Майор с любопытством поднял седую голову, помедлил и весело сказал:

– Давайте договоримся так: если экзамен по лётной подготовке вы сдадите на пятёрку, я не стану препятствовать вашему выпуску по первому разряду.

Господи, до чего просто решаются дела, возводимые нашими фантазиями в проблему. Спасибо тебе, старый вояка. Душу курсанта ты понимаешь.

Между тем, отношения мои с окружной газетой «Советский воин» сложились неплохо. Мой заочный редакционный куратор на всякий полученный им материал отзывался рецензиями, давал советы, хвалил, реже критиковал и указывал направления по темам, которые интересовали газету. В сущности, он активно обучал меня журналистскому мастерству. От мелких заметок я перешёл к расширенной информации, и на свой страх и риск позволял вносить в неё элементы домысла. Я отослал в редакцию обширную зарисовку под заголовком «Цена двух минут», где описал случай с выдуманной фамилией курсанта, который попал в ходе выполнения полётного задания в сложные метеорологические условия, летать в которых научен не был. Сюжетом послужил мой полёт в зону, на отработку сложного пилотажа, где я, проигнорировав команду руководителя полётов о немедленном возвращении на базу, выполнил лишний вираж и из – за этого чуть было не посажен на запасной аэродром – так запуржило на нашем.

Неискушённые в жанрах журналистики, ребята посчитали, что я написал рассказ. Разубеждать их в этом я не стал, побаиваясь обвинения в подтасовке фактов.

Редакция ежегодно объявляла конкурсы по жанрам и, как правило, подводила итоги к Дню Победы, почти совпадающем с днём печати. Участия в них я не принимал, считая, что к маститым журналистам не подхожу по весовой и умственной категориям, а проигрывать не позволял юношеский апломб. Однако был приятно удивлён, когда в списках победителей нашёл своё имя.

По этому случаю в полк прибыл мой куратор – майор, среднего роста военный, добродушный, слегка раздобревший и чрезвычайно разговорчивый.

Мы долго и с обоюдным интересом обсуждали планы редакции, соприкасались с проблемами в обучении, определяли ближайшие задачи и перспективы творческого роста. Весёлый и подвижный, майор по ходу разговора вставлял крепкие словечки, сыпал прибаутками и травил анекдоты на журналистские темы.

Встреча произошла накануне праздника, а утром на построении начальник политотдела полка зачитал приказ Командующего Сибирским округом, в котором мне за активную и плодотворную работу в газете объявлялась благодарность и вручались именные наручные часы. Новенькие, анодированные, с центральной секундной стрелкой, они побежали по рукам ребят, выражающих неподдельное одобрение и здоровую зависть. Моя старенькая «Победа», заметно проигрывала в эстетике, да и поизносилась за три года изрядно. Я ожидал увидеть на задней крышке подарка надпись со своей фамилией, но у Командующего на гравировку, наверное, денег не хватило.

Однако этот, в общем – то незначительный факт не помешал мне чувствовать себя героем. Я ходил гордый и надутый, как индюк. Мишка Звягин категорически потребовал обмыть награду. Я согласился, но поставил условие: обмывать без спиртного. Не всем это понравилось, но что поделаешь, хозяин – барин. Известием с таким событием, как премия на ниве журналистики, не поделиться с друзьями и родными я не смог, втайне надеясь, что информация об этом дойдёт и до зооинститута…

Лето пятьдесят девятого года выдалось на редкость горячим. От жары под сорок посохли все цветы на клумбах, несмотря на тщательный уход и ежедневный полив. Сухой раскалённый воздух нещадно скручивал листву, и чтобы как-то спастись от невыносимого зноя, полёты планировали с четырёх утра.

Задолго до рассвета авиационный городок оживал, и его обитатели, наскоро умывшись, спешили на аэродром. Курсанты проглатывали лёгкий завтрак, проходили медицинский контроль и неторопливо, сонно брели к самолётам. Истребители расчехляли, и пока разведчик погоды выполнял свою неизменную работу по исследованию воздушного пространства в районе предстоящих полетов, проводили подготовку, пробовали работу силовых установок, сверяли показания приборов.

Потом лётный состав собирался в классе предполётной подготовки. Обычно начинал старший метеоролог, докладывая об особенностях воздушной обстановки, доктор информировал о состоянии здоровья курсантов и инструкторов, инженер эскадрильи – о готовности техники, а под занавес о конкретной погоде говорил и лётчик – разведчик.

Руководитель полётов напоминал о строгом выполнении плановой таблицы и других, важных на его взгляд деталях, от которых зависела безопасность и чёткость работы, и по традиции заканчивал выступление фразой «вопросы есть?». Как правило, вопросов не возникало, и тогда раздавалась долгожданная команда « по самолётам».

На втором году обучения на МиГ – 15 – х мы приобрели статус равноправных с постоянным лётным составом, и даже техники самолётов, офицеры по званию, рапортовали нам, курсантам, о готовности материальной части к полётам, приложив руку к головному убору.

Ослабла опека и со стороны инструкторского состава. Предполётный и послеполётный разговоры не касались о выполнении заданий вообще. Речь шла об особенностях и тонкостях выполняемых элементов, о тех нюансах, которые позволяют добиться превосходства над воображаемым противником в воздушном единоборстве.

Сулима имел полное право гордиться своими питомцами. Почти всё, что он умел, передал каждому. Это был инструктор от Бога, профессор – педагог, умеющий из кучи дерьма выудить ту самую золотинку, которая впоследствии становилась сердцевиной высоких бойцовских качеств лётчика – истребителя. Стоит ли говорить, что инструкторами становились лучшие из лучших выпускников в училище. Однако в нашей среде укрепилось твёрдое мнение, что остаться «инструкторить» – значит навсегда расстаться с мечтой о большом небе.

Положение о том, что эта должность на ступень выше, чем в строевой части, никого не прельщала. Возможно, что одной из причин негативного настроя остаться в училище являлось слишком затянувшееся обучение. Судите сами: вместо положенных двух лет мы добивали четвёртый. Казарма была почти тюрьмой, а всякие ограничения становились пыткой. Душа рвалась на свободу, и до смерти хотелось самостоятельности.

Разговор об инструкторской работе коснулся и меня. В приватной беседе Сергей Александрович прямо спросил, как я отношусь к этому вопросу.

– У меня, товарищ капитан, другие планы, – не задумываясь, ответил я. – Понимаю, что в приказном порядке меня можно к этому принудить, но я готов сделать всё, чтобы попасть в строевую часть. Что от меня для этого требуется?

Сулима помолчал, тяжело вздохнул, сказал «жаль, очень жаль, я на тебя имел виды», и закончил:

– Что ж, если решение твоё окончательное, вот тебе моё слово: закончишь училище по первому разряду,– сам выберешь округ, в котором будешь служить. Это, кстати, привилегия отличников. А теперь ступай, у меня через полчаса важная встреча.

Время Государственных экзаменов приближалось. Ждали мы его, как манны небесной, как заключённый дня своего освобождения после долгой отсидки.

Амурные дела отодвинулись на второй план, с местными девушками я не встречался, да и со Светланой переписка велась вяло. На мои письма она отвечала с большой задержкой, ход её мыслей был суховат и краток. Я не без основания предполагал, что за этим скрывались проблемы личного плана, но об этом она помалкивала. Светка перешла на последний курс и в будущем году должна была стать дипломированным зоотехником. По существу род её будущих занятий никак не совпадал с профилем работы военного лётчика. Рассуждая на эту тему, я уже тогда обратил внимание на то, что спутницами жизни кадровых военных становятся, как правило, врачи и педагоги.

Вероятность трудоустройства в гарнизонах по таким профессиям была достаточно высока, но если Светка выйдет за меня замуж, то реализовать на практике своё образование ей вряд ли удастся. Разве что разводить свиней в прикухонном хозяйстве батальона обслуживания. Свинарка и лётчик-истребитель? А что, в этом что-то есть. Славная выйдет парочка – баран да ярочка!

Между тем, в общении с редакцией я получал не только моральный, но и материальный стимул. Курсантского денежного содержания мне хватало, и в последние месяцы большую часть гонорара я стал отсылать родителям. Несмотря на приличные заработки отца и небольшие доходы матери, промышляющей торговлей семечками и вяленой воблой, в семье ощущалась нехватка денег, чтобы жить достойно. Значительную часть доходов съедало обучение моего брата в музыкальном училище и оказание помощи дочери, до сих пор не решающей разорвать связь с мужем Александром, старшиной сверхсрочной службы, оказавшимся выпивохой и скандалистом. Несмотря на его несносное поведение в состоянии подпития, мне он нравился за весёлый нрав и безропотное выполнение обязанностей главы семьи в остальное время. Племяннице шёл уже десятый год, и она расцветала, превращаясь в девушку с симпатичной мордашкой.

Брат и сестра писали редко, по большим праздникам, и об их жизни я узнавал из писем матери.

Семья гордилась моими жалкими переводами, но в каждом письме мать укоряла меня за то, что я транжирю свои деньги, пусть хотя бы они были и гонорарные. Она одобряла моё увлечение журналистикой и как-то призналась, что вынашивает мечту написать книгу о своей жизни, да вот грамотности нехватает и базар затянул, будь он неладен.

В самый разгар лета, когда всё живое пряталось в спасительную тень, командование решило провести олимпиаду по лёгкой атлетике.

Мне предстояло выступать по двум видам спорта – в эстафете 400 на 4 и упражнениях на лопинге. На снаряде отработал я прилично и занял третье место в училище, а вот на беговой дорожке не повезло. На финишной прямой мой извечный противник Двинских наступил на левую пятку шиповкой, сбил с темпа, и, испытывая неимоверную боль, я всё – таки доковылял до цели, но последним. Сделал ли это он умышленно или по неосторожности, не мне судить. Но травма приковала меня к постели на полторы недели, я не летал и на этой почве чуть не подрался с обидчиком. Пораненное сухожилие не на шутку меня тревожило, на носу были выпускные экзамены, и я боялся, что не закончу положенной программы.

Тем не менее, бодрился, и используя вынужденное безделье, приналёг на теорию, пробегая по диагонали конспекты по ведущим дисциплинам и строго выполняя предписания врача.

Молодость и здоровый организм всегда были моими надёжными союзниками, и через десять дней я уже летал, навёрстывая упущенное.

В середине августа месяца начались Государственные экзамены. Из Главного штаба ВВС прибыла компетентная комиссия во главе с генералом, члены которой присутствовали на сдаче всех теоретических дисциплин. Разумеется, обстановка крайне накалилась. Курсанты волновались, как студенты, но бодрились, ожидая вызова, и тщательно прятали шпаргалки.

Однако никто не провалился. Да этого не могло и быть, поскольку среди нас кретинов не было.

У меня всё шло хорошо, дополнительных вопросов не задавали, а приобретённый опыт показывал, что это один из важнейших показателей качества твоих ответов. Дело ведь не только в том, чтобы приобрести знания. Нужно уметь их выгодно продать, в конкретном случае – преподнести. Мне это удалось. И только по проклятой воздушно – стрелковой подготовке один из оппонентов засомневался при определении окончательной оценки, зануда.

Наконец наступил долгожданый день, – день испытаний на лётную зрелость. По плановой таблице моим проверяющим должен был быть полковник Шмелёв. Однако в последний момент капитан Сулима подошёл, спросил о самочувствии, ободряюще хлопнул по плечу:

– Полетишь с председателем комиссии. – Шмелёва медики к полётам не допустили. Ты справишься, я знаю.

«Вот тебе, матушка, и Юрьев день!» – дрогнуло моё сердце. Ну, чем я тебя провинил, Господи? Шмелев, говорят, боевой летчик, а председатель комиссии

– не сахар, уже двоим, закатал по технике пилотирования по четвёрке. Не судьба, значит.

– Так, – сказал генерал, помахивая стянутым с головы шлемофоном: – Про задание, к которому готовился, забудь. Выполнишь пару крутых виражей, переворот, пикирование, петлю и боевой разворот, а там посмотрим. И не выпендривайся. Делай так, как умеешь. Готов?

– А как же, товарищ генерал? Готов, как пионер! – бодро ответил я.

– Ишь ты, шустряк, – добродушно одобрил проверяющий. – Тогда вперёд, пионер.

Простота генеральского лексикона мне понравилась.

Мы подошли к спарке, и Авдеич, тридцатилетний техник самолёта, по всей форме доложил генералу о готовности матчасти к эксплуатации.

Проверяющий неторопливо поднялся в заднюю кабину УТИ, я ящерицей скользнул на рабочее место, накинул привязные ремни, по привычке осмотрелся, фиксируя показания приборов, положение тумблеров, переключателей и рычагов управления. Всё было в ажуре.

– Запрашивай разрешение на выруливание, – донёсся из задней кабины приглушенный генеральский голос и больше я его не слышал, вплоть до посадки. И только на земле, когда я зарулил на стоянку, откашлявшись, бросил: