой-то клумбе, где должен был терпеливо дождаться понедельника и усердного с похмелья дворника.

А Ольга, успокоившись, поехала себе дальше. Домой. Включить все лампы, все светильники, сделать кофе сладкий и крепкий и почитать книжку или полистать гламурный журнал для тупых квочек. Да, скучно. Но лучше уже пусть будет скучно.

Стоп! Но ведь можно позвонить Веронике и не сходить с ума в одиночестве. Именно сейчас, сидя в машине и прикидывая все «да» и «нет» переписки с виртуальным Андреем, она наконец поняла, что надо проявить характер и на что-то решиться. По крайней мере чтобы все выяснить и расставить по местам. Но сначала позвонить Веронике.

Ольга взяла телефон, набрала номер подруги и поднесла трубку к уху.


Она никогда не задумывалась о том, насколько правильно или неправильно поступает. Правильной она была всегда, и все свои поступки оценивала как безупречные и «такие, как надо». Такой она была в пионерском отряде, в классе, в комсомольской организации — такой осталась и в бизнесе.

Лебедев, приглашая ее на работу, прекрасно помнил, как ответственно и даже немножко фанатично Ольга брала на себя общественные поручения в институте. Всегда впереди, лидер, отличница. Таких рисовали на плакатах — и в Союзе, и в Германии. К тому же Ольга была настоящей блондинкой — если бы она жила в тридцатые, то обязательно попала бы в документальные зарисовки госпожи Рифеншталь[2].

Занятая общественной работой, Ольга не отдавала себе отчет в том, что она очень хороша собой. А потому и не стала стервой. Отношения с сокурсниками и кавалерами устанавливала дружеские, сразу давая понять, что на большее рассчитывать нельзя. А потом появился Андрей.

— Оля, что ты в нем нашла? — спрашивала ее бабушка, с которой Ольга, в отличие от родителей, легко находила общий язык. Бабушка пережила трех мужей, один из которых был цирковым импресарио, второй — ответственным служащим, а третий — кавалерийским командармом.

Тогда, конечно, Ольга не задумывалась о том, как бабушке удалось за каких-то семь лет трижды выйти замуж. Хотя история семьи ей была хорошо известна. В основном, конечно, благодаря бабушкиным рассказам и многочисленным фото, которые она ухитрилась сберечь и в невеселые тридцатые, и в просто страшные сороковые, и в унылые семидесятые. К Ольгиному счастью, бабушка в здравом уме и вполне твердой памяти дожила до восьмидесяти с гаком.

Положа руку на сердце, бабушкиных мужей можно было понять. Не очень высокая, но очень стройная, с милым лицом и улыбающимися глазами, молодая бабушка, а тогда просто Ляля Ратникова, была необыкновенно привлекательна.

В семнадцать она встретила маэстро Пьетрини, циркача, который на поверку оказался Петром Сидоренковым. Петр был потомственным циркачом, гимнастом. Кочевал с шапито из города в город, участвовал в представлениях вместе с труппой, которая на три четверти состояла из его родственников. Как-то неудачно упал, причем не с самой высокой трапеции. Вылечился, но выступать уже не мог — каждый раз перед выходом на манеж его накрывал панический страх падения.