По лицу Эндрю струились слезы, и это заставило ее замереть от изумления.

– Все кончено! – всхлипывал он, щетка со стуком упала на пол. – Теперь всему конец. Он заберет у меня Руну. Она – единственная, кого я люблю. И она одна меня любит. Потом он снова уедет, и вы тоже уедете, потому что я вел себя отвратительно. Рианна выйдет замуж, и я останусь один!

Филомена пришла в себя и кинулась к Эндрю. Она обняла его за плечи, отдала ему маленькую Руну, которая тут же принялась облизывать его слезы.

– Ваш отец не заберет ее, – успокаивала она мальчика. – В конце концов, что такое несколько испорченных подушек? Мы быстро все уберем. Не важно, что она написала на пол, по крайней мере не на ковер. И запаха никакого нет.

– Вы не понимаете! – простонал Эндрю ломающимся голосом, полным горя. – Он заберет ее у меня. Он запретил, когда я попросил оставить мне щенка. Но я сказал дяде Торну, что отец разрешил.

– Понимаю. – Филомена повела Эндрю к кровати, убрала часть разлетевшихся перьев, чтобы можно было сесть, продолжая обнимать мальчика за худые плечи.

Он шлепнулся рядом, прижавшись щекой к ее плечу, продолжая всхлипывать и обнимать щенка, который пытался вырваться. Филомена старалась унять дрожащий подбородок и гладила густые черные волосы, так похожие на волосы его отца.

– Дорогой мой, прежде всего обещаю, что я никуда не уеду, и ваш отец не уедет. Он ушел в отставку, чтобы жить здесь, с вами, потому что любит вас. Очень любит. Видели бы вы его, когда сегодня днем упала бочка и он решил, что вы можете под нее попасть! Он так искал вас, так волновался, чуть с ума не сошел!

– Он волновался из-за того, что работа, которую он мне поручил, не будет выполнена. – Горечь его слов была одновременно вполне взрослой для такого юного существа и совсем детской.

– Это несправедливо, – ответила Филомена ласково. – То, чему он хочет вас научить, очень важно. Мы с вашим отцом пытаемся научить вас очень разным вещам, но цель у нас одна. Вы понимаете, какая это цель?

Эндрю покачал головой, не поднимая глаз и продолжая гладить Руну, а та принялась грызть его руку.

– Чем больше знаний вы получите, тем лучше и легче будет ваша жизнь. Я не знаю, понимаете ли вы, что в мире все меняется. Механизмы, сила пара и фабрики делают мир и расстояния в нем все меньше. Земля перестала быть самой ценной собственностью, очень скоро быть лордом, жить, ничего не делая, и получать доход со своих арендаторов станет невозможно. Ваш отец старается сохранить для вас наследство и средства существования, хочет научить вас делать то же самое для тех поколений, что придут после вас. А это значит научить вас работать. Он не стал бы этим заниматься, если бы сильно не любил вас.

Филомена подумала, что удивляется даже больше, чем Эндрю, тому, что защищает маркиза.

Из глаз мальчика полились новые слезы, и он оторвался от ее плеча:

– Прошу вас, не говорите ему про Руну.

– У меня плохо получается врать вашему отцу. – Ей и так было трудно скрывать собственные секреты от лэрда. – Тем более что он все равно узнает.

– Руна здесь уже две недели, и он ее не обнаружил, – просил мальчик. – Я вывожу ее ночью и когда он уезжает в поля. Но это невозможно, если я работаю в винокурне. Она наделала на пол только один раз. И еще сегодня. Это была совсем небольшая лужа. Она написала на каменный пол, поэтому убрать ее ничего не стоило. Он говорил мне, что надо научиться заботиться о ком-нибудь, а не только о себе. Вот я и забочусь!

В его глазах была такая искренняя любовь к этому маленькому существу, что сердце Филомены дрогнуло. Она обрадовалась тому, что у Эндрю есть любимец, о котором он готов заботиться, потому что ей казалось, что его постоянная мрачность связана не просто с плохим настроением. Как бы это не стало начальным проявлением жестокости. То, что мальчик способен испытывать нежные чувства по отношению к щенку, вселяло надежду.

– Но ведь вы не сможете всю жизнь прятать Руну у себя в комнате. – Филомена постаралась найти новые аргументы. – Она с ума сойдет, ей нужен простор, чтобы резвиться.

Плечи Эндрю опустились, но она видела, что он осознал справедливость ее слов.

– Я сам ему скажу. Только дайте мне насколько дней, чтобы он перестал сердиться на меня из-за сегодняшнего дня. Он велел мне остаться, а я ушел, потому что должен был проверить, что там с Руной.

Филомена задумалась. Что, если лэрд раскроет их тайну до этого? Что, если он ее уволит?

Эндрю взял ее за руку:

– Пожалуйста, мисс Локхарт! Я все сделаю, я займусь математикой, прочитаю любую книгу, какую вы скажете, пусть даже самую скучную.

– Неужели вы находите классическую литературу такой скучной? – спросила Филомена.

– Да, очень. – Он фыркнул, и его отчаяние сменилось отвращением. – Я читаю глупые грошовые книжки, но в них есть интрига, монстры и убийства, все то, что развлекает и волнует. А мы читаем о любви, о меланхолии, и это такая тоска!

– Правда? – спросила Филомена, и в ее голове родилась идея. – Что, если я пообещаю вам, что буду скрывать вашу тайну три дня, если вы прочитаете три разные книги, которые я для вас специально подберу?

– Ладно. – Эндрю вздохнул и посмотрел на Руну, которая только что обслюнявила его брюки. – И какие это книги? – спросил он скептически.

– Скажу вот что: в одной из книг женщину жестоко насилуют двое мужчин, потом отрезают ей руки и язык, чтобы она их не выдала. После этого ее отец убивает их и запекает в пирог, который скармливает своему врагу. Как тебе это понравится?

– Да! – Эндрю энергично закивал, а глаза у него стали круглыми от изумления.

– Это Шекспир.

– Не может быть! – воскликнул мальчик недоверчиво.

– Называется «Тит Андроник».

Филомена была взволнована, так как почувствовала, что ей удалось завладеть вниманием того, кто прежде относился к ней с холодным презрением.

– А как вы отнесетесь к роману, в котором говорится о человеке, пережившем предательство одного негодяя, потом попавшего в тюрьму по несправедливому обвинению в том, что он бонапартист. Через несколько лет этот человек бежал из тюрьмы и жестоко, а иногда и смертельно, отомстил своим врагам.

– Обязательно прочитаю, – кивнул Эндрю.

– Конечно, прочитаете, – торжествовала Филомена. – Но вы сможете прочитать «Графа Монте-Кристо» только на французском.

Лицо мальчика вытянулось от уныния:

– Ладно, мисс Локхарт, ваша взяла, я постараюсь выучить французский.

– Отлично! – Филомена встала и улыбнулась мальчику. – Спасибо вам, что были таким милым. Я обещаю вам, что буду хранить ваш секрет – но только три дня, Эндрю. Это все, что я могу вам обещать.

Эндрю торжественно поклонился:

– Три дня!

Оглядев беспорядок в комнате, Филомена стряхнула с юбки гусиное перо:

– А теперь давайте здесь уберемся. А то кто-нибудь из слуг обнаружит наш заговор.

– Давайте. – Эндрю поставил Руну на пол, и она принялась загонять под кровать клубок пуха.

– Вы знаете, мисс Локхарт, – пробормотал он, взяв в руки ведро и щетку, – я рад, что вы здесь.

– Спасибо, Эндрю, – ответила Филомена, пряча повлажневшие глаза. – Я тоже очень рада.


Лиам никогда и ни перед кем не преклонял колена, даже в церкви. Старая церковная скамья скрипнула, принимая на себя его вес. Лиам сел и окинул взгдлядом часовню Рейвенкрофтов, чтобы убедиться, что он один. Резные подсвечники потемнели от времени, а свет угасающего дня струился через цветные витражи, окружавшие его с трех сторон. На витражах был изображен Спаситель, полный любви и сочувствия. Он сиял в окружении святого Георгия, покровителя воинов, и святого Андрея, покровителя Шотландии.

Его не примут в это возвышенное общество, Лиам знал это наверняка. Само его существование – вызов, брошенный тому, кого называют Князем мира. Но что-то в его беспокойной душе привело Лиама сюда, в тихое святое место. Возможно, чувство вины. Или раскаяние, смешанное с пустотой души. Когда человека мучают призраки прошлого, а впереди ждет ужасное будущее, куда ему обратиться, чтобы обрести ясность? Другое место не пришло ему на ум.

Но вовсе не призрак пытался убить его сегодня. Это был человек. Кто-то достаточно сильный, чтобы вытолкнуть бочку из ее гнезда. Он прекрасно знал всех, кто желал его смерти, но все равно приехал сюда, где было похоронено несколько поколений Маккензи. Среди них был его брат Торн, который видел в нем черты их отца и винил его во многих грехах, в том числе в смерти Колин.

Это был Джани, всегда находившийся рядом с ним и видевший его много раз в облике Демона-горца. Этот нежный мальчик бесчисленное количество раз стирал с его униформы кровь его соплеменников. Неужели он тянул время, ожидая, когда Лиам почувствует себя не только в безопасности рядом с ним, но и привяжется к нему, чтобы отомстить так, как он того заслуживает?

Потом… его собственный сын. Его наследник. Хотя Эндрю был слабее его, но он становится мужчиной. Эндрю – крепыш, но достаточно ли он силен? Возможно, ненависть придала ему силы, чтобы столкнуть бочку. Может быть, он не стал ждать того времени, когда сумеет посмотреть прямо в глаза отцу и бросить ему вызов, а воспользовался хитростью и умом, а не грубой силой и физической выносливостью.

Эта мысль вонзилась ему в грудь подобно заостренному лезвию топора, и ее давящая сила была такой, что Лиам не мог больше ее выносить. Грудь была не в состоянии дышать. Вина и боль сожаления давили тяжелой мантией, душившей его.

Эта внутренняя борьба помешала Лиаму услышать тихие шаги в мягких туфельках по длинной фиолетовой ковровой дорожке, идущей между рядами сидений. И только боковым зрением он заметил шелестящую золотую юбку.

Он не хотел ее видеть. Она была обольщением и не должна находиться в этом священном месте. Даже просто смотреть на нее значило совершать по меньшей мере дюжину грехов. Как могло случиться, что бог создал это ангельское тело только для совращения?

– Простите, если помешала. – Голос гувернантки наполнил молчание церкви и согрел холодные камни стен своей нежной мелодией. Он напоминал песню серафима. – Признаюсь, я не ожидала вас здесь встретить.

С какой стати Демон-горец пришел в церковь? Здесь ему нет места… Нет ему ни прощения, ни искупления грехов. И это произошло очень давно, он не помнит, когда.

– Я не часто бываю в подобных местах.

Лиам не двигался и не глядел на нее. Он хотел, чтобы она ушла, но еще сильнее хотел, чтобы она осталась.

– Я могу уйти…

– Нет! – Лиам ответил слишком поспешно. – Нет… молитесь, барышня, а я уйду.

Когда он собрался встать, Филомена села. Мягкая золотая ткань ее платья прижалась к грубой ткани его килта. Лиам пристально смотрел на тонкие нитки, выбившиеся из его шерстяной ткани, которые тянулись к ее шелковым юбкам, подчиняясь невидимому влечению. Точно как он сам.

– Вы пришли сюда на исповедь? – неуверенно задала она вопрос.

Звук хриплой усмешки отразился от гладких каменных стен:

– Я не держу священника в Рейвенкрофте.

У него не было желания исповедоваться в грехах перед человеком, которому пришлось бы взять на себя решение, будет он прощен или проклят. Жизнь научила его, что мужчины проходят испытание только битвой, где нет места добру или злу, а есть только сила или слабость. Ему не нужны были священники, он знал, что он собой представляет и куда будет отправлен, когда эта жизнь для него завершится.

– Тогда вы пришли сюда, чтобы быть ближе к Богу?

– Нет, барышня, чтобы быть подальше от моих демонов.

– Вот как.

Они немного посидели в молчании, при этом она разглаживала невидимую складку на юбке, а потом сложила руки на коленях, как примерная прихожанка.

Лиаму пришло в голову, что, возможно, она искала здесь священника.

– Неужели у вас есть грехи, в которых нужно исповедоваться, мисс Локхарт?

Он не знал, католичка она или нет, и вообще знал совсем мало об этой загадочной женщине, что сидела с ним рядом.

– Я прихожу сюда, чтобы молиться о прощении.

– О прощении? – повторил Лиам. – Какие же страшные грехи вы совершили, если нуждаетесь в прощении?

– Может быть, я не столько прошу о прощении, сколько о даровании способности прощать.

Когда Лиам наконец поднял голову, она глядела на него спокойно. В полутемной церкви, освещенной только лучами света, пробивающимися через цветные стекла витражей, она была настоящим воплощением святотатства. Никакой художник не мог бы изобразить подобное ангельское лицо, но ее полные губы внушали мужчинам только самые непристойные мысли, какие только можно вообразить. Тот момент, когда его взгляд упал на ее губы, она опустила голову и отвернулась.

– Не хочу сказать, что я безгрешна, – продолжала она. – Все мы совершали в прошлом поступки, которые потом нас преследуют. Которых мы стыдимся.

«Только некоторые совершают их больше других».