Елена Езерская - Любовь и корона

— Твой отец был наивным и малодушным!..

— Не смейте так говорить о папеньке! — оборвала Лиза княгиню со слезами в голосе. — Он благословил наш союз с Владимиром! Он верил в нашу любовь и желал нам счастья.

— Счастья?! Да что он понимал в счастье! — надменно рассмеялась Долгорукая.

— Вы просто не любили его!

— Ах, вот оно что! — иронически всплеснула руками княгиня. — Ты, друг мой, оказывается, лучше меня знаешь, как я жизнь прожила! Но это уже слишком! Хватит! Больше никаких послаблений! Ты выходишь замуж за Забалуева, и разговор на эту тему последний! А пока я свой запрет не снимаю — будешь сидеть в комнате до того, как Андрей Платонович приедет для объявления помолвки. И тебя я, пожалуй, закрою на ключ. Ты, Соня, ступай сейчас же со мной — пусть эта негодница одна посидит. А к обеду я за ней Татьяну пришлю.

— Не буду я обедать! — крикнула вдогонку уходящей матери Лиза. — Лучше с голода умру!

— Это уж как сама пожелаешь, — пожала плечами Долгорукая. — А завтра все равно отец Павел приедет — договор наш с Забалуевым освящать.

Идем, Соня!

Мария Алексеевна взяла Соню за руку и насильно вытолкала ее из комнаты впереди себя, потом заперла дверь на ключ.

Лиза зарыдала в голос. Разум ее, казалось, помутился — мир искривился и поблек. Все было безрадостным и угнетающим. Жизнь бесславно закончилась, успев лишь поманить замечательной сказкой о счастье. И любимый так и не приехал, не ворвался в ее казематы на белом коне — блестящий гвардейский офицер с золотыми аксельбантами…

Лиза уже исплакала пару-другую платочков, когда в окне появилась русая голова Татьяны. Верная девушка подставила к окну лестницу.

— Барышня, а барышня! — тихонько позвала она. — Вы бы плакать перестали и меня послушали.

— Татьяна! Ты! — Лиза бросилась к окну. — Милая, помоги мне выбраться из этой тюрьмы! Я должна бежать!

Сейчас же, немедленно!

— Вы бы, Лизавета Петровна, не спешили, — успокаивающий тон девушки подействовал на Лизу благотворно, и она прислушалась к ее словам. — У меня для вас новость хорошая…

Татьяна ненадолго замолчала, прислушиваясь к голосам, доносящимся от дома. Лиза тоже замерла, опасаясь неловким словом или движением нарушить эту тишину, как будто от нее зависела и жизнь, и судьба. — — Я узнала от Никиты, конюха Корфов, — наконец, быстро проговорила Татьяна, — что барон прибыл в свое поместье!

— Свершилось! — воскликнула Лиза и в благодарном молении Небесам сложила ладони. — Татьяна! Мне нужно срочно увидеться с бароном!

— Но это невозможно, — с сомнением покачала головой девушка. — Барыня вас заперла, а ключ носит с собою.

— Нет ничего невозможного! — храбро сказала Лиза. — Надо только придумать, как мне выбраться отсюда…

Карл Модестович Шуллер спозаранку разыскивал барского конюха Никиту. Управляющий по обыкновению заглянул для порядка в манеж и, к великому своему удивлению, не обнаружил в стойле одного из лучших жеребцов.

Он берег его для себя, потому что страсть как любил покрасоваться и вообще уже не раз думал о том, как рысака у барона увести — то ли хворым объявить, то ли свалить пропажу на здешних цыган, что табором стояли неподалеку, А пока велел Никите беречь его пуще глаза и холить, что есть силы. И вот тебе — ни Никиты, ни —Бурого!

Шуллер послал на луга и на водопой — проверить, не там ли оба, но посыльные вернулись ни с чем. Раздраженный управляющий уже велел объявить конюха в розыск, когда ему сообщили, что Никита, как ни в чем ни бывало, обмывает в стойле Бурого с прогулки.

Управляющий подозвал к себе дворового Григория. Он был у Шуллера на посылках. Двухметровый увалень, он отличался покладистым нравом и недалеким умом, хотя был разговорчив и порой излишне любопытен. Шуллер прикармливал этого вполне добродушного великана на тот случай, если требовалось кого-нибудь проучить или силой к ногтю привести. Григорий запросто поднимал двух мужиков и в свалке мог раскидать полдюжины человек. Но если и бил кого — сам с пьяных глаз или по указу управляющего — то всегда смотрел несчастному в глаза с состраданием и заботой, словно спрашивая — не сильно примял-то?

Ты уж потерпи, браток…

— Значит так, Григорий, — Шуллер постучал плеткой по сапогу. — Ступай сейчас к воротам конюшни, а как Никитка из стойла выходить станет — хватай его да скрути покрепче. — — Никак, парня угробить собрались? — нахмурился Григорий. — За что хоть суд-то?

— Я еще перед тобой отчет не держал!.. Гулял он всю ночь где-то да еще лучшего рысака загнал!

— Я к вам, Карл Модестович, со всем уважением. Но и Никиту я хорошо знаю — просто так не исчез бы.

А вы поговорили бы по душам, узнали, может, стряслось чего. И тогда решили, пороть или нет.

— Может и тебя заодно выпороть, раз уж ты такой сочувственный? — взъелся управляющий. — И вообще — что такого может стрястись у крепостного конюха? Какая такая у него может быть тайная жизнь? Ну? А если у него что и стряслось, о чем я не знаю, то значит, Никитка скрывает это от меня. Скрывает от своего управляющего. Или ты со мной не согласен?

— Да вроде правы вы, барин, — Григорий в задумчивости почесал горстью в затылке. — Значит — вязать и пороть?

— Вязать и пороть! Да побыстрее, чтобы опять куда не пропал!

Глядя, как Григорий по-медвежьи косолапит к конюшне, Карл Модестович выругался на родном наречии и в порыве гнева стегнул плеткой по горшку на скамье близ ворот. И чего, спрашивается, утварь поперек дороги оставили, разбазаривают добро! Горшок отозвался звонкой пустотой и разбился.

— Карл Модестович, — окликнул его Григорий, — готово все!

— Чудесно, — самодовольно улыбнулся управляющий.

Он любил покуражиться над крепостными, особенно когда старый барон уезжал. Жаловаться на него боялись.

Барон бывал в имении наездами, а управляющий здесь — каждый божий день и час.

— Итак, — тихо сказал Шуллер, подходя к связанному Никите.

Конюх стоял на коленях в сенном углу и с вызовом смотрел на управляющего. Управляющий никогда не решился бы встретиться с ним один на одни — Никита парень был видный, высокий, сильный. Барон всегда брал его в театре на главные роли — героев-любовников играть.

— Отпустили бы вы меня, — попросил Никита, — мне еще репетировать надо.

— Отпущу, — кивнул Шуллер, — если немедленно скажешь, по какому такому поводу и куда ты ночью гонял Бурого!

— Не было ничего. В поле я его выводил, потом через лес — и вниз, к реке.

— Значит, правды говорить не хочешь? Будь по-твоему — выпори-ка, Гриша, его хорошенько. Лупи, до тех пор, пока не скажет, где его носило.

Григорий с извинением занес свой кулачище над Никитой, как вдруг в конюшню зашла Полина — тоже актриса из крепостного корфовского театра.

— За что парня мучаете, изверги? — всплеснула она руками. — Может, и не виноватый он? Может, ему и правда скрывать нечего? Мне сердце подсказывает.

— Сердце, говоришь? Ладно, — ухмыльнулся управляющий и, подойдя к Полине, схватил ее за руку, потом взятой с гвоздя веревкой несильно перевязал ей запястья и велел:

— Тогда вы вместе здесь и посидите по-сердечному. А мы пока подумаем, как с вами дальше быть.

Модестович кивнул недоумевающему Григорию — мол, давай, выйдем пока. Григорий ничего не понял и попытался что-то спросить, да управляющий ему так на ногу наступил, что даже этот неповоротливый и малочувствительный гигант вздрогнул и заковылял к выходу. Выйдя за дверь, Шуллер дал знак Григорию, чтобы стоял тут же и молча слушал, что там в конюшне происходит.

— Как же ты, Никитушка, попался? — доносился до них сладкий голос Полины. — Дай-ка я к тебе поближе сяду, рану твою поцелую — такое лицо красивое разукрасили! Где же ты был, соколик мой, всю ночь пропадал?" Какие у тебя мягкие волосы… И руки сильные… Хочешь, я буду, весь день целовать тебя и всю ночь? Ты только скажи мне… Скажи, где ты был?

— А ты поцелуй меня еще раз да покрепче. И я тебе скажу, — голос Никиты звучал глухо и даже, показалось, грозно.

— Так? Хорошо?

— Да. А ехал я через поле и думал о тебе… Какая же ты подлая дрянь!

— Ах ты, лошадник несчастный! — взвизгнула Полина. — Надеюсь, Карл Модестович своей плеткой живого места на тебе не оставит!

Управляющий рванулся в конюшню и на пороге столкнулся с Полиной, со злостью стаскивающей веревки с рук.

— За содействие благодарен, да только результат — никакой.

— Для тебя никакой, а я знаю: к Аньке он в Петербург ездил, к любимой потаскухе старого барона! С ума он сходит по этой гадине! Влюблен он в нее!

— Уверена? — с подозрением спросил Шуллер. — Он же ничего не сказал.

— А мне и говорить не надо! — кипятилась Полина. — Если бы кого другого дело касалось — мигом язык развязался бы, лишь бы его актерское личико не попортили. А за эту он на эшафот пойдет — выгораживать будет!

— На эшафот, говоришь? — недобро усмехнулся управляющий. — Это мы ему быстро устроим. Григорий! Бей его, пока не разговорится или язык не вывалится!

Григорий укоризненно покачал головой и пошел ломать Никиту. Удары так и посыпались на конюха.

— Ну, так где ты был?! В Петербурге?! Встречался с бароном? О чем ты с ним говорил? Отвечай! — кричал Никите в лицо стоявший над ним Шуллер.

Полина караулила у двери — ее вмешательство было предусмотрено хитроумным управляющим. Прослышав, что Никиту все утро искали, она сама бросилась помогать Шуллеру, и тот велел ей вмешаться и разговорить Никиту, когда допрос с конюха снимать будут.

Полине Никита нравился, да только вот незадача — тот все глаза проглядел ради другой, один для него был и есть свет в окошке, милая Аннушка!

Всех околдовала эта стерва — от кухарки до конюха. А старый барон еще раньше пал жертвой ее хитрости — все для нее делает, наряжает, как куклу, возит за собой в Петербург. И словно ее, Полины, нет на белом свете. Никто не замечает, как она красива, как талантлива. Модестович — не в счет, с ним Полина крутила, чтобы дворовой работы избежать. Не все же Анне в кисеях ходить да на шелках почивать!

— Тпру! Приехали! — раздалось от ворот.

Во дворе остановилась карета барона.

— Модестович, — позвала Полина. — Никак барин возвернулся. И она с ним!

— Что? Не собирался он приезжать, — управляющий не поверил ей и выглянул из конюшни. — Только этого мне не хватало!.. Так, Григорий, брось его здесь, развязать не забудь!

Пусть думают — под копыта попал.

А ты у меня, Никитка, смотри! Узнаю, что ночью сделал что-либо против меня, сгною, запорю!

Карл Модестович бросил плетку в конюшне и пошел навстречу барону и Анне.

— Иван Иванович! Какой приятный сюрприз!.. Здравствуйте, Анна Платоновна… Почему не сообщили? Я бы велел накрыть стол, прибрать комнаты, баньку растопить…

— Некогда мне в бане париться, — прервал его барон. — У меня важное дело к княгине Долгорукой. Сейчас сразу и поеду к ней. До меня дошли слухи, что она хочет завладеть моими землями.

— Откуда подобные подозрения? — вздрогнул Шуллер.

— Известие вчера получил. Найди Никиту, пусть запряжет свежих лошадей.

— Да приболел Никитами потом, Долгорукая — женщина непростая.

Скажете ей все прямо — она тут же примется все отрицать. Слезы прольет, и вы окажетесь во всем виноватым.

И припишут вам оскорбление и навет.

— Но я должен выяснить, что происходит!

— Я вам другое предложу. У меня в имении Марии Алексеевны есть приятель. Время от времени он мне рассказывает кое-что о Долгоруких. Позвольте, я сначала с ним поговорю, все и разведаю.

— Так сделай это поскорее! Я не могу позволить Долгорукой украсть мое поместье!

— Сделаю, — кивнул управляющий. — А вы в дом проходите — может, отдохнете? Сейчас распоряжусь, чтобы под суетились все.

— Некогда мне отдыхать, — остановил его барон. — Лучше покажи, что для спектакля готово. Какую пьесу взял, с кем репетируешь. Я собираюсь звать в гости директора Императорских театров — не хочу перед ним показаться дилетантом.

— Как прикажете, — Шуллер поклонился барону и сделал знак Полине следовать за ним.

— Идем, дорогая, — барон велел Анне взять его под руку, и все вместе они отправились в театр.

Репетиция оказалась в полном разгаре, когда они вошли в зал'. Декорациями барон остался доволен. Улочки Вероны, перенесенные на сцену со старинных гравюр, были как настоящие — и башенки, и балкон, на котором стояла Джульетта.

— Неплохо, совсем неплохо, — похвалил управляющего барон. — А как артисты, готовы?

— Работают, Иван Иванович, стараются. А вот, — Шуллер кивнул Полине, все это время державшейся на отдалении, — наша новая Джульетта.

Полина Пенькова — позвольте рекомендовать, достойна всяческих поощрений.

— Сложнейшая роль, однако, — барон с сомнением посмотрел на Полину, девушку высокую, видную, ей бы Психею иди нимфу какую-нибудь играть, а Джульетта — тонкое, хрупкое создание…