Она кивнула:

– Конечно, это верно. Забыть – было бы для тебя так легко. Вот почему ты бродишь каждую ночь. Вот почему иногда у тебя такой вид, будто тебя преследуют призраки.

Вот почему во сне ты держишься за меня, как за якорь.

Жар в его взгляде мгновенно сменился холодом, но она не смягчилась.

– Кем бы она ни была, – сказала Вероника, – ты все еще любишь ее.

– Как ты узнала об этом? Все твой «дар»?

– И так будет до конца нашей жизни, Монтгомери? Я буду мучиться вопросами и сомнениями, а ты будешь весь в своих тайнах.

– Разве не потому их называют тайнами, что их скрывают?

Вероника встала и перешла в спальню, по пути погасив лампу. Потом вернулась в гостиную.

– Зачем ты здесь, Монтгомери? Чтобы уложить меня в постель?

– Ты гонишь меня, Вероника?

– Ты же знаешь, что я не собираюсь этого делать, – ответила она тихо. – Я не могу.

Монтгомери встал, потянулся к ней, положил руки ей на плечи и медленно привлек к себе.

Вероника запрокинула голову и пристально смотрела на него снизу вверх, желая, чтобы он не был таким высоким. Смешно, но ее кузины много раз говорили о том, что она слишком высока по сравнению с ними, и о том, как это вредит ее внешности.

Она спросила отрывисто:

– Тебе не нравится моя внешность?

– Ты красивая женщина, Вероника.

Она почувствовала, как от его ответа по ее телу разливается тепло, но не поддалась этому ощущению и задала следующий вопрос:

– Так что тебе не нравится во мне?

Она заставила себя встретить его взгляд.

– Мой «дар»?

Монтгомери долго смотрел на нее, словно изучал, и у нее возникло ощущение, будто он осторожно нащупывает путь, ступая по гравию босыми ногами.

– То, что я не американка? У нас общее наследие, Монтгомери. Твоя семья, как и моя, происходит из Шотландии.

Он так крепко сжал ее предплечья, что ей показалось, он хочет встряхнуть ее.

– Ничто в тебе не вызывает моего неудовольствия, – сказал он, и это показалось ей правдой. – Когда мы занимаемся любовью, я не думаю ни о ком другом.

И все-таки он не любил ее. У него не оставалось любви для другой женщины. Не глупо ли с ее стороны желать больше того, что у нее было?

Он не мог держаться в стороне, но чувствовал, что каждый раз, когда бывает с Вероникой, она вытягивает из него чуть больше, чем он сказал прежде. Будто перед ней вязаное одеяние и она постепенно вытягивает из него нитку, шаг за шагом наматывая ее на палец. Единственный способ заставить ее замолчать и расслабиться самому – это заниматься с ней любовью долго и жестко, пока она не впадет в изнеможение и будет не в состоянии задавать вопросы.

Их постели оказались слишком далеко друг от друга. Тогда одним плавным движением Монтгомери сел сам и посадил Веронику на колени спиной к себе, покопался в горе ее нижних юбок и нашел разрез в панталонах.

Она произвела какой-то тихий звук, похожий на вздох, и это еще больше воспламенило его.

Монтгомери едва слышно выругался, отчасти обращаясь к себе, отчасти к ней, чувствуя свою боевую готовность и не прилагая к этому ни малейших усилий. Вероника была рядом, и он желал ее. И это было ясно, как то, что ночь сменяет день. Он гадал, сознает ли она, как он зависит от нее, как чертовски беспомощен, когда оказывается вблизи нее, сколько думает о ней и как легко она его воспламеняет. Она улыбалась, и он желал ее. Она хмурилась, и он желал ее. Какие бы чувства Вероника ни испытывала, что бы ни надевала, что бы ни делала, он желал ее.

– Монтгомери, – пробормотала она его имя, произнеся его со своим чувственным шотландским выговором.

Возможно, она слишком суетилась вокруг него, но он находил это столь же соблазнительным, как сам грех.

– Раздвинь ноги, – сказал Монтгомери, гадая, подчинится ли она.

Вероника чуть-чуть развела ноги так, что он смог затеять с ней игру пальцами.

И если бы кто-нибудь вошел в гостиную, то не увидел бы, как его пальцы ласкают ее влажную плоть, дразня эту нежную и податливую часть ее тела.

Вероника застонала, и это был такой скромный и едва слышный звук, что он мог бы быть вызван чем угодно. Его палец продолжал ласкать ее, а мгновением позже проник внутрь.

Монтгомери был возбужден и отвердел до боли.

– Ты думаешь о королеве? – спросил он хриплым голосом.

Ее веки затрепетали, и глаза закрылись.

– Нет.

– Гадкая Вероника, – сказал Монтгомери и убрал руки.

Ее глаза открылись, и она несколько раз моргнула.

– Я попытаюсь, – сказала Вероника, и в ее голосе тоже появилась хрипотца.

Рука Монтгомери снова оказалась в ее самом интимном месте, и он принялся ласкать и гладить разбухшие складки плоти, нежно дотрагиваясь до каждой. Потом его руки оказались у нее на бедрах, и он поднял ее.

– Разведи ноги пошире.

Вероника подчинилась, Монтгомери расстегнул свои панталоны и скользнул в нее плавным легким движением.

Вероника всхлипнула.

– Не двигайся, – сказал Монтгомери, откинув голову на спинку стула и полностью погрузившись в ощущение ее влажности и нежности.

Как, черт возьми, он мог думать о какой-нибудь другой женщине? Да он не мог сейчас думать ни о чем.

Вероника подалась вперед точно таким образом, будто делала это не в первый раз и знала, как довести его до безумия.

– Ты так восхитительна, – произнес Монтгомери голосом, жестким, как наждак. – Не двигайся. Господи, пожалуйста, не двигайся.

Вероника выпрямилась и оказалась именно в той позе, что и прежде, и сложила руки на коленях. Он оказался внутри ее, заполнив ее до края, ощутив жар и тугую плоть, что грозило быстрым окончанием этой прелюдии.

Монтгомери отвел ее волосы от затылка, провел ладонью вверх, поднимаясь к вороту, застегнутому на все пуговицы, как полагается. Провел руками по корсажу, ощутив ладонями ткань, обтягивавшую тонкую талию, пробежал пальцами по каждому шву, будто желая ощутить уместность одежды. Его правая рука добралась до складок на юбке, а левой он удерживал ее на месте.

Ткань ее платья прикрывала его колени и большую часть сиденья стула.

Дыхание Вероники было частым, веки полузакрытыми, а щеки слегка окрасились румянцем от прихлынувшей к ним крови. Она прикусила нижнюю губу. Из-за того, что она сидела к нему спиной, он не мог поцеловать ее в губы. Он рванулся вверх, чтобы наказать ее за невозможность поцеловать и за то, что так хотел это сделать.

Вероника слегка повернула голову: в ее глазах он увидел ослепительный блеск и настороженность. Все-таки леди не исчезла и на ее месте не появилась шлюха. Пока леди сознавала силу своего притяжения и цену, которую Монтгомери был готов заплатить, чтобы повергнуть их обоих в безумие прежде, чем все это закончится.

– Ты прекрасно и достойно одета, Вероника, – заметил он. – Я хотел бы, чтобы сейчас вошла Элспет и увидела нас сидящими в полном согласии.

Монтгомери ощутил, как сжались ее бедра при одной этой мысли и она сделала легкое движение. Он с трудом сдерживал себя у самого края, они оба уже соскальзывали в бездну. Вероника не двигалась. Она была горячей и такой тугой, что даже дыхание ее, казалось, вырывалось из груди с трудом.

Руки Монтгомери снова нырнули под юбку, он раздвинул обе части ее панталон, расширив их разрез настолько, что они разлетелись в стороны. Он добрался до ее обнаженного тела и описал влажный круг между ее бедрами, слыша ее стоны, сводившие его с ума.

Вероника прижала ладони к своему корсажу под грудью, дыхание ее было лихорадочно быстрым.

– Хочешь, чтобы я дотронулся до твоей груди, Вероника?

Она кивнула.

– Но едва ли это пристойно.

Вероника покачала головой.

– И даже просить меня взять в рот твой сосок непристойно.

Она кивнула, включаясь в игру:

– Это очень, очень непристойно.

Его большие пальцы встретились и принялись нежно ее поглаживать. Ее глаза закрылись.

Монтгомери хотелось двигаться, он просто сгорал от нетерпения, однако оставался, где был. Вероника ощущала его, мощного и твердого, внутри себя. Она была такой раскаленной, что ему казалось, будто ее плоть его обжигает.

– Ты думаешь об империи?

– Да, – ответила она, задыхаясь. – Обо всех этих кораблях.

– О морских путешествиях вокруг света.

– Обо всех этих высоких мачтах, – продолжала она, постанывая и слегка склоняясь к нему и сопровождая это движение сжатием мужского органа внутри ее тела.

Монтгомери улыбнулся, радуясь ее податливости, пониманию и таланту, высвободил руки из складок юбки и положил их на ее талию. Он принялся поднимать и опускать ее. Наконец Вероника получила свою награду за готовность принимать участие в этой игре.

– Такие крепкие и высокие мачты, – пробормотала Вероника, снова сжимая его своей тугой плотью. На этот раз она положила руки на подлокотники кресла и медленно чуть-чуть приподнялась, а потом так же легонько опустилась.

– Ты ни в коей мере непристойна, Вероника Фэрфакс, – сказал он, услышав снова ее дыхание. – Мне придется тебя наказать.

– Пожалуйста, – прошептала она, – не делай этого.

Вероника снова повернула голову, и этот их взгляд, разделенный обоими, был взглядом любовников.

– Не уходи, не покидай меня, – сказала она, – пожалуйста.

Будто он мог ее покинуть.

Она так легко переиграла его, получая удовольствие и от игры, и от него.

Ее лицо и шея раскраснелись, губы припухли, будто Монтгомери долго целовал ее, глаза были широко раскрыты и казались зелеными. Вероника задала ритм их движениям, упершись ногами в пол и приподнимаясь и опускаясь, будто используя его.

Монтгомери получал такое наслаждение, что готов был рассмеяться.

Вместо этого положил ладони на ее бедра и принялся помогать ей подниматься и опускаться и, когда она опускалась, тонул в ее тихих стонах.

– Ты ведешь себя совершенно недостойно, Вероника, – бормотал Монтгомери, подаваясь вперед, прикусывая зубами ее шею и дыша ей в ухо.

– Знаю, – ответила она, поворачивая голову. В глазах ее сверкал грешный восторг.

– Быстрее.

– Да, – отозвалась Вероника, и в ее голосе он различил нечто похожее на шипение. – Да.

Монтгомери хотелось провести языком по ее коже, ощутить ее вкус, прикусить сосок, забрать его в рот и потянуть. Но он сидел неподвижно, позволяя ей взять, использовать и выпить себя до дна. Ему хотелось излиться внутрь ее, ощутив восхитительное наслаждение, столь сильное, что оно граничило с болью.

Вероника достигла вершины, и он узнал об этом, услышав ее протяжный стон. Ее ритмические сокращения стали реже, а дыхание выровнялось и приняло более медленный характер, и тогда Монтгомери поднял ее на руки и перенес на свою постель, слегка пошатываясь, но испытывая такое ощущение, будто завоевал весь этот мир.

Когда рассвет разбудил его, Монтгомери смотрел на спящую Веронику, а восходящее солнце раскидало по комнате свои оранжевые блики.

Страсть сплела вокруг них сеть, обволокла их, но ему совсем не хотелось выпутываться из нее. С самого начала Монтгомери был поражен тем, что Вероника полностью отдавала себя в его власть. Теперь же, когда он начал узнавать эту женщину, понимание Вероники привязывало его к ней еще сильнее.

Вероника кое-что знала о его прошлом, но далеко не все. Правда заключала в себе трагедию и глупость и была вовсе не такой историей, какую ему хотелось бы рассказать.

И все же у него возникло чувство, что он не узнает покоя до тех пор, пока она не услышит ее всю.

И что тогда она скажет? Изменит ли это знание ее отношение к нему?

Волосы Вероники разметались вокруг лица. Губы и лицо были розовыми.

«Что тебе не нравится во мне?» Почему она ощущала ущербность в их отношениях?

Она знала о Кэролайн. И все же за все прошедшие недели не сказала ни слова.

Монтгомери потянулся и, положив руку ей на плечо, ощутил ладонью тепло ее кожи. Даже спящая она привлекала и обольщала его, будучи столь же естественной и неотъемлемой частью природы, как воздушные потоки, обтекающие его корабль. Он нуждался в ней.

Вероника заморгала и открыла глаза.

– Полетишь со мной? – спросил он, робея, как мальчик.

– Полететь? – спросила она, потягиваясь. – Когда?

– Завтра. – Взглянув в окно, он тотчас же поправился: – Сегодня.

Она показалась ему встревоженной.

– Не стоит бояться, – ответил Монтгомери. – Я хочу испытать воздушные потоки.

– Я не боюсь, – сказала Вероника, но он заподозрил, что это не так.

В Веронике чувствовалась твердая сердцевина, упрямство, позволявшее ей отрицать такое чувство, как страх.

Монтгомери терпеливо ждал, чертя пальцем неведомый узор на ее плече.

Вероника медленно кивнула.

– Это «да» или «нет»? – спросил он.

Она снова кивнула, на этот раз сопровождая кивок улыбкой.

– Это по единственной причине, чтобы доказать мне, что не боишься? – высказал он догадку.

Ее широкая улыбка заслуживала поощрения – поцелуя.

– Страсть идет тебе на пользу, Вероника, – сказал Монтгомери, отстраняясь. – Твои щеки порозовели, и ты выглядишь любимой.