В то раннее, насыщенное свежестью утро, мы, сытые и довольные, весело шагали на аэродром, небрежно помахивая шлемофонами и обсуждая предстоящее празднование Женского дня. Холодное багровое солнце уже висело над горизонтом, и хотя тёмно-синее небо сияло первозданной чистотой, я верил поговорке, выуженной из какой-то книги: «Солнце красно поутру – моряку не по нутру. Солнце красно вечером – моряку бояться нечего». Так что не хуже полкового метеоролога я знал, что к концу полётов погода испортится.

Самостоятельные полёты я выполнил вполне прилично, и теперь до полудня ждал своей очереди, чтобы взлететь с командиром звена капитаном Рудковским на очередную проверку по технике пилотирования.

Я оказался прав. Буквально в считанные минуты на городок обрушился мощный снеговой заряд, мгновенно запуржило и завьюжило, но самолёты уже сидели на земле, а в стартовый домик народу набилось – яблоку негде упасть.

Пережидая непогоду, ребята травили анекдоты и хохотали до колик. Алик Стриков вдруг пожаловался на живот и кинулся к выходу. За ним, озорно улыбаясь, исчез и Мишка Звягин. Вскоре он вернулся, стряхнул с себя снег и доложил:

– Он тут за углом устроился, до туалета не добежал. Так я ему вместо очка лопату подставил. Теперь наверняка ищет плоды своего труда.

Вскоре в дверях появился и Алик. Не скрывая любопытства, ребята следили, как он стряхивает с себя снег.

– С облегчением тебя, – посочувствовал Стрикову Валерка Варнавский, наш главный конструктор летающих ракет. – Съел что-то не то?

– Наверное, – ответил Алик и уселся на свободное место.

Речь перешла на другую тему, но вскоре Мишка потянул носом и с подозрением сказал:

– Ребята, не чуете? Что-то говнецом пахнет.

– Верно, – отозвались и другие ребята, сидящие поодаль. – А ну, признавайтесь, кто пустил шептуна?

– Лучше геройски пёрднуть, чем предательски бзднуть! – резюмировали из-за спины Алика. – Какие нравы!

Стриков беспокойно заёрзал на месте, украдкой оглядывая комбинезон, потом осторожно встал и тихо прикрыл за собой дверь. Минут пять курсант отсутствовал, и, удовлетворённый осмотром одежды, вернулся в помещение. Раздался гомерический хохот, и Алик понял, что стал жертвой розыгрыша.

– Вот паразиты! – только и сказал Стриков и облегчённо улыбнулся.

Наконец, небо посветлело, и полёты продолжили.

– 312-тый, – раздался из динамика мой позывной, – на вылет!

Командир звена капитан Рудковский только что зарулил на стоянку и, не вылезая из кабины, ждал, пока я застегну парашютные и привязные ремни.

УТИ негромко зудел турбиной, а техник самолёта, стоя на стремянке, помогал подогнать привязную «сбрую». Мне предстояло выполнить контрольное упражнение «полёт под шторкой». Занятие однообразное и утомительное. Сидишь, как попугай под колпаком, и кроме приборной доски ничего не видишь. С другой стороны, без навыков полётов по приборам не научишься летать в облаках. Ещё не изгладился из памяти случай в Аткарске, когда я по глупости чуть не разбился из-за ребячьей самоуверенности. Теперь опыт полётов вне видимости земли уже появился, и я действовал вполне прилично, чётко распределяя внимание между приборами через авиагоризонт.

Задание уже подходило к концу, когда в эфире прозвучала команда руководителя полётов:

– Всем бортам возвратиться на точку!

– Выполняю, – подтвердил я получение приказа, разворачиваясь в сторону аэродрома и размышляя, что это за экстренность такая.

– Погода ухудшается, – пояснил с задней кабины Рудковский, словно прочитав мои мысли. – Открывайся. Видишь справа тёмное облачко? Это снежный заряд, так что поторапливайся, если хочешь сесть благополучно.

Я увеличил обороты турбины, и через три минуты мы были уже на третьем развороте. Лёгкое движение краном выпуска шасси – и загорелись зелёные лампочки, извещающие, что всё в порядке.

– Я 312-тый! Шасси выпустил. Зелёные горят. Разрешите…– и осёкся, заметив, что на правой плоскости нет механического указателя выпуска шасси, «солдатика», визуально сигнализирующего о том, что стойка шасси встала на замок.

– И что разрешить? – полюбопытствовал руководитель полётов. Но мне было не до шуток.

– 312-тый. Зелёные горят, – подтвердил я своё сообщение. – Механический указатель правой стойки не вышел.

Радио задумалось, а потом приказало:

– Уберите шасси и снова выпустите.

– Команда выполнена. Изменений нет, – вмешался в разговор инструктор.

– Снижайтесь до высоты пятьдесят метров и пройдите над стартом! – приказал РП чётким голосом. – Посмотрим, что у вас под брюхом творится.

Мы погасили скорость до минимально допустимой и пролетели между посадочной полосой и СКП.

– Внешних повреждений нет, – коротко сообщил РП. – Убрать шасси, набрать высоту над точкой, спикируйте, и в момент максимальной перегрузки при выводе выпускайте, – посоветовал руководитель.

– Выполняю. По моей команде поставишь кран на выпуск, – сказал капитан Рудковский, беря управление на себя.

– Понял, – слегка волнуясь, отозвался я.

Пока мы набирали высоту, снова раздался голос РП:

– 312-тый! Погода ухудшается. Сколько горючего в баках?

Понятно. На всякий случай нас готовят к посадке на запасном аэродроме. Я доложил, а КЗ уже свалил спарку на крыло, вгоняя её в крутое пикирование. Скорость нарастала, высота стремительно падала.

– Пр – риготовились…– напомнил о себе инструктор, и я перенёс руку на кран.

Перегрузка резко увеличилась, УТИ по крутой траектории выходил из пикирования в горизонтальный полёт, и в этот момент, как выстрел, прозвучало:

– Выпуск!

Песню реактивной турбины заглушил свистящий рёв воздушного потока. Машина задрожала, споткнувшись о невидимую преграду, узлы её заскрипели, словно их никогда не смазывали, а меня пригвоздило к сиденью.

– Зелёные горят, – доложил я по СПУ, – «солдатик» не вышел.

– Вижу, – спокойно подтвердил Рудковский, выполняя заход на посадку.

Мы были одни в воздухе, и остаток полёта прошёл спокойно. На четвёртом развороте стало отчётливо видно тёмную полосу аэродрома, по которому уже мела позёмка, и редкая рвань облаков проскакивала по обеим сторонам кабины, отвлекая внимание.

Дальше всё шло обычным порядком, и только на выравнивании мы попали в снежный заряд, потеряв на мгновение землю, но она уже неслась под крылья, подставляя свою широкую грудь.

Основная нагрузка легла на левую стойку. Мы это сделали сознательно, полагая, что при ударе возникнут дополнительные инерционные силы, которые поспособствуют, в случае необходимости, правой стойке встать на замок. Однако всё обошлось, и нам повезло. Мы это поняли, как только самолёт опустил нос и заскользил по поверхности «железки».

На стоянке целая бригада технарей кинулась под крыло, и уже через пару минут Рудковскому доложили, что обломилась тяга, управления «солдатиком».

Отказ техники в воздухе оформили как предпосылку к лётному происшествию по вине личного состава ТЭЧ. Действия экипажа в усложнённой обстановке одобрили, и с меня в виде поощрения сняли ранее наложенное взыскание.

Чертовщина какая-то получается: с одной стороны я как бы отбыл трое суток на гауптвахте, компенсировал свой проступок, но, оказывается, это не в счёт. Судимость за тобой остаётся, не забывается и висит на шее, как Петровская медаль за пьянство. А ещё говорят, что дважды за один проступок не наказывают!

В армии хорошо. Здесь безупречной службой можно добиться реабилитации замаранного имени. На «гражданке» куда как хуже – единожды осуждённый, всю свою оставшуюся жизнь обязан сообщать об этом в любой официальной анкете, вызывая негативное к себе отношение со стороны чиновника. Человек с судимостью становился изгоем общества.

Но нет исключения из правил. Изучая историю КПСС, я убедился, что почти все видные деятели партии в разное время и по разным причинам полировали задницами тюремные нары. В их героических биографиях красной нитью проходит мысль, что они стали жертвами беззакония в борьбе со злой несправедливостью. Эти умники, ловко подтасовывая факты, нажили богатый политический капитал на инертности мышления масс, однажды поверивших, что настоящий революционер тот, кто сидел за решёткой. Судимость для власть имущих всё равно как орден для обывателя, так-то вот!

Если вы думаете, что снятое дисциплинарное взыскание очистило меня перед командованием в моральном плане, то глубоко ошибаетесь. Прошлогодний арест всплыл в совсем неподходящей ситуации. И вот как это произошло.

По случаю приближающегося выпуска из училища в полку шла интенсивная компания по приёму будущих офицеров в Коммунистическую партию.

– А если кто не хочет? – опрометчиво задал вопрос кто-то из задних рядов, когда замполит закончил свою агитацию.

– Как это – «не хочет»? – искренне удивился наш духовный отец. – Партия и народ вручают вам современное боевое оружие. Самолёт, которым вы управляете, стоит два миллиона рублей. Неужели кто-то думает, что такую ценность доверят беспартийному?

Никто, конечно, так не думал, и курсанты искали партийцев со стажем, имеющих привилегию давать рекомендации. По правилам их должно было быть три, но порядки изменились, и одну из них давал комсомол, как верный и надёжный помощник партии.

Оформив все документы и заполнив анкеты, я стал ждать. Собрание коммунистов состоялось в конце мая. И первым вопросом на повестке дня был приём в партию. Я волновался, когда, стоя лицом перед аудиторией, отвечал на спонтанные вопросы партийцев. Наизусть процитировал права и обязанности члена КПСС, толково объяснил современное международное положение, рассказал короткую биографию.

Всё шло хорошо до тех пор, пока не коснулись соблюдения мною воинской дисциплины. Замполиту бы промолчать, однако как честный коммунист он напомнил о моём аресте в прошлом году. Собрание сразу насторожилось, и замполит это уловил.

– Правда, – сообразил он с опозданием, – курсант сейчас на подъёме. Учится прилично, летает хорошо, в самодеятельности участвует, является военкором окружной газеты, – перечислил он мои плюсы, и собрание одобрительно закивало головами, согласившись с тем, что я хороший.

Но перед голосованием выступил начальник политотдела училища и испортил всю обедню. В своей проповеди он напомнил, что Никита Сергеевич Хрущёв поставил задачу бороться за чистоту и крепить авторитет партии и что ничего не случится, если с моим приёмом повременим.

– У него достаточно времени, чтобы доказать нам, что мы ошибаемся, – закончил он. – Такие ошибки приятны.

Большинством голосов собрание согласилось с мнением полковника, и я, сгорая от стыда, покинул душное и враждебно настроенное помещение. Глубокая обида, как кипятком, ошпарила моё сердце, ярости не было предела. Морду бы набить этому полковнику!

Прошло время, и страсти улеглись. Ничего, даже с таким проколом в биографии жить можно. Главное – не терять головы. Мы ещё утрём нос этому демагогу. Вот возьму и закончу училище с отличием, почему бы нет? Что я, пальцем деланный?

Мне припомнился момент пятьдесят пятого, когда я, в поношенном кургузом пиджачишке стоял перед списком офицеров, занесённых в Книгу Почёта за выдающиеся успехи в обучении. Книга висела рядом со Знаменем училища, и на её метровых страницах золотом сияли фамилии отличников. Их было около сотни, и я тогда ещё подумал, что неплохо было бы присоединиться к этой славной компании.. Но в рое наступивших событий и бытовых проблем тщеславная мысль затерялась где-то на задворках подсознания. Теперь наступила и её очередь. Кровь из носа, а стать золотым медалистом! Уж если быть, так быть первым! Тем более, что особых усилий для этого не требовалось. Память у меня вполне подходящая, но вот юношеская лень могла испортить погоду. Она никак не вписывалась в девиз капитана Григорьева: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!».

Учился я легко, и по всем дисциплинам имел стабильные пятёрки. За исключением воздушно – стрелковой подготовки. С ней у меня не заладилось с самого начала. Не знаю почему, но я чувствовал предвзятое ко мне отношение со стороны нового начальника воздушно – стрелковой подготовки майора Томина.

Помню, ещё в школе учительница по истории Ноткина резко изменила ко мне отношение, когда я по своей глупости сознался, что не люблю её предмет. С тех пор оценок выше четвёрки у меня не было. Преподаватели, они как дети, тоже выбирают себе кумира из числа учеников. Может быть, и здесь такой же случай.

Решив расставить все точки над «и», я искал случая, чтобы переговорить с майором наедине. И через месяц такой момент представился.

Я был дежурным по классу и наводил порядок, когда он вошёл за какой – то надобностью. Набравшись смелости и сгорая от стыда, я сказал:

– Хотел бы с вами посоветоваться, Николай Васильевич. По всем предметам у меня оценки отличные. Кроме вашего. Вот я и подумал: стоит ли ломать копья за получение диплома с отличием?