Я не хочу давать советов. Если тебе разбили сердце, не надо идти в бар и напиваться и не надо искать утехи с другими, кого не любишь. Но самое противное то, что никто не знает, как нужно поступать! Мне просто повезло, Эмма стала незаменимым бальзамом для моей израненной души. Если бы на ее месте оказался кто-то другой, это бы не сработало. Знаете, когда Эмма была рядом, когда я целовал ее, я делал ужасную вещь: закрывая глаза, я представлял А. Мне было так хорошо и хотелось не открывать глаз, хотелось жить в иллюзорном мире, в котором А. рядом со мной, в котором я могу ее обнять и поцеловать. Но и к Эмме я относился хорошо. Я был добр с ней, старался не обижать, но был нечестен: я говорил, что она мне нравится. Когда она начала называть меня «любимым», я испугался. Я ведь ее не любил. Я бы и не смог ее полюбить. В то время я ненавидел само понятие любви, саму ее сущность, считая, что она делает людей несчастными. Знаете, быть может, очень часто любовь приносит нам страдания и горести, заставляет нас поникнуть и склонить голову перед своим несчастьем и ничтожностью, но ведь та же любовь нас вдохновляет, ведь она нас ведет вперед, ведет к неизведанному, переполняя нас и изливаясь на весь мир вокруг. Ведь та же любовь способна сделать из нас гениев, она рождает в наших душах непостижимые частички бытия. Мы так меняемся, мы так взрослеем, или напротив – становимся детьми лишь благодаря ей одной. Любовь способна породить ужас и смерть, но она рождает жизнь, а жизнь рождает всё вокруг, жизнь рождает нас: глупцов, лицемеров, гениев, ученых, художников, поэтов… всех подряд.


Искра жизни XIII /2011/

Расставшись с Эммой, я почувствовал такую свободу. Не знаю, что это было за чувство, ведь Эмма не ограничивала меня в моих действиях. Я делал все что хотел, я мог гулять, пить, ходить в ночные клубы, и она ни капли не противилась тому. Мысли об А. все реже посещали меня, но я порой украдкой смотрел на нее издалека, я любовался ей, вспоминал былые деньки, но несчастье постепенно стало улетучиваться из моей души, но грусть оставалась. Но я мог ее побороть. Порой я смотрел на фотки А., которые, между прочим, и по сей день хранятся у меня в потайных папках моего компьютера. Порой я слушал песни и вспоминал ее. Но это были просто воспоминания, просто грусть, обыкновенная человеческая грусть.

Сегодня утром я собираюсь идти на занятия по психиатрии в психиатрическую больницу города S. Наш преподаватель, он умен и хорош собой, но порой кажется, что он не преподаватель, а пациент. Вот такая вот ирония. Занятие началось в 8-00, в аудитории на третьем этаже одного из корпусов психиатрической больницы. По сей день люди не могут понять сущность некоторых психических заболеваний, в частности шизофрении.

Сегодня нам – студентам предстоит курация. Это значит, что нужно пойти в одно из отделений больницы и опросить кого-то из больных. Мне досталось отделение Первого эпизода. Там лежат те, кто впервые попал в психиатрическую больницу и у которых впервые обнаружили различные психические расстройства. Дверь отделения всегда заперта на ключ изнутри, и чтобы попасть туда, нужно довольно долго тарабанить по двери, потому что звонок как всегда не работает. Постучавшись в дверь, я услышал, как через несколько секунд защелкал замок, и вот она открылась, эта дверь. «Мастер ключей» этого отделения – это немолодая медсестра, на вид суровая, но в ее взгляде все же можно разглядеть некую женственность. Заведующий отделением носится по коридору, в расстегнутом халате, который был немного желтоват, хотя было понятно, что когда-то в прошлом этот халат был кристально бел. На носу заведующего небольшие квадратные очки, в кармане большой мобильный телефон, знаете как те старые мобильники, которые появились в девяностые: большой и могучий. За заведующим вечно бегают вприпрыжку медсестры в надежде, что тот уделит им минуточку своего драгоценного внимания… Заведующий забежал к себе в кабинет. Возле его кабинета стояла такая скамеечка. Небольшая, на две-три «персоны». Там сидел мужчина, на вид около 40 лет, обеими руками он ухватился за голову, и согнулся вперед к коленям, будто хотел их поцеловать. Я помню, он что-то бормотал себе под нос: «Разрешите, разрешите, матушка», «Неужели нельзя», «Алексей Борисович, я хочу к нему, ну позвольте». К этому мужчине подошла медсестра: «Даниленко, подожди, Алексей Борисович сейчас занят, он сам к тебе подойдет, поговорит с тобой, ступай к себе». Реакция этого человека была однообразна: «На минуточку, к Алексею Борисовичу». Медсестра развернулась и ушла куда-то спешным шагом.

Мне, честно говоря, надоело наблюдать за всем этим, и я все-таки решил зайти к Алексею Борисовичу – заведующему отделением – и попросить разрешения опросить кого-то из пациентов.

– Здравствуйте, я студент, мне нужно прокурировать кого-нибудь из Ваших пациентов, – сказал я, предварительно постучавшись в дверь и немного открыв ее.

– Так, здравствуй, сейчас – он подошел ко мне, и мы вместе начали выходить из его кабинета в коридор – так, иди за мной, я тебе сейчас дам одного.

Я направился вслед за своим «сенсеем» в надежде, что мне достанется интересный «случай». Мы шли по коридору в сторону курилки, которая находилась в самом конце отделения. Мы проходили мимо палат, из которых исходил какой-то непонятный и в тоже время не очень приятный запах, напоминающий запах человека, который обмочился в штаны три-четыре дня назад, но потом попал под небольшой дождь, и казалось бы, запах должен был смыться водой, но ведь дождь-то небольшой, и ничего не сработало. В коридоре бродили пациенты. Психически больные пациенты. Вот, из палаты выбегает молодой мужчина, лет тридцати пяти, у него во рту трубочка для питья лимонада, и он ей так виртуозно вертит во рту, что кажется: «черт, ему бы в цирке выступать». А вот, на стуле в центре коридора сидит мужик лет пятидесяти, он так молчалив, но и также безобиден. Он сидит на этом стуле, накрытый каким-то покрывалом, а медсестра с машинкой для стрижки волос устроилась над ним в роли парикмахера. И этот звук гудящей машинки, проносящейся по голове этого мужика, ужасен!

– Так, Михаил, это студент, будущий врач, он бы хотел с тобой поговорить, – сказал Алексей Борисович, подведя меня к одному из пациентов, стоящих у окна в «гордом» молчании.

– Хорошо, – промямлил Михаил, устремив свой взгляд на меня. Хотя он делал это так долго, что мне уже самому хотелось встать у него перед носом: «Да вот он – я, смотри»

Я начал опрашивать пациента. Стандартные заученные вопросы и фразы. Это называется сбор анамнеза. Это очень важная часть в диагностике любого заболевания, а особенно – в психиатрии. Михаил сказал, что слышит разного рода голоса. В частности, он указал, что слышит мужчину и женщину.

– А что именно они вам говорят?

– Они говорят: «Верни ребёнка!», они все время это повторяют!

– А у вас есть дети?

– Нет.

– А вы женаты, Михаил?

– Нет. Я никогда не был женат.

– А сколько вам лет?

– Двадцать семь.

– То есть, получается, вы родились… в каком году? – я спросил это для проверки.

– В 1984.

– А когда вы впервые услышали эти голоса?

– Они не дают мне покоя. Постоянно хотят, чтобы я вернул ребенка!

– Вы боитесь?

– А вы бы, что делали на моем месте?

– Вы можете припомнить, когда впервые услышали эти голоса?

– Мне было 24.

Я конечно не психиатр, но я уже понял, что у него шизофрения. Это страшно. По крайней мере, я представил, что было бы со мной, если бы я стал шизофреником. Я очень боюсь стать шизофреником. Не хочу, чтобы всякие студенты приходили и опрашивали меня. Не хочу вечно сидеть на таблетках, вечно на учете у психиатра. И потом, все эти взгляды: «да, он же псих», «ты же шизофреник», «больной» и прочие мыслишки.

– А чем вы занимались, когда вам было 24?

– Учился на юридическом.

– А у вас тогда были травмы?

– У меня была черепно-мозговая травма.

– А вследствие чего?

– Подрался. Побили. Был кипиш и я приехал помочь парням. – Под словом «кипиш» он подразумевал какие-то разборки.

Мы еще долго беседовали с Михаилом. Мы отходили в курилку, он скурил две сигареты подряд. Мне, по правде говоря, надоело задавать ему вопросы, да и тема была исчерпана, и я решил сваливать из отделения. «Женственная» медсестра открыла мне дверь. Как только я вышел из отделения, я услышал звук защёлкивающегося замка. Я больше не видел, что происходит в отделении. Я не мог увидеть, что там творится. Не мог увидеть психов, бегающих по коридору отделения, не мог увидеть заведующего в расстегнутом халате, не мог услышать тот дурной запах. Да я и не расстроился.


Искра жизни XIV /2011/

Расставание с Эммой, ссора с А… Секс с Эммой, молчание с А… Любовь к А., нелюбовь к Эмме… Морг, психиатрическая больница, вскрытия, стервятники, бар, выпивка, пьянства, бар, вечеринка, ночной клуб, беспорядочные связи, учеба. Неверие в Бога, воспоминания, Индира, ненависть, ложь, лицемерие, цинизм, учеба. Знаете, я мог бы так размахнуться, что и целой книги не хватит, чтобы перечислить всё то, что сидит внутри меня. Знаете, это все так навалилось, и пусть не в один момент, но чем больше ты живешь, тем больше таких вот вещей: беспорядочные связи, ночные клубы, выпивка, неверие в Бога, биомассы, террористы. И хочется чего-то особенного, чего-то такого, что смогло бы вычеркнуть из головы весь этот «хлам». Да, именно хлам! Потому что он так и вертится, нагромождается в мозгу, что хочется освободиться от него! Но нам не дано контролировать всецело свои эмоции и разум. Или может на меня навалила банальная депрессия? Сидела себе где-то в недрах моего мозга и на тебе – распоясалась! Хотя уже лето на дворе, все кругом благоухает и цветет. Экзамены сданы, казалось бы, в чем проблема? А нет, проблема есть, но даже черт не знает, что это за проблема! Она просто есть. И не дает спокойно жить. Выпивка уже не снимает той тоски, да и девушки ее не снимают. Ведь эта тоска вызвана не только теми зажившими рубцами на сердце (оставленными А.), но и всем тем «хламом», о котором я попытался высказаться вначале этой главы. Хлам вызвал тоску. Коротко и ясно. А так хочется проснуться рано утром, потянуться, не вставая с кровати, полежать с открытыми глазами и забыться…просто, мечтать обо всем на свете, о катании на яхте в открытом море, о лыжах в горах, о полете в космос. Банально помечтать! Хочется, чтобы хотелось петь! А не хочется! Ведь чертова тоска заполонила все. Весь чертов «сосуд» полон до края…

Мне хочется сесть и заплакать, но я не могу. Потому что когда мне было 12 лет, я обещал дедушке, что не буду плакать. Обещал, что никто и никогда не увидит моих слез. Я помню этот момент. Это были летние каникулы. В тот день было жарко, хотелось дуновения ветерка, но нет – облом. Солнце жарило мою кожу вплоть до мышц. Я стоял во дворе нашего дома. Да, именно того самого дома с крышей из серого шифера, в том самом обычном провинциальном городке, откуда я был родом. Дедушка подошел ко мне:

– Роберт, тебе хорошо под солнцем стоять? Тебе скучно? – в руке он держал серп. Серп – это такое приспособление в виде короткого полуовального режущего предмета, с помощью которого можно косить траву в малых количествах. Для этого нужно взять серп в одну руку, присесть на корточки, другой рукой схватить пучок травы и порезать ее понизу. Вот так вот.

– Да нет, дедушка, просто стою себе…

– Так, тебе уже двенадцать. На тебя жалуются в школе, на твое поведение, на то, что ты лентяй. Я решил, что отныне ты будешь работать: я буду говорить, что тебе делать.

– Угу.

– Вот тебе серп, держи. Пойдем.

Мы отправились в огород. Дедушка привел меня на участок, который зарос высокой травой, которая мне была по шею. Там еще было очень много крапивы. Ненавижу крапиву.

– Видишь траву, скоси ее и собери вот в этот мешок, – дедушка, в своей манере рукой показал на траву и дал мне один старый желтый мешок, который так интересно пах. Я даже не могу описать этот запах, я уже много-много лет такого запаха не ощущал. Знаете, я бы даже пожертвовал многими вещами, чтобы вновь ощутить запах того мешка, услышать голос дедушки, потрогать этот ржавый серп, обжечься крапивой…

– А как? Я же не умею косить! Я никогда не косил и вообще – здесь крапива! – я сказал это недовольно, возмущенно, я разводил руки по сторонам и хмурился.

Дедушка пронзительно посмотрел на меня, выдержал паузу, и сказал:

– А меня кто учил косить? Никто не учил! Я сам всему научился! Ты знаешь, как мы голодали во время депортации в Среднюю Азию? Ты не знаешь! И не дай Бог, тебе это узнать! Ты сидишь, ты сытый, я хочу, чтобы ты умел работать! Если ты хочешь жить, тогда работай. Тот, кто работает, тот не умирает, а тот, кто не работает – голодует!

Мне показалось, дедушка прослезился, и мне так стало больно от этого. В груди защемило, я стоял с серпом и мешком в руках, весь такой маленький, снизу вверх смотрел на дедушку и…заплакал. Я в этот момент представил его маленького, в степях Средней Азии, когда его, его семью и многих других «товарищ» Сталин депортировал (по совету «товарища» Берии) с Кавказа на территорию Казахстана и Киргизии, 2 ноября 1943 года. Я представил, как маленький мальчик (дедушка), бежит по степи, голодный. Глаза у него набухшие, он часто дышит, он потный, его мучает жажда. Отца нет, на руках у матери много детей, один из которых мой дедушка. Я представил весь этот ад. Ведь им было нечего есть. Они голодали. Дедушка рассказывал, как видел людей, которые умирали от голода прямо в поле. Они лежали в этом поле, рукой тянулись к корням всяких растений, к земле и умирали. Но дедушка и его семья все пережили, они много работали. Точно так же, как и бабушка. Они тогда еще не знали друг друга.