Из десятка молодых пилотов отбор прошли только двое. Одним из них был Герка Титов. В училище он был в нашем потоке, но закончил его на год раньше. Не приди этот дурацкий приказ о продлении освоения реактивной техники, – вполне возможно, что судьба моя сложилась совсем бы по – другому.

Перед нами стояла задача минимум. К концу года необходимо было достичь уровня военного лётчика третьего класса. Предстояло освоить сложный пилотаж, умело поражать воздушные и наземные цели из бортового оружия, летать на максимально допустимых и минимальных высотах в простых метеоусловиях и многое другое, без чего победить и выжить в реальном бою практически невозможно.

Мы работали, как звери, на предельно – допустимых перегрузках, и после посадки наши мокрые от пота рубашки прилипали к горячим телам. Однако ни командира звена Кулявцева, ни майора Прошкина это не устраивало.

– В воздухе ваши шеи должны вертеться на триста шестьдесят градусов! – кипятился комэск, прошедший Вторую мировую. – Иначе собьют, как куропатку. Ну, что у тебя за виражи? Размазня, блины на сковороде. А они должны походить на оладушки. Чем меньше радиус, тем больше шансов поймать противника в прицеле, ибитть, – наставлял он, по привычке поддёргивая ширинку.

Мы жадно ловили советы асов, старались воплотить их в жизнь, но не всегда и не во всём это удавалось.

В нашем звене должность старшего лётчика оставалась вакантной. Мы полагали, что ведущим второй пары будет кто – нибудь из ребят старшего поколения, такие были. Но командование решило по – другому, и в канун праздника Вооружённых Сил приказом командира полка я получил повышение. Теперь я стал ведущим второй пары в звене. В связи с этим у меня возникло двоякое чувство. С одной стороны, я испытывал большое моральное удовлетворение, с другой – чувство вины перед товарищами, как – будто залез в чужой карман.

Наступил март и принёс с собой весну. Снег заметно потемнел и подтаял. Из – под сугробов сочились ручьи, с крыш капало, и сосульки, срываясь, пугали прохожих.

Настроение заметно улучшилось, я продолжал регулярные встречи с Леночкой, и наши отношения становились всё более тесными. После танцев я провожал её домой, мы выбирали уединённое место под кронами сосен и неистово целовались. Делала она это неумело, и на страстные объятья отвечала робкими прикосновениями горячих губ.

По воскресеньям мы ходили в кино, бродили по окрестностям, и она много и интересно рассказывала о местных достопримечательностях.

Однажды я пригласил её в Ленинград, познакомил с родственниками, а вечером мы прекрасно посидели и потанцевали в ресторане «Москва». В свою очередь девочка захотела показать свою мать, и для меня было полной неожиданностью, когда на следующий день Лена ввела меня в свой дом, и навстречу мне поднялась молодая роскошная красавица, от которой исходил дурманящий запах зрелой самки. Мужа, как я понял, у неё не было, но наверняка имелся любовник. С такой внешностью и жаждой любви в тёмных, как у дочки, глазах, быть одинокой просто грешно. Она была на десять лет старше, однако разница в возрасте не помешала вести со мной опасный, на грани фола, игривый разговор. Я, грешным делом, подумал, что нелишне завести интрижку и с матерью Леночки. Пикантная вышла бы ситуация – любить и дочь, и мать. Такого у меня ещё не было. Но я увидел, как насторожилась девушка, и отбросил эту кощунственную мысль.

В конце марта разбушевалось в любовном разгуле кошачье племя. Смеха ради, я объявил ребятам, что вечером устрою небольшой концерт у дверей генеральши, которая досаждала нам своими придирками и жалобами на шум. В тот же день я купил в местной аптеке пузырёк валерьянки и разлил её на площадке второго этажа.

Результат превзошёл ожидания. Казалось, все гарнизонные кошки собрались к вечеру на халявный банкет, начисто вылизали пол и начали куролесить: кататься, выть и мяукать так, что разбудили бы мёртвого. Обнаружив вакханалию животных, молодая жена комдива в истерике звала на помощь:

– Солдата мне, солдата!

– Вот видите, как нелегко молодухе живётся в браке. Мало ей мужа – генерала, так ещё солдата подавай, – резюмировал Колька Алексеев под дружный хохот ребят. Пустяшный розыгрыш, однако, под давлением капризной женщины приобрёл серьёзную окраску. К разбирательству подключили даже полкового особиста, и меня непременно бы вычислили и сделали определённые выводы. Но через день произошло событие, которое заставило компетентные органы забыть о невинном озорстве.

Шли плановые учебно-тренировочные полёты в простых метеоусловиях. В ожидании вылета мы сидели в стартовом домике, травили анекдоты, резались в шашки и разговаривали о девчатах. Я уже давно заметил: за бутылкой лётчики говорят о работе, на работе – о лучшей половине человечества.

Радиообмен между экипажами и руководителем полётов транслировался через динамик, позволяя и нам ориентироваться в воздушной обстановке.

– Подбирай, подбирай, подбирай! – неожиданно тревожно раздался голос руководителя из приёмника. И снова через несколько секунд:

– Подбирай!!

Мы мгновенно сообразили, что произошло что – то экстраординарное и кинулись к выходу.

На посадочную полосу с высоты десять – пятнадцать метров садился учебно – тренировочный истребитель. Потеряв скорость, машина жестко ударилась о бетонку, и в тот же миг из передней кабины прямо через фонарь вылетело катапультируемое кресло. Сила порохового заряда подбросила его метров на сорок, но отделения не произошло, и оно вместе с лётчиком камнем рухнуло на землю.

Спарка, подпрыгивая, выкатилась за пределы посадочной полосы, пропахала глубокую борозду и загорелась.

Издали я заметил, как солдат, стоящий в оцеплении, кинулся к потерпевшему аварию самолёту, вытащил из кабины тело инструктора и сумел оттащить его в сторону, прежде, чем раздался взрыв.

Санитарная и пожарные машины рванулись к месту трагедии, а мы, потрясённые, стояли в оцепенении, не в силах ничем помочь: Ваня Гусенков, наш однокашник, погиб на наших глазах. Смерть, как установила экспертиза, наступила мгновенно при ударе головой об арматуру сдвижного фонаря. Он обязан был отстрелиться, но этого не произошло. Следовательно, лётчик не нажимал на скобу катапульты.

Катастрофа произошла из – за ошибки, в результате которой возник прогрессирующий «козёл».

Инструктору повезло. Сгореть бы ему заживо, если бы не смелость и мужество солдата: при ударе о бетонку лётчик потерял сознание.

Хоронили Ваню под траурные звуки полкового оркестра, который совсем недавно играл для него в офицерском клубе.

Военный городок и вся округа застыли в скорбном молчании. Казалось, что даже Оредеж замер, приостановив на время весенний разлив, и тёмные лапы раскидистых елей опустились долу, и как слёзы роняли на землю скупые капли подтаявшего снега.

Ваня был женат, обзавёлся потомством, и настойчиво пробивал у начальства отдельную квартиру. Вот и получил её на погосте в вечное пользование. Маловата, правда, но он не в претензии на чиновников.

«На терновой скамье перед бледной луной мы с тобою, любимый, сидели. Распевал соловей над моей головой, распуская прелестные трели». Грустная мелодия этого старинного романса в минорные дни исполнялась моей матерью. Я вспомнил её, когда бросал горсть земли на гроб своего товарища, и сердце обливалось кровью, присоединяясь к скорби его родных и близких.

Прощальный троекратный салют сухо надорвал тишину, и звуки Государственного Гимна подтвердили, что жизнь продолжается. И будет она вечно, до Вселенского катаклизма, но до этого следует подождать каких – то пять миллиардов лет.

Прошло две недели, и душевная боль по нелепой потере Гусенкова стала притупляться. Мы уже снова летали и с каждой посадкой становились наглее и беззаботней. Наблюдательный и мудрый Прошкин замечал всё и делал выводы:

– Что, ибитть, почувствовали, что на заднице перо выросло? Только с одним пером далеко не улетишь. Работать надо! Если ты в кабине, забудь обо всём, кроме полёта.

Над его необычной, явно похожей на ругательство присказкой, мы по первости потешались, и дружно хохотали над мастерски пародирующим комэска Колькой Алексеевым.

Самоуверенные по молодости лет, на предупреждения Василия Ивановича мы реагировали с известной долей скепсиса. Но однажды я на собственной шкуре почувствовал, как прав был умудрённый опытом наставник.

В один из погожих дней мне предстояло выполнить полёт на предельно допустимую высоту, «на потолок». Задание не сказать, чтобы сложное, но требовало максимального внимания. Особенность заключалась в том, что управляемость самолётом с подъёмом заметно ухудшалась из-за разряжённости воздуха, приборная скорость падала, зато истинная приближалась к звуковой. Вполне понятно, что упражнение выполнялось с кислородной маской, как, впрочем, и остальные на высотах более четырёх тысяч метров.

Была пятница, и я, в предвкушении завтрашнего свидания с Леночкой, находился в отличном настроении.

Вырулив на линию исполнительного старта, я вывел максимальные обороты, и истребитель, спущенный с тормозов , как гончая с поводка, рванулся к цели, мягко вписываясь в атмосферу. Через несколько минут я доложил на СКП о прибытии в зону и ввёл самолёт в вираж с небольшим кренчиком, обеспечивающем оптимальный набор высоты. В пилотажной зоне воздушное пространство строго ограничено, и чтобы не нарушить её границы, требуются определённые навыки. Это просто, если знаешь характерные ориентиры на земле, вылетать за пределы которых категорически запрещено.

Высотомер, установленный на приборной доске, перевалил отметку в восемь с половиной тысяч метров, когда я почувствовал какой – то дискомфорт в герметично задраенной кабине. Что – то было не так, но вот что – не понятно. Я внимательно проконтролировал показания приборов и навигационного оборудования, проверил положение рычагов управления и осмотрел воздушное пространство. Взгляд зафиксировал почти под крылом Балтийское море, Финский залив, окраины Ленинграда и тёмную полоску земли на горизонте. Это уже Финляндия. Всё было в порядке, но чего – то недоставало. И я, наконец, заметил, что кислородная маска болтается у меня под подбородком. Чего проще – взять и пристегнуть её к шлемофону и сразу задышать чистым кислородом. Но я испугался и запаниковал. Господи, да я вот – вот сознание потеряю из – за кислородного голодания! Не долго думая, я свалил самолёт на крыло, перешел в пикирование и помчался за кислородом в плотные слои атмосферы.

С каждой секундой скорость катастрофически нарастала, стрелки высотомера с бешеной быстротой вращались в обратном направлении, самолёт начал дрожать, и резкий свист за пределами кабины заставил подумать о предельно допустимой скорости. На высоте шести тысяч метров я потянул ручку управления на себя, но она, будто налитая свинцом, не двигалась с места. Только тогда я догадался убрать газ, выпустил тормозные щитки и двумя руками, с огромным трудом, мне удалось, наконец, переломить отвесное падение. Вибрация самолёта прекратилась, я с облегчением вытер рукавом пот со лба и зачем – то натянул маску.

Да – а, как ни стыдно признаться, но паника превратила меня в животное.

Конечно же, я никому не доложил о грубейшей ошибке. Но для себя тщательно проанализировал ситуацию, в которой оказался. По показаниям бароспидографа я добрался до высоты десять километров. Избыточное давление, поддерживаемое приборами в герметизированной кабине, делило высоту пополам. Всё равно она оставалась опасной, это вам каждый альпинист скажет. От обморока меня спасло видимо то, что в отрочестве я всерьёз занимался подводным плаванием и запросто проныривали двадцатипятиметровый бассейн. И сделал вывод, что небо мелочей не прощает. Даже пустяковых.

Рабы печати – журналисты, писатели и поэты воспринимались мной особой, загадочной кастой, людьми не от мира сего. С неординарным складом ума и мышлением , с непредсказуемыми поступками. У них исключительно развиты восприятие событий и фантазия. Мне уже приходилось общаться с творческой интеллигенцией, и я убедился, что ни одному из них и в подмётки не гожусь. Это был мир сказочный, таинственный, потусторонний. Встреча с любым из них для меня всегда была волнительной.

Мне повезло. В январе, помнится, в полк приехал корреспондент – организатор армейской газеты « Боевая тревога» капитан Каширин. Редакция располагалась в Ленинграде, в том же здании, что и штаб. Знать бы заранее, – непременно бы зашёл.

Вычислил меня Каширин быстро. Друзья подсказали, что есть среди них тип, который в училище гонорары лопатой загребал. Шутили, конечно. Военные печатные издания всегда сидели на дотации, и вознаграждения от них были более чем скромные.

Стройный, среднего роста, в серо – коричневой шинели и фуражке с «крабом», он тихо появился во время перерыва в классе предварительной подготовки к полётам и с лёгкой ироничной улыбкой, как мне показалось, представился.

– Не будете очень возражать, если побеседуем? – попросил он мягким голосом, усаживаясь рядом и расстёгивая шинель.