И прежде чем Анджела осознала, что происходит, она уже лежала распластанная на соломенном матраце, а руки и ноги ее были привязаны к стоякам.

— Что ты еще придумал? — завопила она. — Я позову стражника!

— Он не ответит, Анджела. У меня есть разрешение интенданта извлечь из тебя сведения любым способом, какой потребуется. Итак, какие указания ты дала своим друзьям-туркам относительно моей жены?

Графиня оглядела своего бывшего любовника холодным взглядом, а затем плюнула ему в лицо. Френсис Ботвелл кивнул Коноллу. Тот открыл корзину, задумчиво в нее посмотрел, а потом вытащил коротенькую, но толстую змею и подал Ботвеллу. Френсис обернул рептилию вокруг руки и погладил головку, которая покачивалась, постреливая языком. Он спустил ее на матрац прямо между ног Анджелы. Графиня дико завизжала:

— Франсиско! Во имя милосердия! Убери ее! Убери!

— Что именно ты сделала с моей женой?

Она напряглась, пытаясь вырваться, ее черные глаза отражали бездну страха, но все равно она не захотела ответить. Ботвелл видел, как бьется сердце в ее груди.

Змея раскрутилась и начала медленно подползать к телу.

Графиня завыла долгим воем испуганного животного.

— Она идет к твоему теплу и к твоей влаге, Анджела.

А вскоре ее потянет во тьму твоей утробы, где прежде уже столько побывало! А когда она благополучно заберется к тебе внутрь и начнет там извиваться, я вытащу из корзины другую, а потом еще одну и еще… пока твой живот не превратится в змеиное гнездо. Ты уже ощущаешь их у себя внутри, Анджела? И как, приятно?

Сверля ее безжалостным взглядом, глаза Ботвелла приблизились к ней. Она так удивилась жестокости возлюбленного, что на кратчайший миг даже позабыла страх.

Но затем ужас вновь охватил ее. Наконец она сумела выдохнуть:

— Я услала ее к моему брату! Убери змею! Я все скажу! Только убери!

Небрежным движением Ботвелл поднял змею и бросил обратно в корзину.

— Говори тогда, сука, или я вывалю на тебя все, что принес.

— Я послала твою драгоценную супругу к моему брату Чикалазаде-паше, великому визирю султана. Это большой ценитель женской красоты, а его любовные подвиги вошли в легенду. Пока она еще не там, Франсиско, но скоро будет. И тогда главный евнух брата прикажет омыть ее в бане и надушить, а затем отведет на осмотр к своему господину. Ее разденут догола.

И когда брат увидит ее, а я признаю, что твоя благоверная прелестна, то он насладится ее телом.

— Мерзавка ты! — прорычал Ботвелл.

Анджела рассмеялась.

— Ты никогда ее больше не увидишь! Для тебя она потеряна! Скоро она будет лежать под моим братом и изойдет стонами от желания. — Графиня доверительно понизила голос:

— Говорят, брат просто бык, и он научит, как услаждать его. А у тебя останутся одни воспоминания и мучительная мысль, что ею обладает другой мужчина. — Голос Анджелы стал бархатно-мягким и даже ласковым. — Только представь, Франсиско! Ее золотистые волосы рассыпались по подушке, стройные белые ноги жадно раздвинуты, ей уже невмоготу ждать налитой член возлюбленного господина. Она готова вымаливать его милости! Она живет в гареме вместе с сотней других красавиц и борется за его знаки внимания столь же горячо, как и все остальные женщины.

Страшный смысл этих слов сразил Ботвелла, превратив его лицо в маску боли и страдания. Шагнув к выходу, он рывком открыл дверь и вышел. Конолл медленно подошел к приговоренной и какое-то время стоял, молча ее разглядывая. Анджела перепугалась, ибо этот мужчина не смотрел на ее обнаженное тело с вожделением.

И даже вообще не выказывал никаких чувств.

— Ты злая женщина, — негромко сказал он, — но не думай, что ты выиграла. Мы вернем ее. Не для того я присматривал за ней с самого детства, чтобы она так кончила.

Мужчина вынул нож и перерезал веревки. И, прежде чем Анджела поняла, что он делает, поднял корзину со змеями и вытряхнул ей на колени.

Покидая камеру и слыша позади вопли ужаса, Конолл улыбался, показывая волчий оскал.

— Запри снова, — велел он стражнику. — Открывать нельзя до утра.

На следующий день Конолл Мор-Лесли не удивился, узнав, что ночью за душой Анджелы ди Ликоза приходил дьявол, который оставил на память о своем визите ее бренное тело вместе с полудюжиной змей. Толпа, собравшаяся посмотреть, как будут казнить живую Анджелу, оказалась разочарована. Труп привязали к столбу и сожгли, а горожане приветствовали это слабое утешение одобрительными возгласами.

53

Конолл позволил Ботвеллу предаваться скорби ровно двадцать четыре часа. А потом отвез его в турецкий квартал Неаполя и затащил в бани, где пара дородных молодцов оттерла пьяного Френсиса дочиста. Затем его держали в парной, пока не открылась каждая пора и не стала сочиться потом. А когда вывели, то окатили чуть теплой ароматной водой и позволили поспать на мраморной скамье в другой парной. Однако час спустя разбудили, дали чашку горячего кофе по-турецки, и тогда страдалец сблевал большую часть выпитого вина. Его перевели в теплую комнату, побрили, опять вымыли. И после этого одели в его же собственные чистые одежды, которые Конолл не забыл захватить. Старые сожгли. Наконец, графа с поклонами проводили на улицу, где его ждал капитан.

Ботвелл так ослабел, что едва смог взобраться в седло. Он немедленно разразился проклятиями в адрес Конолла, а тот в ответ просто сказал:

— Я нашел за несколько улиц отсюда одну таверну, где хозяин англичанин и умеет весьма прилично готовить говядину.

И повел за собой графа на Ла-Роза-Англо. Там, в отдельной комнате, их уже ждал накрытый столик. Трактирщик, сам с севера Англии, подал горячие ломти жареного мяса, кровяной сок с которых каплями стекал на огромные куски йоркширского пудинга. На столе также стояли глиняная миска с артишоками в масле и уксусе, бадья с несоленым маслом и круглая буханка горячего поджаристого хлеба. В графинах, залитых по самое горлышко, пенился темный эль, и при виде его брови у Ботвелла радостно взметнулись вверх. Хозяин усмехнулся, обнажив крепкие зубы.

— Да, милорд! Октябрьский эль, он самый! Делаю собственноручно и разливаю по бочкам каждый год. А здесь это не так-то просто!

Ботвелл уселся за еду. Он не ощущал особенного голода, но аромат говядины начал оказывать на него свое волшебное действие, и он потянулся к солонке. А полчаса спустя отодвинулся от стола и сказал:

— Спасибо, Конолл.

Тот кивнул.

— Я взял на себя смелость и попросил господина Кира с вами встретиться. Он, верно, нас сейчас уже ждет, милорд.

— И что, может помочь?

— Кто знает, милорд. У них в Стамбуле и глава семейства, и главное отделение банка.

Ботвелл встал и расплатился с трактирщиком. Увидев, какую ему дают монету, тот даже рот разинул.

— Спасибо, сэр, — пролепетал он. — Всегда горды оказать услугу пограничному лорду!

Но Ботвелл уже сидел в седле и направлялся в еврейский квартал к Пьетро Кира. Конолл улыбался, довольный, что не дал графу умереть от жалости к самому себе. В доме их немедленно провели в большую гостиную; прибежали слуги с вином и бисквитами.

Затем вошел сам Пьетро, облаченный в изысканную длинную мантию, отороченную мехом; на шее у него висела массивная золотая цепь с кулоном. Банкир ухватил графа за руку со словами:

— Мне жаль, что приходится принимать вас при таких обстоятельствах, милорд. Давайте присядем. Расскажите мне все, что знаете.

Ботвелл повторил то, что узнал от юной Мэй и от Анджелы ди Ликоза.

— Да, — кивнул Пьетро, — мы знали все это, но хорошо было бы получить подтверждение. И мы уже послали письмо в Стамбул. Не беспокойтесь за свою жену, милорд. Подле нее есть друзья, и, придет время, мы свяжемся с ней. Она смелая и находчивая дама.

— Я отправлюсь в Стамбул при первой же возможности, синьор Кира.

— Конечно, милорд, но вам не следует этого делать.

По крайней мере пока. Надо удостовериться, что графиня туда прибыла, что с ней все благополучно, что наши люди ее нашли. А если вы сейчас появитесь в султанской столице и станете требовать назад свою жену, то дело может кончиться роковым образом для вас и, возможно, для нее. Султан Мохаммед — странный человек, подверженный колебаниям настроения от великой доброты до невероятной жестокости. Он очень любит своего визиря. И если Чикалазаде-паше пришлась по нраву ваша прелестная супруга… Давайте действовать неспешно и наверняка. Пока миледи в безопасности. Причинять ей вред не входит в замыслы великого визиря.

— Но как я получу ее назад, Пьетро Кира? Как?

— Когда мы узнаем все, что требуется, насчет ее положения, тогда и станем предполагать, милорд. Возможно, удастся выкупить вашу жену. Однако скорее всего придется ее похищать. А пока, прошу вас, вернитесь домой и ожидайте от меня известий. И еще, милорд. Думаю, вы знаете, что деньги вашей супруги находятся в полном вашем распоряжении. Перед приездом в Неаполь она распорядилась, что, если с ней что-либо случится, вы и ваши дети унаследуете ее состояние.

Тут Ботвелл явно огорчился:

— Я не могу и пенни тронуть из ее денег.

Однако капитан заметил:

— Чтобы содержать виллу, нужны средства, милорд.

Почему бы вам просто не отсылать все счета к синьору Кира? Он скрупулезно поведет всю бухгалтерию. Знаю, вы никогда не возьмете ее деньги для себя. Но, Боже мой, дружище, вы же ее муж, и миледи не поблагодарит меня, если я позволю вам умереть с голоду прежде, чем она вернется.

Ботвелл печально кивнул:

— Что считаешь правильным, Конолл, то и делай.

Тот снова повернулся к банкиру.

— Ваши курьеры быстрее наших, сэр. Не соблаговолите ли вы известить молодого графа Гленкерка, что дети миледи останутся пока у него до особого распоряжения?

Она послала письмо, чтобы их отправили сюда, но теперь, конечно, это невозможно.

— Будьте уверены, капитан, — отвечал Пьетро Кира, который уже продумывал, какую депешу отправит он своему дядюшке в османскую столицу.

В Стамбуле было родовое гнездо семейства Кира.

Скромные когда-то еврейские торговцы, они возвысились и представляли теперь один из самых могущественных банковских домов во всей Европе и Азии. Это произошло благодаря Эстер Кира.

Матрона родилась давно — еще в 1490 году. В шесть лет она осталась сиротой и вместе с младшим братом Иосифом была взята на воспитание в дом дяди. В двенадцать лет девочка уже торговала вразнос, поставляя редкие товары в гаремы богачей. В шестнадцать ей дозволили войти к султанским наложницам, а в двадцать наконец-то улыбнулось счастье: она познакомилась с Чирой Хафиз, матерью Сулеймана Великолепного. И когда в 1520 году султан Сулейман взошел на престол, Эстер и ее родственники были навечно освобождены от налогов за услуги, оказанные престолу.

Никто, даже в семье, так и не узнал, какие подразумевались услуги, но высочайший указ не подлежал обсуждению.

Теперь уже дядюшка не захотел выпускать из рук столь ценную племянницу и выдал ее замуж за своего младшего сына. А когда старший умер, не оставив детей, то огромное банковское дело унаследовали сыновья Эстер. И это было справедливо, потому что расцвет семейства случился именно благодаря ее усилиям.

И, подобно тому, как эта женщина была фавориткой у матери Сулеймана, она перебывала затем в подругах у его любимой жены Хуррем Кадим, у ненаглядной Селима II Нур-у-Бану и, наконец, у Сафийе — свете очей Мурада III и матери нынешнего правителя. Теперь Эстер Кира шел сто восьмой год, но она не потеряла живости и более всего на свете обожала славную интригу.

А главой семейства был сейчас пятидесятитрехлетний внук Эстер по имени Эли, старший сын ее старшего сына, Соломона, который скончался недавно на девятом десятке. И сегодня Эли оказался в немалой растерянности, потому что получил письмо из Неаполя от кузена Пьетро. Он никогда не пытался обходить закон, а тут ему предлагали совершить преступление, выкрасть женщину из чужого гарема. Приученный, однако, к правилу, вбитому в него с детства, он немедленно пошел советоваться с бабкой.

Когда-то черные как смоль, ее волосы давно уже стали белоснежными, но темные глазки что две смородины не потеряли ни капельки остроты. Если бы Чира Хафиз была еще жива, то легко узнала бы старую подругу.

— Я, — сказала Эстер обеспокоенному внуку, — нанесу визит Латифе Султан. Если эта женщина действительно в гареме Чикалазаде-паши, то принцесса должна знать. — Она сочно захихикала. — А уж если эта женщина хоть чем-то похожа на Чиру… — И хихиканье перешло в радостный гогот. — А-й-й-й! Да смилостивится Яхве над бедным визирем!

Этот разговор совершенно не убедил Эли Кира в правильности его поступка, но банкир был человеком чести, а семья его достигла процветания благодаря семье Эстер. Так что он был ее должником и расплатится сполна.

Латифа Султан встретила старую даму с восторгом.

— Вы так давно не показывались, — сказала принцесса, усаживая еврейку поудобнее и приказывая своей рабыне принести сладкого шербета и липкой пастилы, которую, как она помнила, Эстер обожала.