Они беспрестанно писали друг другу маленькие, как бы ничего не значащие записочки, и Сашенька Жуковская устала служить почтальоном. Впрочем, иногда Мари чувствовала, что идиллическое спокойствие губительно для их с наследником отношений. Надо было напомнить ему, что он мужчина, который жаждет наслаждения, а дать ему это наслаждение в силах только она, его Мария Элимовна. Она раньше Александра поняла, что нежной дружбы ему теперь мало – он мечтает о поцелуях и всем прочем, что должно за ними следовать. Однако лишен безумного темперамента своего младшего брата, а потому не станет настойчиво осаждать крепость невинности княжны Мещерской. Подождет, пока она, как созревший плод, сама упадет ему в руки. Но это мгновение Мари должна оттянуть. Ведь для мужчин, подобных Александру, невинность имеет важное значение. И если уж отдаться ему, то сначала надо довести его до такого состояния, когда ему уже будет все равно, девственница оказалась в его постели или нет. Мари еще не решила, кто именно окажется похитителем ее девственности: коварный обольститель, пообещавший жениться и бросивший ее, или гнусный насильник, пробравшийся в дом (по сути, Жюль вполне соответствовал этим двум воображаемым образам). Но она не сомневалась, что в нужный миг что-нибудь придумает для того, чтобы соврать Александру.

Минувшим вечером она не сказала великому князю ни единого слова. Болтала с Илларионом Воронцовым-Дашковым, хотя он отвечал весьма прохладно и явно тяготился ее вниманием, потом долго и надоедливо выспрашивала кузена Вово Мещерского о здоровье его матушки, хотя и на здоровье, и на матушку Вово ей было наплевать. Затем подсела с видом смиренной мученицы к кружку самых злоязыких фрейлин императрицы, возглавляемых Анной Федоровной Тютчевой, и принялась за вышивание. Она прекрасно знала, что весь вечер Александр мучился от желания поговорить с ней, но не мог преодолеть ревности к Иллариону и Вово и страха перед старыми сплетницами. Ах, как была бы счастлива Мари, если бы он хоть раз явно и открыто показал, что она дорога ему, он готов заступиться за нее перед теми, кто ее вечно упрекает. Но нет, он был слабоват и трусоват, а потому заслуживал мучений, которым она его подвергала.

Мари уже оценила натуру этого сильного, но нерешительного человека. Он не в состоянии противиться женскому влиянию. И достанется той женщине, которая поставит его в безвыходную ситуацию. В переносном смысле слова, запрет все двери и окна, чтобы ему некуда было бежать, только к предложению руки и сердца.

А может, и в буквальном…

Завтра надо будет сказаться больной и вовсе не приходить на службу. Тем более что на завтра назначен спиритический сеанс… Они были в моде при дворе, особенно увлекалась ими императрица, и Мари знала, что лишь из страха вызвать недовольство супруга государыня до сих пор не попыталась вызвать дух покойного цесаревича Николая Александровича.

Вот чего отчаянно боялась Мари… А если в этих спиритических бреднях кроется некая истина? И дух Никсы явится? И во всеуслышание потребует, чтобы она оставила в покое его брата, которому расчетливо морочит голову, пользуясь его простодушием и добродушием, а ведь если эти слухи дойдут до его невесты в Дании…

Мари вдруг улыбнулась. Великолепная мысль пришла ей в голову. Но нужно хорошенько все обдумать. Опасно попасться в таком деле, очень опасно. Если написать напрямую, попадешься точно. И тогда – даже страшно представить, какие могут быть последствия. Лучше воспользоваться помощью Клары. Со своей бывшей камеристкой Мари иногда переписывалась, разумеется, тайно от всех. Никаких подруг в Париже она не успела завести, а так хотелось знать о том, что происходит в столице мира!

Ноги озябли. Она перебежала по лунным квадратам, лежащим на полу, прыгнула в постель и свернулась клубком, поджав колени к подбородку, с головой укрывшись одеялом.

Решено. Никаких глупых спиритических сеансов завтра. Нужно достоверно сказаться больной, чтобы даже Сашенька Жуковская ничего не заподозрила. А то еще по доброте душевной проболтается Александру, что Мари совершенно здорова, просто хочет поморочить голову не слишком-то решительному поклоннику.


Первый день рождения Никсы без него… Плакал, как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил более всех на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но и в будущем. С ним я разделял и радость, и веселье, от него ничего не скрывал и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто отчасти, то это мать или будущая моя жена, если это будет милая Дагмар.


Александр сидел за письменным столом и печально перелистывал дневник.

Эта запись относилась к сентябрю, но с тех пор он, как змея во время линьки, сменил кожу, да не одну, а несколько. И эти слова были теперь ложью. Он не хотел, не хотел даже думать о женитьбе на Дагмар!

Другая была у него в мыслях.

Как это произошло, Саша не понимал. Невольно вспоминалось пушкинское: «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке видеть и слышать вас ежедневно». Да, неосторожно. Нюхал-нюхал нежный цветок, да и отравился его ароматом. В очаровании Марии Элимовны он увяз, как муха в меду. Вот, чудилось, она была только другом, человеком, более близким ему по духу, чем все остальные, но внезапно заслонила весь мир – и тем более далекую датскую невесту. А ведь отец договорился с королем Кристианом, что летом Александр приедет просить ее руки… Неужели поедет? Он не знал.

Жизнь без Дагмар была для Александра легкой и простой, а воспоминания о ней давили, точно тяжкий гнет. Не возникало потребности писать ей или получать от нее письма. Но если день проходил без записочки от Марии Элимовны, доставленной верной Сашенькой Жуковской, то Александру начинало казаться, что тоска камнем висит у него на шее и мешает жить. В эти дни он был не просто печален – он находился в оцепенении мыслей и чувств, с трудом и напряжением воспринимал наставления отца, а порою бывал откровенно туп на лекциях, которые для него читали лучшие профессора российских университетов. В один из таких дней император оказался поблизости, когда Александр с особенным трудом отвечал на вопросы своего преподавателя права Победоносцева, и, не сдержавшись, воскликнул:

– Ты заставляешь меня пожалеть, что по праву наследования императором должен стать ты, а не Владимир!

Победоносцев даже вздрогнул: как цесаревич сможет снести подобное оскорбление?! – однако Александр только буркнул угрюмо:

– А я давно об этом жалею. Во всяком случае, я мог быть совершенно свободен и сам распоряжался бы своей жизнью.

– Могу вообразить, как бы ты ею распорядился, – презрительно сказал отец. – Натворил бы глупостей во всем, начиная от женитьбы!

Увидев, как покраснел великий князь, Победоносцев понял, что намек угодил не в бровь, а в глаз.

Александр продолжал листать дневник.

Опять пошли неприятности. М.Э. мне сказала, что к ней пристают: зачем она садится возле меня так часто? Но это не она, а я сажусь возле нее. Снова придется сидеть бог знает где и скучать на собраниях. О глупый, глупый свет со своими причудами!

Проговорили с МЭ часа два, сидя рядом. Я про все забыл, слушая ее рассказы о Париже. Какой затворницей она там жила, в какой тоске! Мне стало так жаль ее. Но опять снова начались сплетни. Проклятый свет не может никого оставить в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны; где же после этого жизнь, когда другим повеселиться нельзя? Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже веселиться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость?


А вот запись от 16 февраля:

М.Э. исполнилось 22 года, я послал ей свою фотографическую карточку и передал поздравление. На карточке ничего не написал, только дату. Не знал, какие слова найти… Правильно говорит папá, я ни на что не годен…

Через десять дней настал день рождения самого Александра:

Вот минул мне 21 год, что-то будет в этот год? Вспомнил я письмо милого брата, которое он написал мне ровно год назад, где он поздравляет меня с днем рождения. Но его не стало, и он оставил мне свое место, которое для меня было всегда ужасно… Иной раз крамольные мысли посещают: я позавидовал Никсе… сразу прогнал это чувство. Но юность проходит, а света радости я не вижу и никому не нужен. Для всех я не человек, а только актер, который должен играть роли. Роль императора, роль послушного сына или жениха. Только М.Э. видит во мне меня, только ей я нужен сам по себе. Я ее не на шутку люблю, и если бы я был свободный человек, то я непременно женился бы, и я уверен, что она была бы согласна. Но это невозможно, на это я не имею права.

Несколько раз мамá заводила разговор о поездке в Данию. И Александр не мог не понимать, что это неминуемо, что с другими привязанностями надо расстаться. И на время благоразумие овладевало им, и он пространно описывал это свое отрезвленное состояние:


Теперь настает иное время, серьезное: я должен думать о женитьбе, и дай бог найти мне в жене друга и помощника в моей незавидной доле. Прощаюсь с М.Э., которую любил, как никого еще не любил, и благодарен ей за все, что она мне сделала хорошего и дурного. Не знаю, любила ли она меня, но все-таки со мной она была милее, чем с кем-либо. Сколько разговоров было между нами, которые так и останутся между нами. Были и неприятности и ей, и мне за нашу любовь. Сколько раз я хотел отстать от этой любви, и несколько раз удавалось на время, но потом опять сойдемся, и снова мы в тех же отношениях.

Теперь я уверен, что удалось пересилить себя, я устремлен целиком в будущее, а милая М.Э. – это прошлое. Радостное и счастливое, но прошлое.

В толпе друг друга мы узнали; Сошлись и разойдемся вновь. Была без радости любовь, Разлука будет без печали.

Все как у Лермонтова, которого мы с ней так любили.


Одно время он был вполне спокоен и даже думал, что как порядочный человек должен позаботиться о приличной партии для Марии Элимовны. Вообще было бы чудесно, если бы она вышла за какого-то его друга, они могли бы видеться в любое время и продолжать прежние дружеские отношения. Конечно, без всяких нежностей, но видеть ее, когда захочется, знать, что она счастлива…

Мысленно окинув взором круг своих самых близких приятелей, Александр остановился на Илларионе Воронцове-Дашкове. Он богат, знатен, ему двадцать восемь лет, самое время жениться.

– Илларион, слушай, а почему ты не женат? – спросил он в тот же вечер.

– Не встретил пока ту, которая станет мне дороже моей свободы, – усмехнулся красавец Воронцов-Дашков.

Александр неприязненно посмотрел на него. Как он красив! Мария Элимовна запросто может в него влюбиться. И забудет своего друга… Ничего! Главное – ее счастье.

– Я нашел тебе невесту, – решительно произнес Александр. – Меня заботит судьба Марии Элимовны.

Несколько мгновений Воронцов-Дашков смотрел на своего друга, не понимая, видит ли перед собой образец беспримерной наивности или беспримерной наглости. Затем осторожно сказал:

– Избави бог, ваше высочество. Лавры Амфитриона никогда меня не прельщали, да и по натуре моей в этой роли выступить не могу. А если хотите правду услышать, врагу не пожелаю быть женатым на фаворитке своего государя.

Александру показалось, будто он ослышался. А потом он счел за благо сделать вид, что ничего не слышал.

Александр очень хорошо помнил, что произошло позднее. Приехала взволнованная тетя Маруся, герцогиня Лейхтербергская, и сообщила, что в какой-то парижской пошлой газете появилась статья скандального характера. В ней, ссылаясь на «достойную доверия русскую корреспондентку», утверждалось, что наследник русского престола ведет легкомысленный образ жизни и отказывается от брака с датской принцессой, потому что волочится за фрейлиной императрицы, какой-то княжной М.

Тетя Маруся уверяла, что эту статью напечатали в других европейских странах, и, вероятно, о ней уже известно в Дании. Александр растерялся. С одной стороны, это было ужасно. Такая обида для Дагмар! Если об этом узнают король и королева, они запретят своей дочери даже думать о легкомысленном русском наследнике. С другой стороны… ему ведь совершенно не хочется жениться на Дагмар. И если разразится скандал, то отец махнет на него рукой и позволит ему… Позволит? Или нет? Но как этот скандал отразится на Марии Элимовне?

«За себя мне все равно, – торопливым почерком записал он в тот день, – но бедная, бедная М.Э.! Вот до чего я ее довел, что о ней печатают в газетах! Вот он, мир-то! Вот люди!»


– В чем дело? – резко спросил тогда отец. – Что у тебя за отношения с княжной Мещерской?