Торн пожал плечами в знак примирения.

– Я просто с ней флиртовал, Лиам. Она – красивая женщина с большими грудями, а я люблю хорошеньких женщин, хотя до ее грудей не дотрагивался…

Лиам схватил брата за грудки и едва не поднял его над полом:

– Только попробуй открыть свой поганый рот по ее поводу, и я вырву у тебя кишки и разбросаю по полу!

Торн широко раскрыл зеленые глаза не столько от страха, сколько от удивления:

– Да ты сам ее хочешь! – вымолвил он.

– Haud yer wheesht! – Лиам отпустил брата так быстро, что тот чуть не упал, и повернулся лицом к столу, изо всех сил стараясь остановить бешеное биение сердца.

– Боже мой, Лиам, после всех лет самоотречения ты запал на гувернантку?

– Я же сказал, Haud yer wheesht! – и не в силах больше сдерживаться, Лиам стукнул по первой же вещи, попавшейся под руку.

Пачка писчей бумаги, бронзовое пресс-папье и ящик с письменными принадлежностями полетели в сторону книжного шкафа и рассыпались по полу в беспорядке. Он попытался наполнить легкие воздухом, но ребра сжало словно тисками. Тогда Лиам пошел к буфету и стал вытаскивать пробку из графина, выискивая глазами достаточно большой стакан, чтобы утолить терзающую его жажду.

– У тебя появились проблемы с выпивкой, брат? – спросил Торн холодно.

– Моя единственная проблема, что у меня их нет.

Черт с ним, со стаканом! Лиам запрокинул голову и сделал большой глоток скотча, названного его именем. Огненная жидкость потекла по горлу, проникла в грудь и дала возможность сделать вдох. Сейчас его выдох можно поджечь, так он был насыщен алкоголем, но Лиаму было наплевать. Лучше пить, чем дойти до братоубийства. К тому же он не хотел, чтобы Джани пришлось убирать за ним кровь с пола.

– Такой человек, как ты, не может иметь такую женщину, как она, Лиам.

Не много есть на свете людей, кто мог сказать ему такое, и при этом остаться живым. Лиама поразило, что брат не боялся его.

– Любому видно, что кто-то обращался с ней грубо, а в твоих руках она сломается, как все женщины, которые имели несчастье любить лэрда Рейвенкрофта.

Слова брата вонзились в его спину как кинжалы. Правда прошла сквозь кожу, сквозь кости и застряла в сердце. Язык брата подобен острому лезвию, и он владеет им мастерски. И так было всегда.

– Думаешь, я сам этого не знаю? – спросил мрачно Лиам. Теперь он стал искать стакан для виски. – Ты думаешь, в твоих руках ей будет лучше? Ты – игрок, развратник, легкомысленный негодяй, коллекционирующий женщин, как безделушки. У кого хватило наглости соблазнить жену родного брата?

То, как напряглось лицо Торна, сказало Лиаму, что его кинжал тоже достиг цели.

– Не впутывай сюда Колин. – Торн оттолкнул ручку кресла, на которую облокачивался. – И если ты помнишь, братец, это ты у меня ее отнял!

– Ты прекрасно знаешь, я понятия не имел, что она твоя. Отец скрыл это от меня, и ты ничего мне не сказал…

За долгие годы Лиам передумал много разного и ужасного о своей покойной жене, но не смел сказать о своих мыслях вслух, так как это привело бы к опасному обострению враждебности между братьями. А теперь говорить об этом значило сказать дурно о покойнице.

– Эта женщина вышла замуж за меня, а не за тебя, потому что я – маркиз, а ты – только граф. Она хотела получить того, кто будет наследником. Как ты можешь любить ее после этого?

Гэвин смотрел в сторону, и сквозь вечно циничное выражение на его лице проглянула душевная боль.

– Ничего нельзя сделать с душой, если она нашла свою половину. Мы оба знали, что с ней не все в порядке. Что она… нездорова. Но были дни, когда она была такой чистой, такой разумной. Когда она… светилась. – Взгляд Торна смягчился, пока он всматривался в прошлое. – И те дни стоили всей боли, которую я испытал из-за нее.

Он посмотрел на Лиама. Его волосы поблескивали цветом обжаренного ячменя, который они выгружали из печи, глаза потемнели и глядели строго.

– Думаю, если бы она… была в ясном уме, он вышла бы за меня.

– Думай, что хочешь. – Лиам повернулся, чтобы посмотреть на брата через стекло стакана, из которого утолял жажду.

Обо всем этом они уже говорили лет десять назад. Колин была безумна, и безумие превратило ее в злобную фурию. Злую настолько, что она казалась почти нечеловеком. Или, возможно, постоянная раздвоенность была для нее непереносимой. Возможно, она так и не научилась прятать свое несчастье, как это делает большинство.

– Ты ею воспользовался, – прорычал Лиам. – Черт возьми, ты воспользовался ее слабостью.

Глаза Торна блеснули, подобно молнии над зелеными болотами.

– Это была всего одна ночь, Лиам. Ты уехал так надолго. Ей было одиноко, а я был влюблен. И это случилось только однажды.

– Это ты так говоришь.

– Так. Это. Было. Мы об этом уже говорили. Я сказал ей, что мы совершили ошибку и я должен признаться, что согрешил против тебя.

Торн стиснул зуба, и его красивое лицо стало теперь жестоким и злым.

– Я проливал за тебя кровь, – произнес Лиам тихо, почти шепотом.

Вот она, черная истина, лежащая между ними гниющим грузом. На спине Лиама были шрамы, которые должны были исполосовать спину брата. Он принял на себя столько жестокости, столько боли, когда пытался защитить братьев от свирепого отца.

– Я проливал за тебя кровь, а ты меня предал!

– Мы все пролили достаточно крови. – Голос Торна тоже опасно упал до шепота.

– Ты не можешь знать половины того, что я сделал… – Лиам не мог заставить себя сказать нужные слова. – Ты был еще слишком молод, чтобы помнить.

– О нет, я помню многие твои поступки. Я помню, как ты хлестал плетью шлюху. Помню, что с тех пор ее никто не видел.

– Ты обвиняешь меня…

– Я помню, что стало с Колин, когда я сказал ей, что мы должны сознаться. Она тебя боялась, Демон-горец, так боялась, что бросилась с крыши. Ты понимаешь, каким ты был для нее мужем? Понимаешь, какой ты человек?

К его собственному удивлению, гнев Рейвенкрофта, напитанный болью и алкоголем, сменился странным чувством горького удовлетворения.

– Я точно знаю, что я за человек. Я – чудовище. Чудовище, получившее прозвище демона. Я собственными руками убил больше человек, чем большинство солдат имело возможность только прицелиться, и делал это без колебаний. Я стирал с земли целые семьи, Гэвин, шел по городам как настоящий ангел смерти. Пролил столько крови, что даже море от нее краснело. Слышал столько криков и стонов, что ими можно наполнить вечность.

Его рука крепче сжала стакан:

– Я больше не хочу, чтобы мне напоминали, кто я и что, и не потому что хочу забыть, а потому что всегда об этом помню. И не собираюсь забывать.

Лиам получил какое-то извращенное удовольствие, когда заметил, что обычно приятное лицо Торна потемнело.

– Но я знаю и тебя тоже, и я скорее увижу тебя на виселице, чем позволю быть с мисс Локхарт. Поэтому, если я приказываю оставить ее в покое, выполняй.

– Ты имеешь в виду оставить ее тебе? – Торн усмехнулся, и под дружеской маской загорелся ответный огонь. – Я не один из твоих послушных солдат, Лиам. Ты не можешь мне приказывать. Ты не можешь выгнать меня из винокурни. И черта с два ты можешь заставить меня не водить компанию с той, кого я выбрал.

Лиам был готов убить брата. И уже не первый раз он обдумывал эту идею.

– Она у меня работает, и не только – она пользуется моей защитой.

– Как это благородно с твоей стороны, – ответил Торн издевательски. – Но я сомневаюсь, что ты знаешь разницу между защитой и властью. Если ей нравится мое общество, вряд ли ты сможешь физически заставить ее отказаться от него.

– Ты ее не получишь, – прорычал Лиам. – Не на этот раз.

Торн обнажил в улыбке все зубы:

– Что значит это милое выражение? Ах да! В любви и на войне все средства хороши.

Лиам двинулся вперед, пока не оказался нос к носу с братом, чья обычная улыбка сменилась сардонической усмешкой. Но Лиам видел, что за ней скрывалось, что брат прятал под бравадой и гордыней. То был страх и, возможно, сожаление, если глядеть поглубже. Но не любовь!

– Твоей последней в жизни ошибкой будет, мой маленький братец, если ты затеешь войну со мной!

Надменная усмешка вернулась, и Торн сказал:

– Война кончится, так и не начавшись, Лиам. Филомена Локхарт хорошая, добрая женщина, но у нее есть свои секреты. Такая барышня никогда не отдаст свое сердце в твои руки. А такой человек, как ты, не полюбит женщину, которой не доверяет. Ты сможешь ею повелевать, сокрушить ее и, наконец, совсем сломать, но ты ее бросишь и окончательно погубишь. – Торн выпрямился во весь свой рост, его глаза, обычно способные очаровывать и обезоруживать любого, теперь приобрели блеск тайного знания. – Как ты погубил Колин. Как бросил умирать Хеймиша. Как наш отец сломал жизни наших матерей. Выпей еще, мой лэрд. Ты становишься все больше похож на отца.

Зверь внутри Лиама взревел как взбесившийся жеребец.

– Убирайся! – заорал он.

– С удовольствием. – Торн поглядел на него с отвращением и широким шагом отправился к двери. Открыл ее и остановился, держась за ручку. Не поворачиваясь, он дотронулся подбородком до своего плеча, не осознавая, насколько близок сейчас к смерти. – В этом замке кроется предательство, Лиам. Что-то страшное происходит прямо у тебя под носом, а ты слишком горд или слишком слеп, чтобы это заметить. Кто-то строит против тебя козни и настраивает твоих близких против тебя. Я бы позаботился о себе и подумал, кому могу доверять.

– Я так и делаю!

Мускулы Лиама напряглись так, что почти лопались. Казалось, под кожей он превратился в камень. Его ярость была подобна вулкану, лава его душила и затвердевала, ее накапливалось все больше.

– Ты сидишь на вершине одинокой горы, Лиам, – продолжал Торн. – Ты построил вокруг себя оборону, чтобы отражать врагов; забаррикадировался, чтобы не слышать криков из прошлого, не видеть пролитой крови. Но с тобой никого нет, Лиам, и ты умрешь в одиночестве, как умер наш отец.

– Я сказал… убирайся… к черту! – заорал Лиам.

Дверь за братом закрылась в ту минуту, когда об нее, вместо затылка Торна, разбился стакан с виски. И вот Лиам остался один. В одиночестве, кипя от гнева, как шипят, попадая в огонь, угли, разбрызгивая искры в виде множества воспоминаний, намерений и ошибок. Они горели в огне его ярости, превращаясь в нечто хорошо знакомое и смертельно опасное. Но здесь не было никого, чтобы его убить.

Его голова кружилась от приступа опьяняющего гнева. Лиам уставился в пылающий камин, и единственным звуком было потрескивание огня, пожирающего воздух вокруг. Если бы он мог контролировать собственный ад… сдерживать его, заключив в оболочку из камня! И поддерживать горение только для того, чтобы тем, кого он любил, было тепло и спокойно.

Если бы этот ненасытный огонь не пожирал его самого! Не обжигал его плоть, которая становилась красной и покрывалась пятнами от воздействия этого жара. У него кипела кровь. Его раны горели. Шрамы на спине чесались и мучительно болели, будто вновь открылись.

В голове стучало в том же ритме, что билось сердце. Он больше не мог смотреть на огонь и слушать демонов, наполнявших криками молчание комнаты. Лиам встал и, пошатываясь, пошел к буфету, чтобы налить еще скотча. Увидев, что графин пуст, он решил, что ближайшая бутылка находится в библиотеке.

Лиам осторожно крался по собственному замку, и ему казалось, что вокруг колышутся черные тени. Это тени его демонов, нетерпеливо ждущие, когда можно утащить его на последний суд. Они прятались за гобеленами, под коврами и холодными камнями пола. Демоны безжалостно хлестали потоками дождя по башне замка. Молнии разрывали мрак бури, мгновенно освещая залы и рождая кошмарные белые видения.

Перед ним всего в двух шагах возникла призрачная фигура в черном плаще с красными глазами. Молния блеснула и погасла, погрузив зал во тьму. Лиам выхватил нож, и тут гром потряс камни замка.

– Ты дьявол и пришел меня забрать? – спросил он. – Или броллахан, ищущий убежища от бури?

Волосы Лиама встали дыбом в предчувствии угрозы. Он ощущал гнилую вонь смерти, как будто старуха с косой дохнула в его сторону. Эти глаза, этот облик… Он казался одновременно и знакомым, и абсолютно незнакомым.

– Интересно, это ты утащишь меня в ад? – спросил Лиам заплетающимся языком, чувствуя одновременно и облегчение, и опьянение, так как скотч наконец попал в кровь и весь мир вокруг закачался.

Со стороны библиотеки донесся из темноты высокий женский голос, и ему невнятно отвечал мягкий мужской. Снова блеснула молния, и Лиам увидел, что в зале он один. Кровь стучала в жилах с такой силой и яростью, что походила на удары кузнечного молота.

Неужели его запятнанная совесть начала рождать привидения?

– Отец? – позвала Рианна из библиотеки. – Это ты там ходишь?