Геннадий Ильин - Любовь и небо

Летний аэродром находился километрах в сорока от основной базы. К нашему приезду городок усилиями солдат срочной службы был уже разбит и облагорожен, и нам оставалось только навести лоск на территории, почистить дорожки, соорудить клумбы и посадить цветы.

За палатками, где предстояло жить, раскинулся методический городок, а дальше – широкое раздолье взлётно-посадочной полосы… Вытянутое с востока на запад на добрых полтора километра, оно было плотно окаймлено вековыми соснами и тёмно-зелёными елями, и только кое-где кудрявились свежей глянцевой листвой стайки берёзок. На краю аэродрома, огороженный колючей проволокой, разместился склад ГСМ со множеством больших и малых емкостей и огромной железнодорожной цистерной в центре. А поблизости от городка в одну шеренгу стояли тупоносые Яки, заботливо зачехлённые брезентом от непогоды.

Весь курсантский поток, как и в Аткарске, разбили на экипажи и назначили инструкторов. В нашей лётной группе изменений не произошло, если не считать, что вместо Володьки Забегаева старшиной назначили меня. Доверие, конечно, льстило моему самолюбию, однако должность не радовала. Кому нужны лишние хлопоты?

С инструктором Широбоковым мы впервые встретились на территории УЛО. Лейтенант в прошлом году закончил наше же училище и в новенькой, хрустящей форме, словно только что отпечатанная купюра, выглядел как образец для подражания. Высокий, стройный, с обаятельной улыбкой парень был чуть – чуть старше нас, и разговор вёл на вполне понятном курсантском лексиконе.

После короткого знакомства лейтенант ушёл, пообещав с каждым поглубже поговорить в воздухе.

В лагере он появился на третий или четвёртый день после нашего перебазирования. По-хозяйски откинув полог палатки, он вошёл внутрь, и я на правах старшего дал команду «Встать! Смирно!» и доложил, что происшествий в экипаже не случилось, и что люди занимаются по распорядку дня.

– Вижу, – сказал Широбоков, окидывая взглядом наше немудрёное жильё и усаживаясь около буржуйки.

– Как настроение, по полётам не скучаете?

– Ожиданием и живы, – отозвался из своего угла Женя Девин – мой самый первый друг и товарищ по аэроклубу.

– Это хорошо, – с удовлетворением похвалил инструктор. – Ну, что ж, через недельку, пожалуй, и начнём. Самолёт интересный, норовистый, на взлёте и посадке капризный, зато в воздухе послушен, силён и безотказен, и выполняет все фигуры высшего пилотажа. Если, конечно, чувствует в кабине лётчика, – добавил он.

– А теперь главная ваша задача – не болеть, дисциплину не нарушать, в самоволки не ходить. Надеюсь, всем понятно?

– Чего уж проще, – вставил слово и Вовка Забегаев, а Гена Чирков закивал головой и смущённо заулыбался.

– Если вопросов нет, то до завтра, – повернулся лейтенант к выходу. – Отныне мы будем встречаться каждый день.

– Встать! Смирно! – скомандовал я, провожая инструктора.

– Вольно, – произнёс он через плечо и вышел.

Хотя по ночам в палатке было не жарко, зато уже с утра чувствовалось окончание весны и наступление лета, и мы целыми днями проводили на воздухе.

Под руководством нашего наставника мы чуть ли не наизусть изучали «Инструкцию по эксплуатации самолёта Як – 11», « Курс учебно-лётной подготовки» (сокращённо – КУЛП). Знания, почерпнутые из них, составляли основу безопасности полётов, а пунктуальное выполнение рекомендаций – гарантию быстрого и уверенного овладения техникой пилотирования.

Дважды в неделю работали на матчасти, устраняя зазоры между ветошью и поверхностью самолётов. Но это так, между прочим, а главным оставалась подготовка к предстоящей вывозной программе.

– На первых порах буду вам помогать, – обещал инструктор, – но не надейтесь, что это затянется надолго. У каждого из вас хороший самостоятельный налёт на Як-18-х, вы уже прочувствовали красоту свободного полёта, и лишать ее в вывозных и контрольных не входит в мои планы.

Машина действительно оказалась более чем серьёзной. На взлёте из–за мощного гироскопического момента винта она активно разворачивалась в сторону от курса, и были случаи, когда некоторые курсанты отрывались от земли чуть ли не поперёк старта. Широбоков научил нас парировать тенденцию машины к развороту ножной педалью, и с нами подобных казусов не происходило. А на посадке самолёт не терпел высокого выравнивания и выдерживания и охотно сваливался на крыло. Вот где мне пригодилось умение видеть землю до миллиметра.

Если вы от кого-то услышите, что проблема секса в армии решена, примите это известие с определённой долей юмора. Армия – это наглухо закрытый мужской монастырь с обетом строгого воздержания. До тех пор, пока существует принудительный призыв в ряды Вооружённых Сил, тема будет всегда муссироваться от самых высших чинов до рядового солдата. Именно последнему, затюканному и забитому, приходится испытывать морально-психологические неудобства в общении с противоположным полом. Казалось бы, в таких условиях самое время расцвести гомосексуализму, но «голубых» в конце шестидесятых не было. В русском языке и слова – то такого не существовало.

Большие начальники, подписывая соответствующие уставы, предусмотрительно ввели в текст воинских трактатов ёмкую фразу о том, что каждый защитник нашего славного Отечества обязан стойко переносить тяготы и лишения воинской службы. Проще говоря, если природа настоятельно требует интимных отношений с женщиной, а её нет – крепко завязывай свой непослушный стручок на двойной узел. Кстати, самовольные отлучки, с которыми так рьяно борются начальники всех рангов, происходят именно на этой основе.

Одним из способов удовлетворения плотской похоти в армии – широко распространённое среди молодёжи рукоблудие. И просто, и доступно и голова не болит. Однако и оно имеет определённые минусы. Во-первых, требует тщательной конспирации, чего не так-то просто добиться, постоянно находясь на виду среди сослуживцев. Во-вторых, от механической дрочки и без определённых фантазий истинного оргазма не получаешь. И, в-третьих, если не менять руку, пенис искривляется и портит внешний вид голого служивого. Ко всему прочему говорят, что от онанизма на ладонях вырастают волосы. Проверьте, они у вас есть? Нет? Значит, врут люди.

Полагаю, излишне напоминать, что курсанты – те же солдаты, и испытывали чувство сексуального голода ничуть не меньше, даже наоборот, поскольку солдатская пайка была заметно беднее лётной. А у полуголодного мысли, как известно, работают в другом направлении.

Частенько во сне меня навещали старые подружки Любка и Вера. Как правило, вели они себя вызывающе, а Любка, стерва, по привычке обшаривала мои карманы, пока я над ней трудился. После таких встреч я просыпался и с отвращением обнаруживал скользкую, как сопли, мокреть на кальсонах. Когда это произошло впервые, я растерялся, подумал, что заболел, но со временем стал воспринимать поллюции как должное. Оказалось, что этот «грех» испытываю не только я.

Был июнь месяц, первый месяц лета. Я уже летал самостоятельно, когда однажды весь наш экипаж назначили в наряд на кухню. Нам это нравилось, потому что поварами работали несколько женщин из Калманки. Не скажу, чтобы они были нашими ровесницами, постарше, конечно. Но ничего, миловидные, в меру весёлые и слегка задиристые. С одной из них, Наденькой, мы иногда перестреливались взглядами и беспричинно улыбались. Иногда, походя, обменивались парой ничего не значащих фраз и расходились в разные стороны. С тонкой талией и рельефно выделяющимся из– под ситцевого платьица бюстом в моих изголодавшихся глазах она выглядела совершенной конфеткой. И это чудо природы носили по земле стройные точёные ножки.

Мы сидели в кружок, чистили картофель и травили анекдоты, когда шеф-повар, колдуя над кастрюлями, произнесла от печки:

– Надюша, сходи – ка в погреб, принеси кислой капустки, на бигус не хватает.

– Иду, Ольга Сергевна, – кротко сказала девушка, вытирая руки полотенцем.

– Курсантик, за мной, – позвала она меня, и я, подхватив на ходу кастрюльку, пристроился ей в хвост.

До погребка рукой подать, метров в сорок от кухни. Обогнав Надежду на последних метрах, я откинул крышку погреба и по приставной лестнице спустился вниз. Внутри стоял полумрак, вдоль стен стояло несколько бочек с солениями, слева пристроились ящики с овощами.

– Знаешь, откуда брать? – спросила сверху Надежда.

Я поднял голову и чуть язык не проглотил. Её длинные, как кипарисы, ноги росли, казалось из самой талии, а чётко обозначенный выпуклый треугольник едва прикрывался голубыми трусиками.

– Не-а, – проглотив слюну, прошептал я.

– Вот слепой, – засмеялась Надя. – Держи лестницу, сейчас покажу, – и стала осторожно спускаться вниз.

Первым на её действия прореагировал мой стручок. Он бесстыдно восстал над яичками и упёрся чуть ли не в подбородок. Девушка успела опуститься ещё на три ступеньки, прежде чем мои руки непроизвольно скользнули по её гладким и прохладным, как мрамор, ногам и добрались до бёдер.

– Ах, что ты делаешь, – повернулась она лицом ко мне, и я мгновенно впился в её сладкие, мягкие губы, закрывая рот от неуместных возражений, и лихорадочно освобождал из плена застоявшийся, словно конь в стойле, пенис.

Я не стал, торопясь, снимать с неё трусы, просто отодвинул краешек в сторону и мелко задрожал, когда почувствовал, как мой фаллос мощно вошёл в вожделенную плоть по самую рукоятку.

– Господи, – прошептала девушка, моментально прилипнув ко мне всем телом, – да ведь увидеть могут, – развернулась она передом.

«А чёрт с ними!», – пронеслась метеором и растворилась в блаженстве шальная мысль, и я участил амплитуду качения.

Крепко впившись руками в мои ягодицы, Надя передком настойчиво пыталась оттолкнуть мужское достоинство и тихонько постанывала. Через пару минут интенсивного общения (ну почему так быстро!) мы блаженно дуэтом проурчали и вместе кончили. В припадке благодарности я отвесил ей долгий, взасос, горячий поцелуй.

Спешно приведя себя в порядок и избегая взглядов, мы благополучно выбрались из погреба и двинулись на кухню, а кастрюля, прихваченная с двух сторон, мирно покачивалась между нами.

– Если ты не против, – вполголоса предложил я, – мы могли бы встретиться ещё разочек, и не обязательно в погребе.

Она согласно кивнула и с улыбкой произнесла:

– Я скажу, когда…

С лейтенантом Широбоковым у нас всё ладилось. В меру требовательный и вполне демократичный, он к тому же знал своё дело и уверенно передавал его экипажу. В полётах вёл себя спокойно, не раздражался по пустякам и в отличие от моих прежних инструкторов не применял в качестве аргументов матерных слов. На разборе полётов он, прежде всего, старался понять, уразумели ли мы причины допущенных ошибок. Иногда соглашался с нашими объяснениями и удовлетворённо кивал головой, но чаще вставлял своё видение на выполнение отдельных элементов, вскрывая самую суть допущенного промаха.

Как-то во время контрольного полёта в зону после отработки боевых разворотов и поворотов на горке я попросил Широбокова показать, как на практике выглядит превышение:

– Третий год слушаю, а не сталкивался.

– Понятно, – отозвался он с задней кабины, – сейчас увидишь.

Самолёт свалился на крыло и понёсся к земле в глубоком пикировании. Над лесом он вышел в горизонтальный полёт и юркнул в глубокий узкий овраг, похожий на ущелье. Края оврага остались над головой, внизу змеилась безымянная речушка и только впереди виднелся краешек голубого неба.

– Посмотри на высотомер, – раздался в наушниках голос инструктора, – какая высота?

– 150 метров.

– А мы практически под землёй. Вот тебе и превышение.

Самолёт свечой взмыл в зенит, набрал требуемую высоту, и мы направились в сторону аэродрома.

– Надеюсь, тебе понятно, что самому выполнять такие трюки непозволительно, – строго сказал инструктор. – Иначе мы крепко поссоримся.

В парковые дни весь экипаж поступал в распоряжение механика Пал Палыча Гаврюшина. Человека по нашим меркам пожилого, степенного и обстоятельного. Приняв от меня доклад о прибытии, он неспешно вытирал ветошью руки, обходил строй и ставил задачу:

– Вот что, босота ясноглазая. Сегодня будем устранять зазоры между тряпкой и фюзеляжем. Но сначала отдраим движок и почистим кабины. Я правильно выражаю свои мысли?

Соглашаясь, мы хором кивали головами, поскольку другой альтернативы не было.

Пал Палыч распределял команду по объектам, вручал шанцевый инструмент в виде шприцов, вёдер с керосином и ветоши, и мы приступали к работе. Относился он к нам с уважением.

А началось всё с первой встречи.

Нужно сказать, что в авиации, как нигде, очень популярны розыгрыши. Они, как хороший анекдот, поднимают настроение и способствуют снятию стрессов.

Вот и Пал Палыч решил как – то подшутить. Копался, копался в двигателе, потом, этак натурально, сплюнул в сердцах, швырнул гаечный ключ на землю: