— А я не из ваших гаремных кисок, что немедля раздвигают ноги перед своим господином, — огрызнулась Кат. — Я не уступлю. Это будет изнасилование!

Визирь снова рассмеялся, а глаза его озорно засверкали.

— Хорошо, — согласился он, — тогда это будет изнасилование волнующее и приятное.

И Катриона почувствовала, как его руки развязывают пояс у нее на бедрах и дюйм за дюймом стягивают шаровары.

— Нет! — завизжала она. — Нет!

Бешено отбиваясь, Кат даже попробовала царапаться, но Чикалазаде только рассмеялся. Мужчина был намного сильнее, и Кат стала уставать. Успешно стянув с нее одежды, он и сам, все еще обхватывая ее ногами, сумел сбросить свои шаровары. Теперь их горячие нагие тела соприкасались по всей длине, и визирь наслаждался атласной гладкостью ее кожи. Он уже потянулся было к сладостным устам, но Катриона в ярости отвернула лицо.

Смеясь, паша захватил тогда ее голову меж своих ладоней, и уклониться от его рта оказалось уже никак нельзя.

Она еще пыталась сопротивляться, но тут мучитель провел своим нежным языком по ее маленьким белым зубкам, и в ней самой уже взметнулось пламя желания.

Несогласные губы разошлись со слабым стоном отчаяния, и она задрожала под телом мужчины. А его губы медленно перешли к ней на веки, трепетно их поцеловали, а затем и щеки, мокрые от слез. Но вот визирь остановился и, опершись на локоть, тихо спросил:

— Почему ты не можешь вся мне отдаться?! Твое тело жаждет моего, однако ты отказываешь мне в полной победе.

— Я… я… я не люблю вас, мой господин Чикалазаде.

Я люблю своего мужа. В моей стране женщина, которая отдает свое тело мужчине без любви, считается самой последней тварью.

— Но я люблю тебя. Нет, Инчили, не смотри так недоверчиво. Я говорю правду. Если бы меня волновало только одно твое прелестное тело, то меня не заботили бы твои чувства. Но они меня заботят. Если я не буду обладать тобой вполне, любовь моя, то не смогу обладать тобой вовсе, а это мне непереносимо. — Напряжение, звучавшее в его голосе, даже пугало. — Ты никогда больше не увидишь своего мужа. Теперь ты принадлежишь мне. Но я запасся терпением, ибо хочу, чтобы ты меня любила.

И снова ее губы ощутили этот чувственный рот, требовательный и жгучий. Не в силах сдержаться. Кат прильнула к ненасытному мужчине и почувствовала, как его руки поглаживают ее дрожащее тело. Губы визиря оказались на ее грудях, и язык уже мучил их, пытал, чертил свои узоры, и соски немедленно восстали в ответ жесткими остриями. Но вот он двинулся дальше по животу, подрагивающему под его прикосновениями, и стал опускаться ниже и ниже, ища доступа к ее сладости. С каждым разом его язык погружался все глубже, пока она совсем не потеряла голову от накатывавшихся на нее волн удовольствия. А затем и сам мужчина вошел в нее, твердый и острый, и Кат закричала от блаженства, со стыдом умоляя любовника не останавливаться.

Но и Чикалазаде никогда в жизни так не желал протянуть наслаждение. Эта женщина воспламеняла его страстью, несравнимой с тем, что он знал прежде. Его кипучее семя уже бурно в нее изливалось, и наложница голосила от радости.

Но потом, успокоившись в его объятиях, она снова зарыдала, смачивая слезами волосы мужской груди. Визирь крепко прижал чужестранку к себе, поглаживая ее золотистые волосы и утешая нежными словами. На какой-то короткий миг он проникся ее горем, ибо сам осознал, что если когда-нибудь потеряет Инчили, то его собственная жизнь лишится смысла. Он, Чикалазаде-паша, великий визирь султана Мохаммеда III, оказался пленником в сетях у этой прекрасной, непокорной невольницы. Какая ирония судьбы!

Плач прекратился, и Чикалазаде уснул, не выпуская ее. Проснувшись в ночной тьме, он почувствовал, что женщина не спит.

— Хаммид сказал, — тихо произнес визирь, — что ты ощущаешь себя в заточении. Не хочешь ли выехать со мной завтра ночью? Будет полнолуние, а у меня на Босфоре есть небольшой островок. Там есть беседка, и крыша в ней открыта небу. Завтра вечером я увезу тебя туда и буду любить под звездами при лунном свете.

Она задрожала, и, почувствовав это, Чикалазаде повернулся и притянул ее в свои объятия. Его губы были нежны, нежно было и его тело; визирь снова овладел Катрионой, насладившись слабым стоном ее уступки. На этот раз она уже не плакала, а потом даже ласково прильнула к нему.

Вышло очень удачно, что на следующий день у Чика не оказалось государственных дел, ибо он не мог думать ни о чем, кроме Инчили. Утром визирь обсудил со своим управляющим, что надо подготовить к вечеру. А ближе к полудню отправился навестить жену.

Латифа Султан была правнучкой Селима I и внучкой единородной сестры Сулеймана Великолепного.

Эта красивая женщина унаследовала от прабабушки Фирузи Кадим нежнейший цвет кожи, а от бабушки Гюзель Султан — мягкий нрав. Ее длинные белокурые волосы имели серебристый оттенок, глаза отливали бирюзой. Замуж за Чикалазаде-пашу принцессу выдали еще девочкой, и дети их уже стали взрослыми и жили отдельно. Дни Латифы протекали в удовольствиях, а с мужем она сохранила дружбу. Раз в неделю, по пятницам, визирь приходил к ней в постель, но обычно просто спал, потому что она не была особо склонна к любовным утехам. Богатый гарем вполне удовлетворял чувственные запросы паши, а супруга достойно выполнила свой долг, родив ему детей, так что он относился к ее сдержанности с уважением.

В то ясное утро Чикалазаде сидел радом с супругой в небольшой беседке, откуда открывался вид на море. Паша выглядел слегка изможденным, и Латифа подумала, его возраст уже дает себя знать.

— За все те годы, что мы вместе, я никогда не просил об одолжении, — сказал визирь. Принцесса улыбнулась.

— Наверное, ты попросишь о большом одолжении, раз напоминаешь об этом.

— Ты — османская принцесса, и тебе никогда не грозило, что я приведу еще одну жену, ведь я могу сделать это только с твоего позволения. И пока я никогда не хотел брать другую жену.

— Это новая невольница, Инчили, — спокойно сказала Латифа. — Но разве мало, что ты обладаешь ее телом?

— Мало, — тихо отвечал визирь. — Хочу большего и не думаю, что она уступит, пока не станет моей женой.

— Она так сказала?

— Она не знает наших обычаев. Ей, по-моему, и в голову не приходило, что я могу захотеть взять ее в жены.

Но тебе она понравится, Латифа.

— И Хаммид меня в этом уверяет, — сухо заметила принцесса, а затем прямо взглянула на мужа. — Не знаю, должна ли я верить своим глазам, но они говорят мне, что ты влюблен. Может ли такое быть, чтобы великому Чикалазаде-паше вскружила голову простая женщина?

Ты и на самом деле в плену этой нежной страсти?

— Не смейся надо мной, Латифа, — жестко одернул ее визирь.

— О, мой дражайший Чика, я и не смеюсь! Поверь мне, вовсе нет! Ты просто всегда гордился, что твои чувства остаются при тебе. А теперь я вижу совсем другого человека. Очень хорошо, мой господин. Хаммид говорит, что мне не придется изображать забытую Гюльбехар подле твоей любимой Курхемы, так что я даю тебе разрешение взять Инчили второй женой.

Когда произойдет это радостное событие?

— Сегодня вечером, перед тем как я поеду с ней на остров Тысячи Цветов.

— Так скоро, мой господин?

— Инчили должна у меня забыть прошлое, за которое так цепляется. А став моей женой, она почувствует себя спокойнее. — Опустившись на колени, визирь взял руки Латифы и нежно поцеловал. — Спасибо, моя голубка. Ты всегда все понимала.

Он пошагал прочь по саду, а на принцессу, глядевшую ему вслед, накатилась волна жалости. Она еще не видела ту, которую звали Инчили, но ей уже было ясно, что муж, добиваясь обладания этой женщиной, ищет обладания луной. А такое желание никогда не осуществится.

51

— Тебе надо стать мусульманкой, Инчили, — тихо сказал Хаммид.

Кат раскрыла глаза.

— Никогда!

— Не будь глупенькой, моя дорогая, — упрекнул ее евнух. — Это же просто для виду. Просто шесть раз в день надо встать на колени и произнести молитву. Кто же узнает, что у тебя в душе? Только Бог.

Катриона задумалась. Слова Хаммида казались разумными. И несомненно, так же посчитала и ее прабабка, ибо не могла она быть любимой женой султана и в то же время прилюдно исповедовать христианство. В конце концов ее заботило только одно — выжить и бежать.

— Очень хорошо, — услышал Хаммид. — Сделаю, что вы просите.

Пополудни Кат подвергли особому очистительному омовению, а затем отвели в женскую мечеть, располагавшуюся поблизости. Машинально ответив там на вопросы престарелого муэдзина, она к вечеру официально приняла ислам.

Новообращенная, однако, не знала, что, едва она вернулась во дворец, Чикалазаде, как визирь, подписал бумаги, делавшие Инчили его второй женой. По мусульманскому закону это могло происходить без согласия невесты и даже без ее ведома. Требовалось только разрешение ее охранителя, а им был Хаммид, принявший в качестве свадебного подарка большую сумму золота.

Пришел вечер, и Кат в нетерпении стала ждать паланкин, в котором ее отнесут на лодку визиря. Выход в мечеть обострил у пленницы тягу к свободе, и она даже сумела примириться с тем, что являлась пока собственностью Чикалазаде-паши. И уже решила больше не сопротивляться визирю. Ее цель — вернуться к мужу, в Италию, а для этого надо суметь переговорить здесь, в Константинополе, с семейством Кира. А позволят ей это сделать только тогда, когда станут доверять, когда убедятся, что она довольна своим положением.

Даже верная Сюзан не должна догадаться, что на уме у ее госпожи. Эту тайну надо держать при себе, пока замысел побега не примет окончательный вид. Но тут раздался голос Хаммида, и Кат виновато вздрогнула.

— О чем задумалась, Инчили, красавица моя? Женщине не к лицу глубокие мысли.

Она рассмеялась.

— Ты застал меня врасплох, Хаммид, но думаю, ход моих мыслей ты одобришь. Я думала о том, что ты прав.

Не скажу, что это мне легко, но я решила попробовать смириться со своей судьбой. В конце концов, она не такая уж и страшная. Возможно, со временем я . сумею полюбить моего господина Чикалазаде.

Как ты думаешь, Хаммид, такое может случиться? Визирь, похоже, и в самом деле ко мне неравнодушен.

Евнуху едва удалось скрыть свою радость.

— Если хочешь, — осторожно начал он, — то я бы мог немного успокоить твои тревоги. Ты мне доверяешь?

— Попробую, — отвечала Кат. — Но что ты станешь делать?

— Это старинный способ расслабления, называемый гипнозом. Я погружу тебя в особое состояние и внушу некоторые понятия. Когда ты проснешься, то почувствуешь себя свободнее. Однако не бойся, ибо если ты не желаешь подчиняться моим внушениям, то гипноз не подействует.

Сила твоей собственной воли — лучшая твоя защита.

— Я доверяю тебе, Хаммид, — решительно сказала Кат, — приступай.

Евнух снял у нее с шеи золотую цепочку с маленькой бриллиантовой слезкой.

— Смотри на этот камешек, Инчили. — Евнух медленно покачал им перед ее глазами. — Как красиво он переливается всеми цветами радуги.

Ласковый голос успокаивал, и Кат почувствовала, как ее окутывает сладостное тепло.

— Надо сосредоточиться на этой слезке, дитя мое, и скоро ты начнешь расслабляться.

Подвеска медленно покачивалась. Телом Катрионы все более и более овладевала истома, веки ее становились тяжелее и тяжелее, пока совсем не сомкнулись.

— Ты спишь, Инчили?

— Да, Хаммид.

Евнух вытащил у Кат булавку из платья и, подняв ногу своей подопытной, быстро воткнул острие в нежную подошву. Спящая не дернулась, даже не вскрикнула, и он посчитал, что можно приступать к делу.

— Готова ли ты покориться Чикалазаде-паше, твоему хозяину и господину?

— Да, Хаммид, я, насколько смогу, постараюсь ублажить его.

— Я рад, Инчили, и хочу, чтобы ты была счастлива.

Ведь и нужно-то для этого совсем немного. Только повинуйся велению своего тела, красавица, пусть оно переборет твой живой ум. Господин Чикалазаде горячо любит тебя. Разве ты не хочешь его обрадовать, показав, что он доставил тебе удовольствие?

Она молчала, словно превозмогая свои чувства, а затем ее голос тихо ответил:

— Да, Хаммид. Я отдамся моему господину Чика.

Евнух удовлетворенно улыбнулся.

— Спасибо, моя дорогая. Я доволен, что вам обоим предстоит большое счастье. И еще об одном, милая. Не надо говорить визирю об этой нашей беседе. Он не должен знать.

— Я не скажу.

— Очень хорошо, Инчили. А теперь я начну считать, и на счет «три» ты проснешься со свежими силами, готовая всю ночь ублажать своего господина. Раз..: два… три.

Глаза у Кат открылись.

— Чудесно! — воскликнула она. — Я спала, Хаммид, но отчетливо тебя слышала. И я словно заново родилась.

Спасибо, друг мой.

Евнух опять улыбнулся.

— Ты готова сейчас же идти к визирю?

— Да.

— И сегодня я снова должен похвалить твой костюм.