«Фобия», как назвали бы это сейчас. А тогда его старший брат в сердцах обозвал лоботрясом, и велел учиться у настоящего итальянца, старенького импресарио, господина Корсо. Тот с удовольствием передал знания, которыми обладал, юному маэстро, а потом вернулся на родину, где о нем, должно быть, уже и думать забыли.

И было это перед самой революцией. Да-да, именно той, которую теперь все чаще называют октябрьским (с маленькой буквы) переворотом. Страна голодала, с трудом сводила концы с концами, но на цирковые представления ходила с удовольствием. Не зря же Владимир Ильич Ленин в беседе с наркомом Луначарским, по слухам, сказал: «Пока народ безграмотен, из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк!»

Можно спорить о том, была ли сказана фраза именно так. Но нет никакого смысла спорить с тем, что циркачи давали представления по всей стране и в семнадцатом, и в двадцатом, и в двадцать седьмом годах.

Ведь именно в двадцать седьмом маэстро Пьетрини, уже бывалый импресарио, познакомился с красавицей Лялей, которую и назвал своей женой через месяц после первого свидания. Дальше бабушкины глаза почему-то заволакивали слезы, а история двух лет жизни с маэстро заканчивалась туманными словами: «А потом его не стало…»

Так Ольга никогда и не узнала, что же произошло с импресарио, и почему уже через год с небольшим бабушка перестала быть Ратниковой, или Сидоренковой, а стала Ольгой Кошкиной, женой совслужащего Гоги Кошкина.

Тут бабушкины рассказы обычно становились чуть более многословными и зачастую напоминали Ольге рассказы Ильфа и Петрова. Должно быть, вся страна тогда жила точно так же, однако довольно быстро Гоша Кошкин стал уважаемым человеком Игорем Рудольфовичем, зашагал по карьерной лестнице в лучших традициях совучреждений. Обзавелся квартирой и дачей, стал ездить на работу на служебной машине.

Кроме работы, как донесли бабушке доброхоты, он на той же служебной машине ездил к любовнице, подруге Ольги Владимировны, Лилечке Убийвовк. Должно быть, та желала не только смены фамилии на более благозвучную фамилию Игоря Рудольфовича, но зарилась и на немаленькую квартиру и спокойную уютную жизнь жены ответственного советского работника. Однако, увы, получить смогла только фамилию — бабушка Ольги приложила немало сил, чтобы Лилечке не досталось ничего, за исключением подлого изменщика.

Сама же Ольга Владимировна, разведясь с подлецом и негодяем, вернула себе девичью фамилию Ратникова и зажила в большой квартире в ожидании новой судьбы. Каковая и предстала перед ней в образе командарма Тополева.

Александр Лавреньевич тогда получил новую должность в Киеве и на первом же партийном слете увидел ее, красавицу Ольгу Владимировну. Быть может, ему бы и одной красоты было довольно, но эта необыкновенная женщина к тому же носила звонкую фамилию Ратникова. Это и решило судьбу командарма — и Ольга Владимировна в очередной раз сменила фамилию, став Тополевой.

Было тогда Ольге Владимировне двадцать пять, а Александру Лаврентьевичу вот-вот должно было стукнуть сорок пять.

— Да, Оленька, — бабушка поправляла кольца на узких длинных пальцах. — Тогда такие браки встречались сплошь да рядом. Да и что такое сорок пять для мужчины? Для влюбленного мужчины, который нашел наконец собственное счастье?

Ольга не знала ответа на этот вопрос, хотя сорок пять казались ей возрастом более чем почтенным, куда больше намекающим на пенсию, чем на любовные утехи с молодой женой.

Однако через год родился мамин старший брат, дядя Вадик, а в предновогодье тридцать восьмого — Лариса Александровна, Ольгина мама. Тридцать девятый пощадил семью Тополевых, хотя добавил немало седых волос в бабушкины густые косы. Самого же командарма он волос лишил почти полностью. Пощадил командарма и сорок первый, а вот сорок третьего года он уже не увидел — еще одно предновогодье стало для него последним, и в день рождения дочери Александр Лаврентьевич погиб в Великолукской наступательной операции вместе с тысячами солдат Калининского фронта.

Бабушка прождала мужа всю войну, но узнала о его гибели только в сорок седьмом. Должно быть, она очень любила своего командарма, потому что о замужестве с тех пор ни разу не задумывалась, сыну всегда приводила отца в пример, а внучке Ольге по сто раз напоминала, что важнее любви для семьи ничего нет и быть не должно. Хотя иногда, нет-нет, да и сбивалась на куда более приземленные меркантильные соображения.

— Вот — Александр Лаврентьевич, — говорила бабушка, с любовью глядя на выцветший фотопортрет усатого мужчины в папахе, — твой дед. Красавец… Статный, высокий, сильный. Но при этом небедный, заботливый, — а твой что?

Бабушка поставила на стол чашки с чаем, и высокую вазу с печеньем, и розетки для варенья, которое Ольга терпеть не могла.

— Бабушка, Андрей тоже статный, — отвечала Ольга, вынув печенье из вазы и разламывая его над розеткой. — И рост у него достаточный. А вот два первых твоих мужа роста были средненького…

— Дак я не о том, — обижалась бабушка за светлую память мужей, — зато должности у них были очень порядочные и оклады. И квартиры им давали.

— Бабушка! Разве я за квартиру замуж иду или за оклад? — искренне возмущалась Ольга. — Мне же с человеком жить надо!

— Вот именно. Жить… — многозначительно подчеркивала бабушка. — Ну, посидит он там на своем БАМе, куда одни ненормальные ездят, а потом?

— А потом здесь устроится, как все люди.

— Вот именно, как все. Как мать твоя с отцом устроилась.

Бабушка не могла себе простить, что ее дочь, Ольгина мама, вышла замуж за простого советского инженера и провела всю жизнь в скромной двухкомнатной квартире.

У бабушки сидеть было уютно, но Ольгу уже ждал Андрей, и потому внучка торопливо надевала туфли, чтобы не очень опоздать на свидание.

— Ну, все, целую тебя, бабулечка, не скучай! — а потом чмокала старшую Ольгу в ухоженную щеку и бежала к своему Будникову, который, к превеликому бабушкиному сожалению, был именно Будниковым, а не Буденным.


Андрей нравился Ольге своим прагматичным романтизмом (если такой вообще бывает), верой в будущее, ей нравилось, как он устойчиво стоит на своих двоих и каким незыблемо-прекрасным видит будущее.

— Олька, понимаешь, все открыто для нас! Наша страна — это страна возможностей, перспектив для молодежи! И еще, Олька, она огромна!

Сейчас, в две тысячи пятом, Ольга в который раз пыталась понять, куда это все подевалось. Двадцать лет назад она просто не могла себе представить, что Андрей (такой Андрей!) загрустит в девяностых, а потом на все забьет в нулевых.

Тем не менее тот Андрей, виртуальный друг по переписке, все больше напоминал ей ее молодого Будникова. Вернее, того парня, которого она любила без памяти в восьмидесятых.

Бабушки уже не было, а следовательно, посоветоваться было не с кем. К сожалению, с бабушкой как бы ушла целая эпоха, портрет командарма пропадал в пыли в кладовой квартиры, и однажды Катя, открывшая кладовую в поисках старых роликов, достала его и заорала:

— Ма-а-ам! Иди сюда!

— Катя, не ори! Иди ко мне, у меня руки в муке! — ответила Ольга из кухни.

Катя зашла и сунула Ольге под нос портрет.

— Мама, это дед?

— Да, Катя, дед.

— Слушай, какой краси-и-ивый… Смешной…

— Смешной? — Ольга так удивилась, что отвлеклась от готовки.

Шепотом стоит заметить, что Ольга не только к работе подходила очень ответственно. Она полностью сосредотачивалась на каждой задаче и делала ее блестяще. Ну, или как можно ближе к идеалу. И в данном случае было совершенно все равно, о чем идет речь — о воскресном пироге или о подготовке материалов в Хозяйственный суд.

Поэтому не стоит удивляться тому, что Ольга очень не любила, когда ее отвлекали. А Катя не просто отвлекла ее — она ее с корнем вырвала из сосредоточенного сотворения очередного кулинарного шедевра.

— Конечно… — Катя показала матери фото, которое Ольга уже успела забыть. — Сурьезный такой, позирует… Но красивый какой. Вот бы такого в мужья.

Из уст четырнадцатилетней Кати это звучало немножко нелепо. Но Ольга рассердилась на нее не из-за этих последних слов, а именно из-за того, что ее, как морковку из грядки, вырвали из спокойного кухонного мирка.

— Не говори глупостей, дочь! «В мужья»! Рано тебе еще об этом думать! И вообще, положи фото в альбом и не мешай… Видишь же, я занята!

На глазах Кати показались слезы: она обожала мать, мечтала, чтобы та стала ее лучшей подругой, и каждый раз расстраивалась, когда Ольга переходила на строгий родительский тон.

— Знаешь, мама, я не знаю, каким дед был человеком, но характер у тебя точно его! Тебе бы полком командовать! — последние слова Катя прокричала.

Тогда Ольга пожала плечами, вытерла о передник руки, поставила в духовку пирог и забыла о горьких словах дочери. А сейчас, сидя в машине и слушая гудки в телефоне, Ольга подумала, что все-таки что-то в ней есть от командарма.


— Алло, Ника? — голос Ольги немного дрожал. — Я от своего только что уехала, он на даче остался… Встретимся? Ага, да, знаю… Хорошо. Угу, конечно… Ага, я тоже имела в виду на втором этаже. Да… Да, буду.

Через полчаса Ольга и Вероника рассматривали меню в модном кафе.

— Ты что будешь?

— Зеленый чай и тирамису. А ты?

Ольге вспомнилась злосчастная яичница, которую она с такой любовью не так давно приготовила на даче. «Мне б сейчас отбивную с луком и жареной картошки побольше…» Но как же показать подруге, что ты кипишь гневом да к тому же и зверски голодна?! Нет, это совершенно невозможно! Вот поэтому Ольга, мысленно тяжело вздохнув, сказала:

— Я тоже.

Подруги отложили меню с необычно-аппетитными фото блюд, и выжидательно посмотрели друг на дружку.

— Рассказывай.

— Что рассказывать? Ну… Ладно, начну с самого главного… Угостишь своей тонкой?

— На, — Вероника протянула Ольге пачку и зажигалку.

— Сама знаешь, каков мой… С ним иногда настолько трудно…

У Вероники был иной взгляд на Андрея и на то, как он скучен, но сейчас спорить было совсем не время. Она кивнула, просто чтобы показать, что вся внимание.

— Ну вот, когда стало совсем тошно, я решила полазить по сайтам знакомств. Фу-у, ну и гадюшники. Ну вот… Одним словом, нашла я там пару друзей для переписки, а анкету удалила. Из этих троих…

— «Троих?» — Вера с удивлением поняла, что слово «пара», похоже, воспринимает как-то иначе.

— …сначала остались двое. А потом и вовсе один. Во-от. И я с ним переписываюсь.

— Переписываешься, понятно. И что?

— И переписываюсь.

— Давно?

— Уже почти полгода.

— Полгода?! Ну ты даешь, мать! И как он? Хорош? Ты реально запала? Или так, больше для развлечения?

— Да не в этом дело… — Ольга потушила окурок и даже слегка раздавила его, — мне кажется, это мне пишет мой собственный муж.

— Андрей? — Вероника даже привстала с кресла и сразу же упала в него обратно.

— Да. — Ольга выждала паузу и продолжила: — Самое смешное, что этого, в чате, тоже зовут Андрей.

— Прико-о-ольно. То есть ты понимаешь, что ты на сайте знакомств встретилась со свои мужем. И теперь с ним переписываешься. И тебе все равно, что он вообще на этот сайт поперся.

Ольга только сейчас поняла, что это ее и в самом деле совершенно не беспокоит. Мысль о ревности до этого мига вообще не приходила ей в голову. А приходили мысли совсем другие. Со-о-овсем далекие от соображений «как посмел» и «кого ищет».

— Меня сейчас беспокоит совсем другое, ага…

— Ну, предположим. И как же ты вычислила, что это именно Андрей, в смысле твой Андрей?

— Точно сказать не могу. Но он подозрительно хорошо меня знает.

— В смысле — знает?

— Ну, там… привычки, например, угадывает.

— Еще лучше. А ты своего не проверяла?

— В точку попала, дорогая. Думала об этом и решила с тобой посоветоваться.

— И правильно сделала. Давай думать вместе.

— А, может, не думать? Может, напрямую спросить?

Вероника страшно округлила глаза.

— Ты что, Оля! А вдруг это не он? Вот как ты себе это представляешь — приходишь и говоришь: «Андрей, это я с тобой переписываюсь в инете?»

— Так и скажу, — Ольга кивнула. Но что-то показалось ей очень неправильным. Очень.

— Оля, а если нет? Если это не он? Будешь выглядеть полной дурой.

«Не говоря уже о том, какую он тебе закатит сцену, если все ж таки это не он твой виртуальный поклонник…» — нельзя сказать, что Вероника подумала об этом с сочувствием. Напротив, даже с легким злорадством.

— Ник, мне кажется, что я уже сейчас как полная дура: с собственным мужем виртуальный роман завела.