Паша сверкнул белозубой улыбкой.

— Какое имя мы ей дадим?

— Инчили, — не задумываясь, ответил евнух.

— Инчили, Жемчужина, — да! Мне это нравится, Хаммид!

А пока они вели эту беседу, Катриона снова шла за Османом по бесконечным коридорам дворца. Внезапно пленница осознала, что пересекла какую-то невидимую линию и очутилась в гаремном отделении. Повсюду были женщины, женщины всех рас и цветов кожи, дамы и служанки. До ушей графини доносились их замечания, но ей удавалось сохранять бесстрастное лицо.

— Аллах! Какая красавица!

— А так ли хороши мозги, как лицо?

— И то, и другое вместе редко бывает, Ферюке.

— Латифа Султан позеленеет от злобы.

— И нечего жалеть об этом.

Послышался смех. Катриону провели в просторную комнату, где уже стояла Сюзан. Госпожа и служанка радостно бросились в объятия друг к другу.

— Я так волновалась, — сказала девушка. — Нас смогут выкупить?

— Нет, — отвечала Кат. — Придется придумать что-нибудь другое. Однако пока что встреча с визирем мне не грозит.

Осман, не разобравший ни слова, спросил:

— На каком языке вы говорите, женщина?

Говорите по-турецки или, если вашей рабыне трудно, воспользуйтесь французским или итальянским, чтобы я вас понимал.

Кат рассмеялась.

— Мы говорим на гаэльском, языке наших предков, но если это тебя смущает, мы перейдем на турецкий.

Осман, казалось, расстроился.

— Рабыни принесут вам ужин, благородная дама. А потом, согласно указанию Великого евнуха, вас отведут в бани. Я вернусь утром.

Им принесли огромную миску баранины в луковом соусе с перцем, две горячие лепешки, блюдо йогурта, полдюжины спелых персиков, небольшую чашу засахаренного миндаля и графин лимонного шербета. Рабыня поставила две миски и два бокала, но приборов для еды не оказалось. Кат полюбопытствовала и узнала, что вновь привезенным невольницам никогда не давали ничего, что могло бы помочь им совершить самоубийство. Есть придется пальцами и помогать себе лепешками. Но поскольку с утра у них во рту не было ни крошки, то госпожа со служанкой принялись уминать за обе щеки, удивляясь еще, как вкусно их накормили.

После ужина рабыня пришла с тазиком ароматной воды и полотенцем, а затем явилась другая, уже старенькая, и повела шотландок в бани. Сюзан предоставили там самой себе, а Кат препоручили банщице, чьи опытные руки прежде всего вымыли ее дочиста, не забыв про голову. Там, где на теле росли волосы, женщина тщательно размазала бледно-розовую пасту, а когда через полчаса стерла, волос нигде не осталось. Тем временем Катрионе успели уже подстричь ногти на руках и на ногах. Нельзя было и в мыслях допустить, чтобы великий визирь оказался оцарапан. Потом ее провели в парилку, а оттуда в менее жаркую комнату, где уложили на мраморной доске и сделали массаж. После этого она так расслабилась, что едва смогла дотащиться до своей спальни, и немедленно погрузилась в глубокий покойный сон.

Три дня ничего особенного не происходило. Каждое утро появлялся Осман и вел их, плотно укутанных покрывалами, на прогулку по саду визиря. Пополудни Катриону провожали в бани, где омывали и массажировали с маслами и мазями, пока ее кожа не стала чувствительной ко всякому прикосновению. По вечерам дозволялось наблюдать некоторые гаремные развлечения, обычно танцы. Открытые чувственные намеки, сквозившие в движениях танцовщиц, сначала ошеломили Кат, а потом и заинтриговали.

Когда на четвертый день ею уже овладела скука, то пришел Осман и сообщил, что надо надеть уличную одежду с покрывалом и следовать за ним.

— Ваша рабыня останется здесь.

— Пусть, — сказала Кат возмутившейся Сюзан.

Ее провели к большому паланкину, и когда графиня уселась, то с удивлением обнаружила напротив себя Хаммида.

— Доброе утро, — бодро сказал негр. — Вижу, что эти три дня пошли тебе на пользу. Я и не думал, что ты можешь быть еще прелестней, чем тогда.

— Я начала уже скучать. Я не привыкла к бездействию. Это все, что делают ваши женщины? Сидят и ждут, когда их позовут в постель господина? Как ужасно! — Она перевела дыхание, а затем спросила:

— Куда мы едем?

— На невольничий рынок. Ты — женщина решительная и упорная, поэтому хочу показать, что с тобой случится, если ты пойдешь против воли моего господина. Его спальня должна, подобно прекрасному саду, быть спокойной, благоухающей усладой чувств. Если ты не уступишь великому визирю, а будешь с ним бороться, то он прикажет тебя продать. И если такое случится, то, без сомнения, тебе придется расстаться с твоей служанкой, и очень вероятно, что твоя изысканная красота привлечет какого-нибудь работорговца с Аравийского полуострова или из африканской глубинки. Не думаю, что тебя прельщает стоять обнаженной и ждать, пока тебя облапают все покупатели. Не думаю, что тебе захочется быть проданной какому-нибудь вождю племени в джунгли. Но если ты уступишь моему господину, то получишь безопасность и благополучную жизнь. Выбор за тобой.

Кат глянула ему прямо в глаза.

— Зачем ты мучаешь меня, Хаммид? Ты же знаешь, что мне придется уступить твоему господину.

Евнух кивнул.

— Ты умная женщина, моя красавица, но если ты отдашь моему господину Чика одно твое тело, то он поймет это и оскорбится. Ты должна отдаться вся — и телом и душой!

— Не могу! И не надо ожидать от меня этого, Хаммид!

— Ты должна!

Они продолжили путь в молчании, пока наконец носильщики не остановились и паланкин не опустился на землю. Великий евнух вышел и, предложив свою руку, помог выйти и графине.

— В этом городе много невольничьих рынков, но здесь продают только красавиц.

Графиня огляделась и увидела женщин самых разных возрастов, комплекций и оттенков кожи. Прекрасную девушку, стоявшую на помосте, продавали с аукциона. Она была совершенно голая, и покупатели, не робея, ощупывали ее и тыкали рукой. Лицо несчастной отражало такой стыд и испуг, что Катриона даже вздрогнула. Ужасное зрелище длилось почти час, пока бедняжка не была куплена каким-то человеком с огромными усами. Затем на помост выставили изящную золотоволосую черкешенку лет тринадцати, и Хаммид стал участвовать в торгах. Когда он наконец выиграл их, то при Кат сказал продавцу:

— Пошли девочку в Ени-Сарай с наилучшими пожеланиями от Чикалазаде-паши.

Затем он вместе со своей спутницей вернулся в паланкин. На обратном пути Катриона тихо молвила:

— Я попробую, Хаммид, но я ничего не обещаю. Мне это будет очень нелегко.

Негр улыбнулся.

— Хорошо! Я не ошибся в тебе. Не тревожься, моя красавица. Я не стану тебя торопить. Ты будешь счастлива, обещаю тебе. Визирь — великолепный любовник, и он так тебя усладит, как никогда не услаждал никакой другой мужчина. Он подобен молодому быку — горяч и неистощим.

Кат склонила голову, потому что щеки ее покраснели. Прошло уже столько недель, как она в последний раз спала с Френсисом, ей уже хотелось этого. Но она прежде умрет, чем позволит Хаммиду заподозрить это. Но евнух угадал ее мысли и усмехнулся.

— Я придумал тебе турецкое имя, — сказал он. — Ты будешь отзываться на Инчили. Это значит Прекрасная жемчужина, а ты и есть такая на самом деле. Твою служанку мы будем звать Мара.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Хотя Катрионе и позволялось общаться с другими женщинами гарема, она не испытывала желания завязать с кем-то дружбу. Правда, ей любопытно было бы посмотреть на Латифу Султан, жену визиря, но такого случая не представлялось.

На третью неделю, вернувшись как-то из бани, Кат обнаружила, что ее ждет Хаммид.

— Сегодня я представлю тебя визирю, — объявил евнух. Ошеломленная, она взмолилась:

— Так скоро?!

— Время самое подходящее, — заверил ее Хаммид. — Послушай, Инчили, ты же не девственница, а опытная женщина. Неужели твое прелестное тело не страдает по мужскому прикосновению? Не жаждет, чтобы жесткий мужской орган засел у тебя глубоко внутри? Когда в последний раз ты забывалась в объятиях возлюбленного?

— Хватит, — прошептала Кат. — Пожалуйста, хватит.

— Я приготовил тебе особенное платье. Приду за тобой в восемь.

В восемь часов вечера, дрожащая, несмотря на летний зной, Катриона стояла и ждала Хаммида. Одели ее в прозрачнейшую розово-лиловую кисею. Шаровары у лодыжек были расшиты золотыми и серебряными нитями, и такой же поясок охватывал бедра под пупком. Крошечное открытое болеро без рукавов, отороченное жемчужинами, едва облегало груди. Лицо, конечно, пряталось под покрывалом, и поверх него было еще и второе, более длинное.

Хаммид явился с небольшим паланкином и, когда графиню понесли в спальню визиря, шагал рядом.

— Сегодня я войду с тобой. Не бойся, Инчили. Мой господин Чика будет добр.

Наконец они пришли. Положив Катрионе руку на локоть, негр потянул ее в дверь.

— Я привел женщину, Инчили, как мне приказал мой господин, — сказал он высокому человеку, сокрытому во тьме. А затем снял с нее оба покрывала и болеро.

Когда обнажились груди, из темноты донесся тихий вздох.

Руки евнуха быстро стянули шаровары. Кат осталась совершенно голой.

— Спасибо, Хаммид, можешь идти.

Дверь за негром закрылась. А графиня застыла, испуганная, не зная, чего и ждать. Затем человек вышел из тени, и Кат увидела перед собой красивейшего мужчину, какого когда-либо видела в своей жизни.

Он был высок и смуглолиц, но на его стройных бедрах, где шаровары сидели низко, кожа выглядела такой же светлой, как и у нее. Коротко подстриженные волосы, темные и волнистые, слегка серебрились на висках. Глаза, к удивлению Катрионы, оказались серо-голубыми. Паша совсем не походил на свою сестру. Его профиль напоминал классический греческий: высокие скулы, прямой нос, широко расставленные глаза и пухлый, чувственный рот. Довершали портрет прекрасно ухоженные усы.

Не отрывая взора от ее глаз, Чикалазаде протянул руку. Кат машинально вложила свою. Прикосновение обожгло ее.

— Я никогда не обладал ничем таким изысканным, как ты, Инчили. — Голос визиря окутывал ее, словно теплый бархат.

— Вы еще мной и не обладаете, господин Чикалазаде, — холодно отвечала она.

Паша улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами, а потом и вовсе рассмеялся.

— Но ведь это только вопрос времени, правда, Инчили?

Наклонившись, визирь поднял большее из двух ее покрывал, скрутил в веревку и, обернув ею вокруг талии, притянул к себе. Когда груди Катрионы коснулись его обнаженного тела, то она затрепетала, и чутье ей подсказало, что этого мужчину так просто не проведешь. Твердой рукой Чика поднял ее подбородок и снова улыбнулся.

— Зеленые глаза, — тихо проговорил он. — Они прекрасны, Инчили, но ведь ты сама это знаешь, не так ли?

Сердце ее бешено колотилось, и она не могла вымолвить ни слова. И разъярилась на саму себя. Что с ней произошло? Она попыталась отвернуться, но голова визиря нырнула вниз, и он припал к ее рту. Кат охватил неудержимый страх, она опять попробовала ускользнуть, но мужчина просто притянул ее ближе и мягко раздвинул ей губы, открывая путь своему языку.

Но ей все-таки удалось вырваться. Закатив глаза, Катриона глотала воздух огромными глотками. Ладони ее взметнулись вверх и уперлись в волосатую грудь визиря, пытаясь удержать его на расстоянии. Но он лишь тихо рассмеялся и, схватив за запястья, завел ее руки за спину, так что снова их тела оказались прижатыми друг к другу.

Опять он неспешно овладел ее губами. У Катрионы проснулся огонек желания и начал разгораться неистовым пламенем. Она постепенно прекратила сопротивление и стала отвечать на этот жгучий призыв.

Чувствуя, что несогласная уступает, визирь высвободил одну руку и стал ласкать ею пышную грудь.

— Инчили… — Тихий голос дрожал от страсти. — Ты возбудила меня, как никакая другая.

И турок повел ее к огромной кровати, стоявшей на возвышении. Упав спиной на простыни и нежно привлекая Катриону к себе, он удержал ее, однако, слегка над собой, и налитые груди свесились подобно спелым плодам. Когда, подняв к ним свою голову, визирь облизал соски, по всему ее телу забушевали волны желания.

Потом он перевернул ее на спину, его темная голова скользнула вниз, а рот с жадностью припал к набухшему розовому острию, безудержно его обласкивая и рассылая по нутру Катрионы молнии горячего наслаждения. Потом его губы начали томительно обследовать ее прекрасное тело, обжигая кожу. И, наконец, Чика увидел крошечную родинку — тот полный нестерпимого соблазна знак Венеры, что увенчивал нежную расщелину. Рука паши метнулась развязать шаровары. Прижимаясь и корчась, он стянул их и вернулся к заворожившему его пятнышку.

Глаза его сладостно раскрылись, а губы тронула слабая улыбка. Эта родинка звала и приглашала, отказаться было невозможно. Турок склонился и поцеловал ее, довольный, что женщина неистово затрепетала.

Опять оказавшись с ней на одном уровне, Чикалазаде взял руку Катрионы и заставил тронуть его. И едва горячая ладонь покрыла могучий орган, как паша застонал.