Керриган Берн - Любовь горца

Вкус губ Рейвенкрофта поверг Филомену сначала в шок, а потом просто лишил разума. Она не то чтобы покорилась ему, она просто остолбенела, как пораженная громом. Филомена не ответила на поцелуй, но и не оттолкнула Лиама.

Сладковатый привкус виски на его языке обжег ей рот и наполнил слюной из-за возникшей жажды. Филомена закрыла рот, чтобы ее сглотнуть, но его руки немедленно оказались на уголках ее губ и стали тянуть их, чтобы рот открылся и он мог просунуть язык внутрь.

Хрип застрял у него в горле и превратился в стон. Мозолистые ладони Лиама обхватили ее лицо и приподняли его, чтобы получить доступ ко рту. Возможно, Лиам был пьян, но Филомена понимала, что сама находится в состоянии настоящего плотского опьянения.

Невозможно сказать, что было тверже: стена за спиной у Филомены, мужчина, прижавший ее к стене, или крайняя плоть, горячо пульсирующая, как раскаленный утюг, у нее на животе. Его возбуждение было таким же огромным, как он сам. Цель Лиама была понятна, его вожделение – неизбежно. Филомену настолько потрясло охватившее ее ощущение, что она боялась потерять сознание. Ее начала колотить сильная нервная дрожь, будто она оказалась на пронзительном холоде. Но внутри загорелся жидкий огонь, поразивший все внутренности и начавший накапливаться внизу.

Разве она не сердилась на Лиама? Разве не была унижена, оскорблена и… разве она не собиралась немедленно уехать? Она испугалась, должна была испугаться. Но это было неправильно, и теперь она не могла вспомнить почему. Каким-то образом Лиам Маккензи сумел обратить ее возмущенные мысли в ничто. Всего одним поцелуем он превратил ее в первобытное существо, подчиняющееся инстинктам и неспособное контролировать свои самые тайные потребности.

Острый запах его мыла и мускусный аромат чего-то темного, земного наполнил ее чувства, и Филомена вдохнула его глубоко в себя. Поцелуй был сначала грубым, но постепенно стал нежнее, движения губ были требовательными и жадными, но странно неторопливыми. Он старался проникнуть в глубину ее рта с ласковой настойчивостью.

Филомена ожидала, что сейчас ощутит обычное отвращение, которое сопровождало минуты интимной близости, приготовилась терпеть тошноту и страх. Но его руки гладили нежную кожу ее шеи, вызывая дрожь, и она с удивлением обнаружила, что противные эмоции не возникали. В ней пробудилось предвкушение, когда его сильные пальцы начали ласкать изгибы ее плеч.

– Поцелуй меня, Мена, – простонал он рядом с ее ртом, и его горячее влажное дыхание тронуло ее губы. – Приласкай меня. Научи сдерживать моего демона.

В темноте ей были видны только белки его глаз, окружавшие черные зрачки и радужки, поэтому он действительно казался демоном. Дрожащими пальцами она осторожно дотронулась до его челюсти. Щетина оцарапала пальцы, когда она начала ощупывать его грубое лицо твердых очертаний, которое ей давно хотелось внимательно изучить, хотя она не позволяла себе даже смотреть на него слишком долго.

Каким суровым он всегда казался, каким сильным, умелым и далеким! Никогда не выказывал ни малейшей слабости, никакой уязвимости. Только сейчас, с ней. Лиам прижал ее пальцы к лицу, чтобы продлить ее прикосновение, и вместе со вздохом с его губ сорвался непроизвольный звук.

Она растерялась, потому что никогда не могла отвернуться от раненого животного. Лиам Маккензи был именно таким. Шрамы на его душе были ужасны и глубоки, как шрамы на спине. Некоторые раны все еще кровоточили, отравляя его и мешая обрести счастье и мир.

Сколько трагедий лежало у них за спиной! Их мучали и били люди, которым следовало любить и защищать их. Их бросили в жестокий мир, и они старались найти в нем свое спасение. Искали убежище, но все еще надеялись на воздаяние.

Охваченная страстью, дрожа, Филомена поднялась на цыпочки и прижалась губами к его рту. На этот раз ее горячий язык встретился с его, а руки ласкали выпуклую грудь, стараясь обхватить широкий торс, насколько это было возможно. Ее руки искали место, где можно остановиться, сначала двигаясь легко, как крылья мотылька, а потом прижимая его к себе все сильнее.

По спине Лиама пробежала дрожь, когда он почувствовал ее пальцы на мощных мускулах спины. Они невольно вздрагивали и сокращались под ее пальцами. Лиам сладостно постанывал, ощущая, как Филомена трогает его шрамы, а она воспринимала только его мужскую мощь.

Его голод становился все ощутимее, отчего ускорялось дыхание. Его руки были везде, они охватывали пальцами ее груди, и те становились тверже, а соски уплотнились и болели. Пальцы мяли грудь нежно и настойчиво, и она почти не воспринимала ничего вокруг, кроме ощущения в сосках.

Она вскрикнула от удивления, когда почувствовала, что низ живота напрягся и дернулся от желания, на которое, как ей казалось, она не способна. Там стало влажно и горячо, ее тело жаждало его. И он отозвался в ответ.

Холодный воздух коснулся ее ног, когда его руки схватили тонкий халат и распахнули его. Мужское колено настойчиво вошло между ее ног, в то время как его губы томили долгими, глубокими поцелуями. Его тело прижало ее к стене, халат распахнулся, и вместо ткани она ощутила его кожу.

Маркиз проглотил ее вздох, когда она поняла, что между ними больше нет его килта. Одним плавным движением он раздвинул ей ноги и прижался обнаженной ногой к ее плоти.

Он сказал что-то на незнакомом языке и, прижимаясь к ней, начал двигаться, отчего вместо паники Филомена ощутила приступ желания. Неожиданно мускулы его ноги тоже стали мокрыми и скользкими, но он продолжал двигаться, создавая странное и необыкновенно приятное трение. Ствол его члена прижимался к ее бедру, и Лиам продолжал качаться. Она понимала, что ему хочется проникнуть внутрь нее, и, если она откроется ему навстречу, он погрузится в ее горячее нутро так глубоко, как только сможет.

– Подожди! – прошептала она.

Возможно, даже не прошептала, потому что он ни на минуту не выпускал ее губы из своего рта, даже когда ее губы двигались. Она не хотела, чтобы он прекратил. Она хотела, чтобы он никогда не прекращал.

А потом его рука оказалась внутри нее, его умные пальцы скользнули между влажных половых губ, трогая то место, на которое еще никто никогда не обращал внимания. Ему с помощью возбуждающе-медленных поглаживаний удалось зажечь в ее крови такое исступление, что жар охватил ее всю и погрузил в неистовство.

Филомена беспомощно извивалась, терлась о его сильное бедро все сильнее и сильнее, от чего ее пламя разгоралось все ярче. Что это была за магия? Как могли эти грубые, шершавые руки добиваться таких шелковых нежных ощущений в ее самом чувствительном месте?

Что-то начало происходить… Ее мускулы то сжимались, то разжимались, все тело, казалось, открылось, готовясь принять в себя его силу, не в состоянии устоять против того, что он хотел сделать. Ее руки обнимали его спину, цеплялись за него, а потом отталкивали. Он не замечал эти слабые попытки сопротивления, а молча прижимал ее ногой все сильнее, пока она не покорилась его безграничной силе, почувствовав, что уже не касается мысками пола. Лиам продолжал держать ее в таком положении на краю бездонной темной пропасти. И она падала в нее навстречу пульсирующему забытью, которому нет предела и нет конца.

Все, что она должна была делать, это позволить поглотить себя.

– Иди ко мне. – Он произнес это на выдохе, ведя горячими губами по стройной колонне ее шеи.

И она бы послушалась, если бы его пальцы не запутались в ее волосах. Ледяная стрела ужаса пронзила Филомену и загасила в ней пожар желания. Ее муж Гордон любил таскать ее за волосы. Для него это было способом заставить ее покориться. Он брал ее голову и толкал туда, куда хотел, чтобы она смиренно терпела, пока он входит ей в рот. Иногда он рвал волосы с ее головы, и этот звук отдавался, как эхо, у нее в ушах.

Она издала какой-то безнадежно испуганный звук, с усилием вырвала рот из его жадных губ и отвернула голову. Этого было достаточно, чтобы Лиам пришел в себя от возбуждения, которое погрузило его в настоящий ступор.

– Пожалуйста, – умоляла Филомена шепотом. – Я не могу.

Он освободил ее так же быстро, как в начале обнял, и Филомена чуть не упала, если бы не стена за спиной.

Рейвенкрофт бросился в противоположный угол комнаты, где оперся руками на стену и свесил голову ниже плеч. Его широкая спина вздымалась от тяжелого дыхания.

Филомена погрузилась в водоворот страха и стыда, тут же подхватила сползший халат, натянула его на разгоряченное тело и, туго запахнув, завязала поясом.

– Простите меня, – наконец произнес Лиам. – Я слишком много выпил и ничего не соображал.

Его голос звучал необычно хрипло, акцент стал заметнее. Несколько секунд молчания показались обоим вечностью. Филомена тщетно старалась собрать свои мысли, которые рассыпались по темной комнате, как детские игрушки.

– Вы не можете уехать, Мена, – сказал он тоном приказа.

Она так и не придумала, что сказать. В некотором отношении отъезд был бы правильным и безопасным выходом, но в другом – чрезвычайно опасным. Ведь ее муж по-прежнему ищет ее. Но если она останется…

– Эндрю может держать собаку у себя, – продолжил хрипло Лиам, отталкиваясь от стены и направляясь в сторону сломанной двери.

Филомена продолжала молчать, все еще стараясь восстановить дыхание и не замечать пульсирующего жара у себя между ног. Но страх терзал ее, угрожая остановкой сердца.

Рейвенкрофт продолжал говорить, не поворачивая к ней головы:

– Я не буду диктовать вам, как проводить свободное время… и с кем.

Видно было, что эти слова стоили ему огромных усилий. Пораженная Филомена не могла придумать достойный ответ и по привычке произнесла вежливое:

– Спасибо!

– Не уезжайте!

Видимо, это была самая нежная команда, произнесенная им за всю жизнь. Она больше всего напоминала просьбу, что было нехарактерно для Демона-горца.

– Не бросайте их, как я сделал когда-то, как это делали все!

Лиам применил самое искусное и эффективное оружие в своем арсенале, чтобы добиться цели: его дети. Им нужна ее помощь и поддержка, а ей нужны они. И еще ей нужен Рейвенкрофт. Не просто человек, но каменная крепость, его окружавшая. Она по-прежнему была беглянкой, которую искал королевский суд, и о возвращении в Англию не могло быть речи.

– Вы останетесь, – продолжал он. – А я не буду вас больше беспокоить.

Казалось бы, эти слова должны были ее успокоить, но не успокоили.

– Я остаюсь, – прошептала она, не позволяя себе соскользнуть на пол до того, как он вышел из комнаты и плотно затворил за собой сломанную дверь.

В эту ночь Филомене приснился броллахан. Она металась во сне, будто томимая лихорадкой. Грубые мозолистые руки ласково гладили ее, пока она не перестала биться и успокоилась.

– Лиам? – прошептала она сквозь дурманящий туман сна и лунного света.

– Нет, барышня, – прохрипел в ответ темный голос. – Тебе следует уехать отсюда. Уезжай! Если ты останешься у Демона-горца, тебе конец.

Во сне она лежала на своей кровати, но комната выглядела необычно. В ней клубился холодный туман, он затмевал лунный свет и мешал ей четко видеть. Легкие наполнились льдом, который начал растекаться по крови и наполнял ее ужасом.

– Он хочет меня погубить? – спросила Филомена темноту, отыскивая глазами страшные красные глаза демона.

– Да.

Ответ пришел к ней сзади, но она не решалась повернуться и продолжала лежать, скорчившись на боку.

– Он берет все что захочет, а потом разрушает. Он делает так не нарочно, просто это у него в крови. – Голос стал ближе и слышнее. – Сейчас ты объект его желаний, значит, ты в опасности. Беги отсюда, пока он тобой не овладел.

Филомена отрицательно затрясла головой:

– Он вовсе не хотел мной овладеть. Просто был пьян, а я проявила слабость. Но из этого ничего не может выйти, потому что я всего лишь гувернантка.

– Мы оба прекрасно знаем, что ты не просто гувернантка.

Слезы паники начали щипать глаза, она стремилась убежать, но во сне мускулы не слушались ее.

– Кто ты? – прошептала она, утирая навернувшиеся слезы страха. – Как ты узнал, кто я?

Филомене показалось, что чувствует чье-то дыхание, шевелящее волосы у основания шеи. Она издала вздох ужаса, который прозвучал как жалкий всхлип.

– Я жуткое воплощение множества грехов семейства Маккензи. Я – видение его демона. Ему не избавиться от обещания, которое он мне дал.

– А что он тебе обещал? – не удержалась она от вопроса.

– Все, барышня. Все. И я возьму то, что мне причитается.

Прежде чем отправиться в деловую поездку во второй половине дня, Лиам с утра пошел в комнату к Эндрю и сделал что мог для примирения. Они с сыном обменялись извинениями, чего никогда еще не случалось в доме Рейвенкрофтов в течение многих поколений. Он уехал, обуреваемый противоречивыми чувствами, ему было и тяжелее и легче, чем когда-либо в жизни, но впереди забрезжила надежда. Однако от всего этого он был раздражен больше обычного.