Геннадий Ильин - Любовь и небо

Она была умной девочкой, сразу поняла двусмысленность моего предложения и возбуждающе рассмеялась:

– А вы шустрый.

– Скорее – влюбчивый, – уточнил я, не отставая от девушки ни на шаг. – Кстати, как ваше имя, прекрасная незнакомка?

– Неля.

– О, Нинель! Француженка? Никогда не имел знакомых иностранок. И если не провожу вас до дома, буду казниться всю оставшуюся жизнь.

– Что ж, можно и прогуляться с молодым военным, – улыбнулась она и добавила: – Только вы ошибаетесь, никакая я не иностранка, так что компетентные органы заподозрить вас в связях порочащих не могут.

Мы вышли под свет уличных фонарей и, повернув направо, неторопливо двинулись вдоль широкого, покрытого асфальтом КБСовского бродвея. Я взял девушку под руку и отметил, что она была высока, стройна и длиннонога.

– Значит, вы работаете… – сделал я паузу.

– Бухгалтером, – подхватила она.

– Вот как. А я, знаете ли, пока школяр.

– Ничего, это временный недостаток. Кстати, нам сюда, – потянула она меня влево к пятиэтажному кирпичному дому. – Видите два окна над аркой? Вот за ними я и живу.

– С удовольствием заглянул бы в ваше гнёздышко, да опасаюсь вызвать недовольство у ваших домочадцев.

– А дома никого нет. Маман уехала к сестре.

– Тогда совсем другой коленкор, – повеселел я, интуитивно уловив в ответе приглашение на рандеву в домашних условиях. – Чего же мы ждём? Вперёд, без страха и сомненья!

Неля снова засмеялась и приглашающе показала рукой:

– Милости прошу к нашему шалашу. Кофе не обещаю, но наливочка собственного производства найдётся.

Ай, да французочка, никак тоже затосковала от одиночества, решила снять с себя стресс. Мне это очень даже импонировало.

«Гнёздышко» было небольшим, но уютным. Высокий двустворчатый шифоньер с зеркалом, современное трюмо, заставленное какими-то безделушками, стол в плотном окружении стульев, небольшой диван под кожу и вместительная двуспальная кровать в углу. Интерьер – что надо, и говорил о том, что здесь проживают люди если не богатые, то вполне зажиточные.

– Раздевайся и проходи, – на правах хозяйки перешла она на «ты». – У меня, как всегда, беспорядок, ну да не беда. И в каждом беспорядке бывает свой порядок. А лучше пойдём на кухню, предложила она, – там уютней и всё под рукой.

Загадочно улыбаясь, Нинель усадила меня за стол, выставила графинчик с темно-бордовой жидкостью, поставила бокалы и произнесла тост:

– Со знакомством, курсант! – и махом выплеснула густое вино в рот. Сочные, ядрёные её губки сделали куриную попку, длинные ресницы опустились, и она, цокнув языком, смачно произнесла:

– Ах, хорошо!

Напиток и впрямь был лёгок и приятен, однако уже через пару минут я почувствовал, как мягкая тёплая волна растеклась по всему телу и слегка затуманила голову.

– Ой, – спохватилась Неля, – про еду я и забыла, на – ко вот, закуси пока, – отвесила она мне сочный поцелуй, – а я яишенку поджарю на скорую руку. Ты ведь голоден, служивый. Военные – они всегда голодные.

Я с улыбкой наблюдал за её ловкими пластичными движениями и удивлялся, как безошибочно угадал под широким пальто и высокую грудь, и узкую талию, и крутые бёдра – ничуть не хуже, чем у Венеры Милосской.

Стройные, как пирамидальные тополя, ноги начинались чуть ли не от самых ушей, и между этими кипарисами угадывалось портмоне, набитое сладостями..

После второго бокала «на брудершафт» я уже точно знал, что стану его счастливым обладателем.

– Так, – деловито сказала Нинель, когда моя тарелка опустела. – У тебя время есть?

– Конечно. Я же в отпуске.

– В таком случае, как говорит моя маман, наелись, напились…

– и спать завалились? – закончил я прерванную фразу.

– Умничка, – похвалила она.

Мы набросились друг на друга, как голодающие дети Камбоджи на гуманитарную помощь, по пути к кровати роняя части одежды и дрожа от возбуждения. Губы жадно осыпали поцелуями оголявшиеся участки тела, жалобно треснул разорванный второпях лифчик, выпуская на свободу торчком стоящие, переполненные желанием груди.

Мой свободолюбивый, начинённый взрывчаткой конец, властно требовал немедленного удовлетворения. Змеёй скользнув по пупочку женщины, он безошибочно опустился ниже, на мгновение застрял в холмике жёстких волос и яростно вонзился в набухшие, жаркие чресла Нинель.

Матушка природа, не пойму, зачем ты маскируешь цветы любви волосяным покровом? Да будь они хоть за семью печатями – пронырливые стрижи и там устроят для себя уютное гнёздышко.

Осыпая меня поцелуями, Нинель, словно анаконда, обвила мою спину и раз за разом, учащая амплитуду качения, неистово встречала жёстким лобком одеревеневший и обезумевший от изобилия ласк зелёный банан. Её прекрасные ноги взвились под потолок, а бедра, словно тисками сжимали мою талию. Она громко, сладостно стонала, нечленораздельно издавая непонятные, но полные экстаза звуки. Кровать ходила ходуном, матрацные пружины просили о пощаде, и тоже стонали от наслаждения. Пот обильно струился по нашим телам и, смешиваясь, создавал женско-мужской коктейль с ароматом наслаждений. Как хороший смазочный материал, он на – нет свёл коэфициент трения, и скользящие движения животов, рук и лиц приятно ласкали и усиливали чувственность грех совершающих.

Через пару минут восторженный, победный крик вырвался из горла девушки. Она часто засучила ногами, словно рвалась на велосипеде по финишной прямой, изогнулась в дугу и неожиданно замерла, стиснув мою грудь с такой силой, что перехватило дыхание.

В тот же момент я почувствовал, как импульсивно сокращаясь, заработал мой кабачок, и сотни тысяч отборных живчиков рванулись в логово любви в поисках божественного счастья. Наступил момент высочайшего наслаждения, момент истины, за который человечество пролило море крови и океаны слёз.

Часто дыша, я соскользнул с тела женщины и обессиленный, откинулся на подушку. Опершись на локоток, моя милая партнёрша заботливо и нежно, словно с больного ребёнка, убирала полотенцем с моего лица и груди крупные капли пота.

В спешке мы забыли потушить настольную лампу, и в матовом свете я отчётливо разглядел в глазах моей фурии торжествующие искры женщины – победителя. Глядя на её блуждающую, как у Моны Лизы, улыбку, я вдруг отчётливо осознал, что в любовных утехах побеждённых не бывает.

Несколько минут мы молчали и приводили себя в порядок, она заботливо обтирала мой круп, как жокей любимого жеребца после бешеной скачки. Обработав бюст, Нелли наощупь, с любовью и нежностью промокнула мои чресла и проворковала:

– Кто – то совсем недавно обещал мне показать «конец». Ну-ка, посмотрим, так ли он хорош, как хочется.

Приподнявшись, она стала внимательно и долго рассматривать составляющие моего прибора.

– Что ж, не скажу, чтобы у тебя был хрен голландский, но представительный и, главное, работящий.

Эпикриз мне понравился.

– А при чём здесь «голландский», – не понял я. – Да ещё хрен? Про сыр – знаю, про хрен – нет.

– Ну, как же, милый, об этом все знают. Какая-то из императриц, Екатерина, наверное, прознала, что живёт в Голландии мужичок один с огромным богатством между ног в локоть длиной. Вот и пригласила для улучшения породы россиян. Да толку-то от того мужичка никакого. Только соберётся вставить свою оглоблю куда надо, – и теряет сознание. Оказалось, чтобы поднять этого дурачка на дыбы, вся кровь голландца устремлялась к причинному месту. И парень терял сознание. Хоть и прожил знаменитый иностранец при дворе всю свою жизнь, а ни одну бабу не осчастливил. Так и умер в женском презрении. А память о себе, говорят, в Кунсткамере оставил. Этот его огарок в треть метра, как диковинка, в банке заспиртован. Вот и пошло с тех пор – не может, кто удовлетворить бабу по полной программе, – значит, хрен голландский.

Она посмотрела на мою удивлённую улыбку и тоже рассмеялась:

– Э, да я вижу, что пенис твой тоже с ушами. Ишь, как привстал от любопытства. А ну-ка, проверим, как он себя чувствует в более комфортных условиях.

С этими словами она быстро перекинула ногу через мой живот и нанизала себя на шампур. По всему было видно, что такая позиция ей очень нравилась. Упираясь руками в мои плечи, девушка начала неторопливые возвратно-поступательные движения, с каждой минутой убыстряя ход. Потом бросила поводья, откинулась назад и галопом поскакала навстречу наслаждению.

К утру, попеременно меняя лошадей, мы сделали девять заездов, а после десятого, совершенно измотанный, я свалился с седла, как ковбой после изнурительной скачки, и мгновенно провалился в бездну.

Проснулся я от резкого звона посуды.

– Вставай, лежебока, – проворковала, как ни в чём не бывало, моя женщина. – Пора и честь знать. Быстренько умываемся, и по делам.

В окно заглядывали ленивые лучи апрельского солнца, и на его фоне под прозрачным халатиком приятно высвечивалось точёное тело моей любовницы. Мы наскоро проглотили по чашке чая, договорились о будущей встрече, и я стал уже зачехляться, когда она со смехом предложила:

– Может, ещё одну палочку на прощанье?

У неё что, бешенство матки? Доводилось про такое читать у Куприна, серьёзная болезнь. Такая любого мужика замучает. Нет уж, уволь.

– Спасибо, котёнок, но я сыт, как никогда.

– Тогда – с Богом. И тебе спасибо, – не обиделась Нинель, и дверь за моей спиной мягко захлопнулась.

И снова безответная любовь позвала меня в дорогу. Под монотонный перестук вагонных колёс я рисовал в воображении, как проведу время со своей возлюбленной, и радужные мечты уводили так далеко, что дух захватывало.

Угрызений совести перед ней о случайных связях меня совершенно не беспокоили, и я догадывался, что моральные устои нового поколения, к которому я себя причислял, трансформировались. Традиции типа «трахнул – женись» казались теперь смешными и анахроничными. Высокая нравственность после войны стала давать утечку. Люди хотели достойно жить и получать наслаждения, в том числе и сексуальные.

В детстве верхом наслаждения для меня был кусок чёрного хлеба, присыпанный сахаром и смоченный водой, чтобы не сдуло. Однако я заметно подрос, и мужское начало потребовало удовлетворения не только в хлебе насущном. Воспитанный в духе атеизма, я краем уха слышал о десяти заповедях Господних, но не подозревал, что среди них есть запрет на прелюбодейство. А если бы и знал, то что, не грешил бы? Сомневаюсь. Однажды испытанный оргазм, как наркотик, несокрушимо требует повторения. Женатым, понятно, в этом плане легче. Но куда деваться холостым, особенно застенчивым, которые, испытывая комплекс неполноценности, как огня боятся заговорить с незнакомой женщиной в страхе получить пощёчину по самолюбию? Единственный выход – это онанизм, суррогат секса, унижающий человека как личность. Да полно – те, посмотри повнимательней – вокруг столько привлекательных красоток, готовых пойти на контакт!

Недавно в чайном магазине я услышал кусочек диалога между моложавой женщиной и симпатичной девочкой лет пяти.

– Бабушка, – прощебетало милое дитя, – давай купим чай в пакетиках.

– В пакетиках? В пакетиках только ленивые покупают…

Шут с ними – с голубыми и онанистами, но зачем женщин – то обижать.

В полдень строго по расписанию поезд доставил меня к славному городу Харькову, бывшей столицы Украины. Шумный и весёлый, он утопал в ярких лучах весеннего солнца, и почему – то казалось, что и воздух переполнен праздничным настроем. На вопрос, как добраться до Лозовенек, дородная хохлушка с корзиной зелени в руках охотно растолковала, что ходят туда пригородные, что кассы находятся на перроне, это почти рядом, что…

Она была счастлива выдать всю имеющуюся у неё информацию такому «красивому, элегантному и скромному «парубку». С прилежностью ученика я терпеливо ждал, когда можно остановить затянувшийся тёткин монолог, но она, взглянув на вокзальные часы, сама осеклась на полуслове и с беспокойством посоветовала:

– Да вы идить, идить швыдчей. Десять хвылынок зостало. Я ведь почему знаю? У меня в Лозовеньках…

Трогательную историю о родственниках я не дослушал, подхватил чемодан и кинулся в указанном направлении…

Чем ближе подходил я к территории института, тем чаще колотилось сердце. Мы не виделись почти три года – срок достаточный, чтобы эатушевать в памяти события далёкой юности.

Была суббота, но я предупредил Светлану о своём приезде и надеялся застать в общежитии. Провожаемый любопытными взглядами студенток, я приблизился к заветной комнате и робко постучал в дверь костяшками чужих пальцев.

– Открыто, – донёсся приглушенный голос изнутри, я весь напрягся, как лётчик перед катапультированием, и перешагнул через порог.

Она стояла в пол – оборота у стола в зелёном сарафане, стройная, как молодая ёлочка, и нисколько не удивилась моему появлению.

Глупо улыбаясь, я прочистил горло и с весёлой непринуждённостью произнёс: