Карен Рэнни - Любовь и бесчестье

И тут его удивительная жена повернулась и ушла, предоставив Монтгомери смотреть ей вслед.

– Красивая получилась церемония, матушка, – говорила Аманда, помогая матери считать серебро.

– Боюсь, моя дорогая, это был насильственный брак. Принимая в расчет обстоятельства, мы сделали все возможное.

Графиня выпрямилась, с хлопком сложила руки, будто избавляясь тем самым от неприятностей племянницы и от нее самой, и улыбнулась старшей дочери:

– Можешь быть уверена, дорогая: твоя свадьба будет ослепительной и роскошной. Я устрою грандиозный праздник, когда придет твое время.

Аманда улыбнулась:

– Веронике будет приятно снова жить в Шотландии.

Ее мать передернуло.

– Варварская страна. Трудно поверить, что наша дорогая королева любила ее все эти годы.

– Думаю, нам надо как-нибудь навестить их.

Мать посмотрела на нее с удивлением:

– Никогда прежде ты не проявляла интереса к путешествиям, Аманда.

– Но она ведь член семьи, матушка.

Графиня улыбнулась:

– Поговорю об этом с твоим отцом. Если мы не можем сделать ничего другого, по крайней мере надо убедиться, что Веронике хорошо живется в Шотландии. В конце концов, у нее нет родственников, кроме нас.

– Если не считать ее мужа, – сказала Аманда. – Очень интересный мужчина.

– К тому же лорд, хоть этот титул и шотландский, – добавила графиня.

– Как бы то ни было, Монтгомери – красивый мужчина, – сказала Аманда. – Как хитро поступила наша маленькая Вероника, избегнув скандала и заполучив такого мужа.

– Если бы не ты, Аманда, мы бы так ничего и не узнали.

Нежная улыбка на устах матери означала, что дочь угодила своим родителям и они ею довольны.

Однако, рассказав родителям о постыдном поведении Вероники, Аманда лишила себя дополнительного источника средств. Зато ее дорогая кузина вышла за богатого человека.

Должен был найтись способ заставить ее потрудиться на благо Аманде.

Веронике подали свадебный обед в маленькой столовой, где время от времени появлялась озабоченная миссис Гардинер.

– Могу я что-нибудь для вас сделать, леди Фэрфакс? – спрашивала она снова и снова.

После того как миссис Гардинер спросила об этом в третий раз, Вероника поняла, что экономка не столько стремилась услужить ей, как показать свое сочувствие.

– Все замечательно, – сказала Вероника, через силу заставив себя улыбнуться. – Благодарю вас за вашу доброту, – добавила она, сознавая, насколько странно быть объектом жалости в свадебную ночь.

Миссис Гардинер кивнула и вышла из комнаты, оглянувшись несколько раз. Вне всякого сомнения, бедная женщина хотела бы получить объяснения отсутствию Монтгомери, но не посмела этого сделать в силу преданности хозяину.

Новоиспеченного мужа Вероники не было видно. Он и не подумал сообщить ей о своем местонахождении, как и о своих намерениях.

После бесконечного обеда Вероника удалилась в отведенную ей комнату, где ее встретили и приветствовали миссис Гардинер и молодая девушка, которую экономка отрекомендовала Веронике как ее горничную.

– Право же, я не нуждаюсь в помощи, – сказала Вероника домоправительнице. – Видите ли, у меня никогда не было горничной.

– Да, ваша милость, но ведь теперь вы замужняя дама.

Вероника затруднялась решить, какая часть этого замечания смущает ее больше: то, что миссис Гардинер обращается к ней, употребляя ее новый титул, или то, что экономка решила, будто ее жизнь с этого дня изменилась.

И в самом деле брак изменил ее статус, превратив из бедной родственницы в жену богатого человека. День назад она называлась просто мисс Маклауд, а теперь стала леди Фэрфакс.

Однако оставалась такой же одинокой, как и в последние два года.

С помощью горничной Вероника переоделась в подаренный тетей Лилли и двумя своими кузинами прелестный пеньюар из лимонно-желтого шелка, выделенный ей из приданого Энн. После того как девушка ушла, Вероника поводила щеткой по волосам, пока они не улеглись волнами на плечи, и принялась изучать свое отражение в зеркале, отметив румянец на щеках.

Может ли мужчина счесть ее красивой? Как насчет Монтгомери? Или он видит ее такой, как есть, раз избегает брачной ночи, как избегал ее общества весь день?

Она стала новобрачной без мужа. Женой, оставленной супругом вскоре после брачной церемонии, оттого что он испытывал к ней антипатию.

И все же ее брак кое-что принес ей – свободу от чувств. К этой минуте Вероника уже была разгневана, и гнев ее возрастал.

«Я вас не люблю».

Но ведь и она его не любит.

Неужели желать любви слишком большая дерзость?

В волшебном зеркале Монтгомери Вероника увидела себя не одинокой. Она увидела в нем свою семью. И ощутила радость, оттого что увидела себя окруженной любящими людьми.

А что, в сущности, она там увидела? Возможно, она все это вообразила.

Но ведь теперь она могла заглянуть в него снова.

Зеркало было где-то в доме. Если, конечно, Монтгомери не вернул его законному владельцу. Но ведь муж сказал ей, что не знает, кому оно принадлежало.

Вероника бросила взгляд на часы на каминной полке. Где он? Уехал куда-нибудь кутить? В таком случае она могла спросить услужливую миссис Гардинер, где ее муж, но была слишком не уверена в себе, чтобы спрашивать об этом.

Вероника сняла пеньюар и надела свой поношенный халат из грубой ткани, туго стянула пояс, вышла из комнаты и направилась на третий этаж.

– Ваша милость, – сказала экономка, кутаясь в халат из плотной шотландки. – Чем могу служить?

Вероника заколебалась.

– Я ищу зеркало, – вымолвила она наконец.

Морщины на лице миссис Гардинер, казалось, стали еще заметнее и глубже.

– В вашей комнате нет зеркала?

– Я говорю о зеркале, украшенном алмазами. С надписью на обратной стороне. Думаю, на латыни.

Лицо экономки разгладилось, она улыбнулась.

– Это зеркало Скрайеров, [3] – сказала она. – Вы знаете о зеркале Скрайеров?

С минуту экономка внимательно вглядывалась в лицо Вероники.

– Это подарок новобрачной, ваша милость?

Лгать было неправильно.

Вероника улыбнулась:

– Вы знаете, где оно?

Это было не вполне ложью, но и не совсем правдой.

– Знаю, – ответила миссис Гардинер. – Принести его вам, ваша милость?

– Вы очень добры ко мне, миссис Гардинер, – сказала Вероника вполне искренне. – Право, мне несложно это сделать самой, если вы скажете, где оно.

Мгновение экономка внимательно смотрела на нее, и этот взгляд напоминал тот же, что был устремлен на нее две ночи назад. Миссис Гардинер серьезно относилась к своим обязанностям и, по-видимому, всерьез принимала свою верность хозяевам.

Однако теперь Вероника не была просто девушкой, за которой следовало присматривать. Теперь она стала леди Фэрфакс.

– Оно в библиотеке лорда Фэрфакса, – сказала домоправительница. – В шкафу. Третья дверца. Я сама положила его туда.

Прежде чем покинуть миссис Гардинер, Вероника крепко сжала руки, сложенные перед грудью, и спросила:

– Вы что-нибудь видели в этом зеркале, миссис Гардинер?

Экономка встретила ее взгляд:

– Я верующая женщина, ваша милость. Кое-кто считает, что волшебство – это территория дьявола.

Вероника не стала комментировать ее речь, только поблагодарила пожилую даму и направилась вниз по парадной лестнице из красного дерева.

Когда Вероника достигла прекрасно отполированного деревянного пола на этом этаже, мягкий свет масляной лампы на столе возле парадной двери освещал ее дальнейший путь.

Эта лампа образовывала лужицу света вокруг стола в холле, но его было недостаточно, чтобы осветить всю библиотеку. Углы ее тонули в тени, тень окутывала письменный стол и стулья.

Вероника вошла и зажгла лампу в углу на письменном столе. Фитиль подхватил пламя, и свет распространился за пределами круглого стеклянного абажура. Мгновение она наблюдала за ним, чтобы убедиться, что пламя не погаснет, потом огляделась, потому что прежде у нее не было такой возможности.

Она повернулась лицом к письменному столу Монтгомери. Посередине возвышалось его тяжелое пресс-папье с промокательной бумагой, чуть правее находилась подставка для перьев. На дюйм позади пресс-папье помещалась хрустальная чернильница. В левом углу стола возле колокольчика стояла шкатулка, по виду похожая на японскую.

Чем занимался Монтгомери, сидя за этим столом? Писал письма домой?

Упомянет ли он ее в своем следующем письме? Или будет скрывать их скороспелый брак от тех, кого любит?

Но на время Вероника попыталась отогнать мысли о муже ради другой, более неотложной цели – поисков зеркала.

Возле дальней стены находился ряд полок, заполненных книгами в кожаных переплетах, а под окнами длинный низкий сервант.

Миссис Гардинер сказала, что положила зеркало в третье его отделение. Свет от лампы не достигал этого угла. Поэтому ей пришлось наклониться, чтобы заглянуть внутрь, но она ничего не разглядела там. Вероника опустилась на колени и вытянула руку, чтобы дотронуться до задней стенки серванта. Ее пальцы нащупали ткань, и она вытянула находящийся в ней предмет. Сидя на корточках, она открыла тяжелый мешок и вынула зеркало.

Положила его стеклом вниз и принялась осторожно поглаживать кончиками пальцев прохладную золотую оправу. Пальцы ее измеряли на ощупь каждый из алмазов оправы.

Медленно Вероника подняла зеркало, прижимая стекло к груди, и, опустив голову, произнесла краткую молитву:

– Пожалуйста, дай мне что-нибудь увидеть. Что-нибудь обнадеживающее.

Вероника посмотрела в зеркало. Стекло его было коричневым, покрытым пятнами от старости. Ничего не случилось, и ее охватило разочарование. Она уже почти опустила зеркало, когда стекло вдруг посветлело. Дрожащими руками Вероника ухватилась за его ручку и подняла зеркало так, чтобы видеть в нем свое отражение.

Она увидела себя окруженной людьми, но их лица были слишком расплывчатыми, чтобы узнать, кто они. Свое же лицо, радостное и оживленное, Вероника видела достаточно ясно. Отражение было настолько отчетливым, что она почти ощущала радость, бурлившую в груди отражавшейся в зеркале девушки.

– Новый пример ваших интеллектуальных изысканий? – послышался голос за спиной.

Испуганная, застигнутая врасплох, Вероника прижала зеркало к груди и посмотрела через плечо на Монтгомери. Он стоял в двери, опираясь о косяк и сложив руки на груди. Волосы его растрепались так, будто с ними поиграл ветер. На плечах поблескивали капли дождя, и одежда казалась влажной.

Он посмотрел на зажженную ею лампу.

– По крайней мере вы не пытались скрыть свои действия, Вероника. Возможно, это делает вам честь. Но никак не кража.

– Я не собиралась его красть, – сказала Вероника. – Я просто хотела посмотреть.

Она снова опустила зеркало в мешок на шнурке и положила на место в сервант. Потом поднялась с колен. Его взгляд опустился на ее распахнувшееся неглиже, из-под которого виднелся шелк ночной рубашки.

– Вы и прежде видели меня обнаженной, – сказала она.

– Когда я видел вас обнаженной в прошлый раз, вы представляли собой жалкое зрелище. Сейчас другое дело.

Вероника сжала губы, но тотчас же заставила себя расслабиться.

Однако сердце ее забилось так быстро, что она почувствовала, как задыхается. Вероника уставилась на ковер, раздосадованная собственной трусостью, и все же заставила себя поднять глаза на него.

– Вы выходили из дома?

– Почувствовал потребность глотнуть свежего воздуха, – ответил он.

Это объяснение было так похоже на то, что она придумала несколько ночей назад, что Вероника улыбнулась.

– Я вас рассмешил, Вероника?

У него была манера смотреть так проникновенно, будто он старался увидеть ее душу.

Возможно, напряженность его взгляда или ее досада на него за то, что он покинул ее, заставили ее ответить таким же взглядом. Однако вместо того чтобы присмиреть, сказать что-нибудь вежливое и незначительное или просто извиниться и выйти из комнаты, она решила сказать правду.

– Нет, – ответила Вероника, – нет, Монтгомери, вы меня завораживаете.

Она решила пока не обращать внимания на его озадаченное лицо и насладиться воспоминанием о нем в другое время.

– Ступайте в постель, Вероника, – сказал Монтгомери, выступая из дверного проема и давая ей возможность пройти. – Сейчас же!

Она стояла, сцепив руки перед собой, потом направилась к двери. Проходя мимо него, подняла голову. Заметила, как сжаты его челюсти, как напряжены мускулы. Она уже готова была поднять руку и охватить его подбородок ладонью.

Но он принял такой вид, будто готов отпрянуть, если бы она дотронулась до него, а ей не хотелось бы вызывать в нем такое чувство. Монтгомери был разгневан и смущен, но за этим крылось что-то еще. Что-то темное и властное, нечто такое, чего она никогда не испытывала.

– Доброй ночи, Вероника, – сказал Монтгомери так, будто каждое слово было пропитано тягучим медом.