Из машин выскочили люди и наперегонки устремились к Девину. Но первыми около него оказались майор и лагерный доктор. Бегло осмотрев потерпевшего внешне, док раскрыл саквояж, достал стакан, плеснул в него прозрачной жидкости и сунул её в руку Женьке.

Пей! – приказал он. – Пей, говорю!

Женька послушно опрокинул спирт в рот и даже не поморщился. Через минуту лицо его порозовело, и уже осмысленно он огляделся.

– Ну, вот и хорошо, – с удовлетворением сказал док и повернулся к майору:

– Теперь с ним и поговорить можно, шок у него прошёл.

Как всегда после лётного происшествия, в лагерь нагрянула комиссия по расследованию аварии во главе с генералом, представителем Главного штаба ВВС, и начальником училища. На ковёр был вызван и сам возмутитель спокойствия. Волнуясь (не без этого), Девин рассказал, как потерял скорость на выходе из боевого разворота, как завис в воздухе, как почувствовал, что рули управления на поведение самолёта не реагируют. Ему бы немного подождать, выдержать паузу. Умный ЯК с его передней центровкой, так или иначе, самостоятельно перешёл бы на пикирование, набрал бы скорость. Женька про эту особенность знал из рассказов инструктора. Но не выдержали нервы, дрогнуло сердце, когда он считал с приборной доски показания указателя скорости. Стремясь исправить допущенную ошибку, он решил свалиться на крыло, надавил на левую педаль и отклонил ручку управления влево. Этого было достаточно, чтобы самолёт закружился в чрезвычайно опасном вальсе.

Девин сразу сообразил, что находится в штопоре, и в соответствии с инструкцией поступил правильно, поставив рули на вывод.

Однако предполагаемого эффекта не произошло. Он трижды повторил необходимые в этом случае действия, но продолжал крутиться волчком.

Как позднее выяснила комиссия, курсант оказался в плоском штопоре, выход из которого был принципиально иным, чем из крутого.

Из-за дефицита знаний разобраться в этих тонкостях Девину не представлялось возможным. Находясь в стрессовой ситуации, он перестал следить за показаниями приборов, а когда взглянул на высотомер, понял, что времени хватит только на то, чтобы отстегнуть привязные ремни и покинуть самолёт.

Ему крепко повезло, нашему Жеке. При дефиците высоты купол парашюта только частично наполнился воздухом, и если бы не верхушки деревьев, за которые он зацепился, не избежать бы курсанту в лучшем случае серьёзных травм.

Правильно говорят, что от судьбы не уйдёшь: кому предопределено расстаться с жизнью в космосе, тот не утонет в реке.

По распоряжению высокого начальства на полёты во всех полках наложили запрет. Курсанты под руководством инструкторов с утра до вечера занимались углубленным изучением и повторением действий в особых случаях, регламентирующих безопасность полётов.

Лейтенант Широбоков за аварию в экипаже отделался строгим выговором, но крепко переживал. Однако своих доверительных отношений с нами не потерял, и мы его зауважали по-настоящему.

Жека тоже первое время ходил, как в воду опущенный, но постепенно стал оттаивать. Особых репрессий против него применено не было, если не считать такого же, как у инструктора, строгача. Что поделаешь, у нас только мёртвых не наказывают…

В суматохе повседневных дел как-то незаметно наступила осень. По утрам уже подмораживало, однако физзарядку личный состав выполнял всё ещё без гимнастёрок. Во время пробежек под сапогами хрумкала пожухлая подмороженная трава, опавшие, всех цветов радуги, листья осин и берёз. Невысокое солнце лениво катилось над горизонтом и так же лениво прогревало застуженный за ночь воздух.

Все ребята из нашей группы успешно сдали экзамены по технике пилотирования, отличились и в теоретических дисциплинах, но призового места в эскадрилье занять она не могла, поскольку числилась аварийной. Мы это понимали и потому особо не расстраивались.

А с Широбоковым Сергеем Александровичем нам явно повезло, потому что это был инструктор от Бога…

В конце сентября мы благополучно вернулись на зимние квартиры и немедленно были задействованы в караульной службе. В увольнение ходили редко. Всегда находилась авральная работа, связанная с подготовкой к зиме. По ночам, как студентам, приходилось разгружать вагоны с продовольствием и топливом. В казармы возвращались под утро, уставшие и грязные, и злые, как черти. Отдыхать приходилось по три-четыре часа в сутки.

И всё же, несмотря ни на что, настроение у ребят было приподнятое, через пару недель, максимум – через месяц, предстоял краткосрочный отпуск с выездом на родину. Известие исходило из источников, заслуживающих доверия: Мишка Звягин завёл роман с женой начальника отдела кадров, и она, обеспокоенная предстоящей разлукой, проболталась как-то в промежутках между любовью.

В связи с предстоящими каникулами курсанты всё свободное время отдавали подготовке парадно-выходной одежды. Мундиры украшали отполированные, сияющие солнцем значки, определяющие человека в причастности к авиации и спорту. Особое место отводилось погонам. По примеру старшекурсников тряпичную, канареечного цвета окантовку заменяли полосками золотого шитья, и смотрелись они не хуже офицерских. Начищенные пуговицы, петлицы и бляхи создавали праздничную атмосферу. Подвергались доработке и головные уборы. Широкие, как у грузин, козырьки фуражек укорачивались на два пальца, на манер мичманок, а тульи поднимали, отдавая дань последнему писку армейской моды. Всё это скрывалось от бдительного, всевидящего ока эскадрильского старшины. В случае обнаружения «криминала» виновник подвергался экзекуции в виде внеочередных нарядов.

Радужные мечты о близком отпуске с треском разбились о приказ Командующего Сибирским округом об участии курсантов в праздничном параде, посвящённом годовщине Великого Октября. По этому случаю все работы, наряды и увольнения сократили на – нет, а взамен предложили жёсткий план строевой подготовки, предусматривающий практические занятия на плацу чуть ли не круглые сутки.

Курсантов выверили строго по росту, и я оказался в первой шеренге четвёртым справа. Составили стандартную «коробку» – восемь человек по фронту и восемь – в глубину.

И началась форменная муштра, начиная с одиночной подготовки и заканчивая прохождением строевым шагом мимо импровизированной трибуны. Львиная доля времени уходила на отработку приёмов с оружием. Команды «на плечо», «к ноге», «на караул» по отдельности выполнялись сносно, но никак не могли добиться синхронности в строю.

Безобразно, понимаешь, по оценке капитана Безгодова, соблюдалось равнение и только упорные тренировки могут спасти нашу честь от позора.

После каждого часа занятий объявлялся десятиминутный перерыв на перекур. Естественно, никаких сидячих мест на плацу иметь не положено, и к концу бесконечно длинных занятий мы выматывались до предела. По ночам казарма содрогалась от мощного, глубокого храпа мертвецки спавших курсантов.

За неделю до ноябрьских праздников нашу славную «коробочку» загрузили в студебеккеры и после отбоя повезли в Новосибирск на генеральную репетицию.

Я уже бывал в этом красивом городе с широкими площадями и улицами, и сразу же узнал театр оперы и балета, куда мы выезжали по плану культурно – просветительной подготовки. Если мне не изменяет память, мы смотрели тогда балет Чайковского «Щелкунчик». И я долго ходил под впечатлением грустной сказки, похожей на жизнь.

В десять часов ночи мы были уже на месте. Вся центральная площадь была заполнена военными. Нам определили место сразу за колонной офицеров, а сзади двигалась пехота.

Мороз крепчал, и чтобы не замёрзнуть, вся площадь танцевала.

И ещё прошёл час, прежде чем руководители определили порядок прохождения войск торжественным маршем.

Наконец, раздалась команда, и колонны двинулась с места. Брусчатка, добросовестно очищенная от снега, звонко звучала под хромовыми сапогами с набитыми на подошвы жестяными пластинами. «Ча – чак – чак!»! – отмеривали мы шаги, приближаясь к центральной трибуне, на которой в гордом одиночестве стоял сам Командующий.

За три линейных до генерала прозвучала команда «строевым – марш», и строй увеличил амплитуду движения ног, а на счёт два – сдёрнул карабины с плеч на руку и вскинул подбородки вверх направо. И каждый, согласно инструктажа, косил на грудь четвёртого человека, считая себя первым.

Промаршировали вполне прилично, однако Командующий не согласился с моим мнением. Вызвав к себе командиров батальонов, он с добрых полчаса высказывал им своё недовольство, а потом приказал повторить всё сначала.

Короче, в общей сложности мы сделали ещё шесть заходов, промёрзли до костей, на чём свет проклинали привередливого хозяина и думали только о тепле.

Уже стало светать и появились первые прохожие, когда, наконец, всех отпустили по домам. Как

До Бердска доехали, непонятно, но обморожений ни у кого не было.

Через день состоялся новый выезд. Чтобы как-то уберечь личный состав от жгучего холода, нам разрешили накидать в кузова грузовиков соломы, и хотя тепла от неё было, как от рыбьей чешуи, мы считали, что едем с комфортом.

7-го ноября состоялся дебют в участии авиационного училища в военном параде. Чётко отбивая шаг, мы лихо прошли мимо многолюдной трибуны, демонстрируя высокую строевую выучку и отдавая дань героическому революционному прошлому великого народа.

А через неделю в личном деле каждого участника парада появилась запись об объявленной Командующим благодарности за наше терпение, лишения и невзгоды.

В эти суматошные дни я ни на минуту не забывал о двух Светланах, бесцеремонно вторгшихся в мою судьбу. И если первая любовь в своих нечастых письмах скупо и коротко сообщала о своём житье-бытье, то вторая откровенно радовалась каждой встрече, и только бестолочь не могла бы догадаться, что девушка влюблена.

Странно, но это обстоятельство мне льстило, а сердца не трогало. Вот ведь какая щекотливая ситуация! Ну, где эти флюиды, которые могут заставить перераспределить любовь между особями?

Накануне отъезда домой я получил, наконец, увольнительную. Прежде, чем зайти к Светлане, пробежался по местным магазинам и закупил подарки. Не с пустыми же руками появляться в родительском доме, где отсутствовал целых два года.

Как всегда, местная Светка откровенно обрадовалась моему визиту. В голубеньком халатике в цветочек, в домашних тапочках на босу ногу, она выглядела привлекающе красивой. Каштановые волосы ниспадали за плечи, и тёмные брови – крылья ласкали взор. Она будто горела волшебным внутренним светом, источая аромат нетронутого женского тела.

– Как долго ты не приходил, – обняла она меня за плечи. – Целых сто лет, противный.

– Это точно, – согласился я, – но ведь ты знаешь, что мы не распоряжаемся своим временем.

– Всё равно нехороший.

– Ах, так! – сжал её я в своих объятиях. Она охнула и, не удержав равновесия, мы оба упали на её кровать. Дикое желание пронзило меня, словно электрическим током. Голубок мой напрягся, его головка поднялась и жёстко упёрлась макушкой в ширинку. Светка не могла не почувствовать его биения, зажмурилась и откинула подбородок назад.

Я в исступлении покрывал её лицо и плечи страстными поцелуями, а рука непроизвольно стала расстёгивать её халатик. Она не оказывала никакого сопротивления, и это меня поощрило к более решительным действиям.

Материю, прикрывающую сдобные, как булочки, груди, я стащил своими зубами и жадно лизнул обнажённую тёмную сосочку. Светлана призывно застонала, раздвигая длинные ноги, и потянула меня к себе. Дрожа от возбуждения, я лихорадочно искал сближения, и она помогала мне в этом, приподняв свою попку кверху.

И вдруг всё рухнуло. Заскрипели под чьими-то ногами промёрзшие половицы, хлопнула сенная дверь, и мы испуганно отпрянули друг от друга.

Я присел к столу, будто по тревоге застёгивая брюки, а моя подружка, поправив покрывало, подошла к трюмо и занялась причёской. Через минуту в комнате появилась лошадиная морда Катерины Господи, как не повезло! Ну почему бы ей по дороге не поскользнуться?

– О, – да у нас гости! – с радостью воскликнула она вместо приветствия. – Давненько вы к нам не заглядывали. И как поживает казарма с потенциальными петушками?

Это она наших пацанов петушками назвала.

– В общем-то, нормально, – ответил я. – Как учили в первом классе. Только курочек маловато. Так что… нерегулярно.

Катька опешила, соображая, как реагировать на явную дерзость, но решила не возникать.

– Вот и пришёл бы с обещанным приятелем, – напомнила она о своей давнишней просьбе. – И я бы была при деле, и вам не мешала.

– Господи, о чём ты говоришь, – неубедительно возмутилась Света.

– Ладно, ладно, – примирительно сказала Катерина. – Замнём для ясности. А у вас, говорят, каникулы светятся? – обратилась она ко мне с вопросом.

– Есть такое дело, – подтвердил я сообщение сарафанного радио. – Завтра уезжаю в отпуск.

– И долго без вас придётся скучать?