– Когда мы с Анхен были помолвлены, мы были несмышлеными детьми, которые не в силах решать свою судьбу, – огрызнулся Адольф-Людвиг. – А вы с моей матерью были убеждены, что меня ждет престол. Но теперь я никто! Зачем я Анхен? Что я могу ей дать? Зачем Анхен мне? Что она может дать мне? Она влюблена в барона фон дер Шталле, а он влюблен в нее. Если я возьму за себя Анхен, барон мне не простит. У меня будет на одного приятеля и сторонника меньше, а их и так можно по пальцам пересчитать. Нет, пора забыть об этих давних, никого ни к чему не обязывающих клятвах! Но если хотите помочь мне взойти на престол и оставаться близкими для меня людьми, помогите сначала мне добиться руки этой датской девчонки. Ее семья в родстве с королевой Викторией! С правящей британской династией! Если Дания и Британия пригрозят моему дяде Фридриху, если у меня будет соединенное англо-датское войско, великий герцог передаст мне корону!

Адольф-Людвиг уставился в огонь, словно уже видел там картины своего триумфа, поэтому не заметил, как три женщины переглянулись, а потом на губах у баронессы фон Флутч появилась ехидная улыбка.

– Ты все это очень хорошо придумал, мой мальчик, – произнесла она. – Осталось воплотить в жизнь. Поверь, ради твоего блага мы с Анхен готовы поступиться нашими мечтами и амбициями, тем паче что ссориться с фон дер Шталле действительно неразумно. Но беда в том, что датская принцесса – нареченная невеста русского царевича Николая. Я сама слышала, как император расхваливал эту девушку своей жене…

Раздался резкий стук, и все испуганно оглянулись.

– Ничего страшного, – сказала Анхен. – Это Флора уронила щетку для волос.

– Прошу прощения, – пробормотала камеристка, поднимая щетку и отряхивая ее.

– Проклятые русские! – яростно выкрикнул Адольф-Людвиг, и три женщины, две из которых были чистокровными русскими, а одна – русской наполовину, снова обменялись взглядами. – Я должен ехать в Данию! Я должен опередить русского принца!

– Да кто тебя туда пустит, Адольф-Людвиг? – с презрением проговорила баронесса фон Флутч. – После того, что ты устроил на балу в присутствии русского императора, ты здесь, в нашем замке, фактически в заточении. Великий герцог следит за каждым твоим шагом. Раньше, чем ты повернешься в сторону границы, тебя схватят и, возможно, посадят в крепость. Тогда все будет кончено. Если ты в самом деле хочешь добиться датской принцессы, то нужно действовать похитрее.

– Но как? Как? – нетерпеливо воскликнул Адольф-Людвиг.

– У меня много родственников в России, – напомнила баронесса. – Есть они и при петербургском дворе. Я попытаюсь разузнать планы императора и русского царевича. Может, мы напрасно беспокоимся, и царевич не помышляет жениться на принцессе Дагмар.

– Это было бы весьма благоразумно с его стороны, – заметил Адольф-Людвиг. – Потому что я пойду на все, чтобы остановить царевича. И если понадобится его убить, я убью!

Снова раздался стук.

– У тебя криворукая камеристка! Вечно все роняет! – рявкнул Адольф-Людвиг, свирепо оглянувшись на Флору, которая стояла на коленях и прижимала к груди щетку. Голова ее были опущена, и никто не мог увидеть, что в глазах мелькал ужас.

– Все это очень хорошо, конечно, – буркнул Адольф-Людвиг, – но пока вы напишете своим родственникам, пока они оторвут свои задницы от кресел и начнут собирать сведения, пока напишут… Да и неизвестно, захотят ли они делать это, сообщат ли правду. Люди меняют решения каждый день. Ах, если бы я мог подослать шпиона к русскому принцу! Как мне нужен человек, который был бы рядом с ним и докладывал мне о каждом его шаге! Верный человек! Такой же верный, как вы, тетушка, как ты, Анхен, как…

– Как я, ваше высочество! – послышался голос, и все с изумлением обернулись к Флоре, которая поднялась с колен и стояла, прижав к груди злополучную щетку и твердо глядя на принца.


– Мари, эта девушка – великолепная партия для Никсы, – настойчиво сказал Александр Николаевич. – С какой стороны ни посмотри!

– Господи, что же великолепного может быть в какой-то датской принцессе… – уныло проговорила Мария Александровна.

С самого утра у нее мучительно болела голова. Собственно, она начала болеть на том балу, где Александр Николаевич объявил, что нашел невесту для Никсы. У Марии Александровны тотчас вообще все заболело: голова, сердце, дыхание начало прерываться…

Ее старший сын! Ее надежда! Ее самая большая любовь после мужа! Отдать его какой-то вертлявой, безвкусно одетой девчонке (всем известно, что голубой цвет не к лицу брюнеткам, они никогда не носят голубое, а она надела это свое незабудковое платье и почему-то выглядела в нем очаровательно!) – принцессе из крошечного королевства! Впрочем, невесту из этого крошечного королевства взял для себя наследник британского престола, империи ничуть не слабее, чем Россия, так что, пожалуй, Никсе будет незазорно жениться на этой, как ее там… Дагмар. И заодно породниться с правящей Шлезвиг-Гольштейн-Золденбург-Глюксбургской династией. Тем более что Дания больше и значительнее в политическом смысле, чем любое из германских великих герцогств, в том числе и того, откуда родом сама Мария Александровна. Правда, прошел слух, будто бастард Адольф-Людвиг требовал у герцога Фридриха посватать ему маленькую датскую принцессу, но тот недвусмысленно заявил, что ему не к лицу обращаться с просьбой, на которую заведомо будет дан отказ. Адольф-Людвиг просто спятил. Кому он нужен! Но можно представить, как обрадуется датский король, если руки его дочери попросит у него русский император! Для Дании, сотрясаемой общественными распрями, которая недавно потеряла в войне с Пруссией и Австрией все южные районы, осталась с разгромленными армией и флотом, союз с Россией – спасение, истинное спасение! Ее врагам из Берлина и Вены придется придержать загребущие руки, тянущиеся к «воротам Балтийского моря», как иногда называют Данию…

Муж совершенно прав. Это недурная партия для Никсы! И как бы ни было печально матери, сына пора отдать другой женщине. Никса должен отправиться в Копенгаген… но не прямо – нечего этой девочке слишком много о себе воображать! – а заехать как бы по пути, мимоходом. Врачи давно поговаривают, что его нелепые боли в спине могли бы излечить морские купания в Схевенингене, приморском городке близ Гааги. Оттуда легко можно добраться до столицы Дании…


Вскоре Никса уехал. В числе его сопровождающих был Вово Мещерский, что очень огорчило Сашу. Он лишился разом и любимого брата, и доброго приятеля. Ну, предположим, Мещерский вернется, а вот Никса… Нет, он вернется тоже, само собой, но это будет не просто Никса, а жених!

Саша уже знал, с какой целью родители отправили старшего сына за границу. Конечно, поправить здоровье, но главное – увидеть неизвестную девушку и, если она придется по душе, сделать ей предложение. Если придется по душе… Но ведь в этой девушке нет ничего особенного!

Они вместе рассматривали фотографический портрет Дагмар, который она подарила русским императору и императрице, расставаясь с ними в Карлсруэ. На этой фотокарточке можно было увидеть милое большеглазое лицо с очень ровными, прямыми бровями и маленьким носиком. Вокруг головы аккуратно уложены косы. Девушка была в белом платье с оборками. Она сидела у стола, а рядом на полу лежали две собаки – шпиц и еще какая-то большая, лохматая, небрежно плюхнувшаяся на край подола, так что невозможно было разглядеть высунувшуюся из-под платья ножку.

– Может, она нарочно так села, чтобы ног видно не было? – ревниво буркнул Саша. – Вдруг у нее ноги некрасивые?

Никса промолчал. Братья думали об одном и том же – о женских ногах. Саша вспоминал, как из-под юбки Марии Элимовны мелькали белые чулочки и красные туфельки. Никса вспоминал, как две голых ноги обвивали его спину и он, повернувшись, вдруг поцеловал стройное белое колено, потом другое, а русалка засмеялась, как от щекотки, и все тело ее волшебно всколыхнулось, и она еще крепче обняла Никсу и руками, и ногами…

Это было одно из драгоценнейших воспоминаний, которое он непрестанно воскрешал в памяти, но сейчас оно впервые не просто взволновало, а напугало его.

«Боже мой, как же мне жениться, если я не могу выкинуть ее из памяти? – подумал Никса. – Я же должен буду… все это делать со своей женой! И от нее не откажешься с улыбкой, как было тогда с Матрешей, к которой меня привез Хренов. Я должен буду, иначе… иначе разразится страшный скандал! Расторжение брака! Позор нашей семьи, позор России! Я должен перестать о ней думать. Я должен избавиться от нее! Но как это сделать?»

Эта мысль преследовала его постоянно, не оставляла и в Гааге, а потом и в Схевенингене.

Сказать по правде, Никса очень рассчитывал на Гаагу. Все-таки королевой Нидерландов являлась его тетушка София Вюртембергская, она должна была постараться развлечь племянника.

Однако в Гааге Никсе пришлось невесело. Королева София и король Вильгельм III друг друга терпеть не могли с самой свадьбы, даром что прижили четырех детей. София мечтала выйти замуж за немецкого принца, в которого была влюблена, а пришлось стать женой Вильгельма. Династические браки далеко не всегда оказываются счастливыми… Наверное, именно поэтому все их отпрыски считались неудачниками. Общение с ними у Никсы складывалось самое унылое, а старшего, Уиллима-Александра-Николаса, вообще не оказалось в Гааге, он где-то путешествовал. Впрочем, собраться семейным кругом не удалось ни разу: король и королева жили в разных половинах дворца и принимали русского цесаревича каждый на своей территории. Отношения в семье были настолько нехороши, что стоило упомянуть в присутствии короля королеву, как у него портилось настроение и он начинал брюзжать, а София вообще никогда не называла супруга по имени, а просто и презрительно – cet homme, этот человек, своего же старшего сына она звала mauvais sujet – шалопай.

Странно, но причиной их несчастной семейной жизни оказался единственный человек, который ласково и приветливо принял Никсу в Голландии, его двоюродная бабушка, вдовствующая королева Анна, мать короля, которая и устроила этот брак. Она была младшей дочерью Павла I. Ее руки безуспешно добивался Наполеон Бонапарт, за что ее возненавидела собственная сестра Екатерина. Теперь вдовствующая королева Анна, единственная оставшаяся в живых из своих сестер и братьев, жила в прелестном дворце, очень напоминавшем дворец в Павловске, а при дворе царил старомодный этикет в духе привычек ее отца. Ее церемонный русский язык и манеры были очаровательны и забавно-старомодны.

Визиты к ней стали самыми приятными для Никсы, не то что пребывание в скандально-холодной обстановке королевского дворца. И в общем-то, он вздохнул с облегчением, когда пришла пора перебраться в Схевенинген.

Вода Северного моря близ этого места всегда считалась целебной, лечила от чахотки и подагры. В Схевенингене лечили и душевные болезни. Больше всего народу стало наезжать сюда примерно с 1818 года, когда предприимчивому рыбаку по имени Пронк пришла идея возвести необычное строение на морском берегу. В нем разместились четыре кабины с ваннами, которые наполняли морской водой. За плату принимать их можно было в любую погоду. Сообразительный Пронк также придумал купальные кареты. В них богатые голландцы и приезжие раздевались до купальных костюмов, а то и догола, а потом прямо в карете въезжали в море до определенной глубины, оказываясь в воде. Так и принимали морскую ванну. Теперь купальными каретами пользовались только дамы – мужчины же входили в воду в особых халатах, наброшенных на купальные костюмы.

Для Никсы и его сопровождающих заранее сняли и приготовили две виллы. И начались морские купания, которые, по мнению личного врача цесаревича Шестова, должны были оказать на Никсу целительное действие. Однако погода выдалась сырой, дождливой, ветреной, Никса выходил из воды, совершенно замерзнув, а потом никак не мог согреться, хотя и бегал по берегу. Его постоянно знобило, он похудел и побледнел, настроение было отвратительным, он плохо спал…

Но врач был настолько убежден в пользе морских купаний, что не замечал явного ухудшения здоровья Никсы.

Вово Мещерский, обеспокоенный его состоянием, спросил доктора Шестова, не видит ли он, что цесаревичу морское купание вредно, и не следует ли его прекратить. Но рок беспощаден для великих мира сего в лице медиков, состоящих при них: Шестов не только не признал нужным остановиться на этом вопросе, чтобы над ним призадуматься, но ответил Мещерскому довольно пренебрежительно, давая понять: не ваше дело, я один в этом понимаю. Вово попытался убедить князя проявить свою волю, но тот покорно склонялся перед волей своего эскулапа. Вово обратился к графу Строганову и снова высказал свое опасение насчет вреда от морского купания для цесаревича, но тот не придал вопросу заботливого дилетанта никакого значения, уверяя, что действие морского купания оказывается благотворным не во время купания, а после.

Да, все это было слишком церемонно и исполнено ненужной важности! Обескураженный Мещерский записал в своем дневнике: