Он ненадолго задумался и пожал плечами:

— Мы любили друг друга.

И сейчас я лежу рядом с ним, положив руку ему на живот, в паре дюймов от пениса. Мне страшно уподобиться Каролине, холодной и равнодушной, которую не волнует муж и не интересует секс, некогда значивший столь много. А главное, я боюсь, что эта женщина, проявлявшая так мало интереса к Джеку, теперь отбила у него всякое влечение ко мне.

— Джек…

— Что?

— Обещаю, что больше не буду ходить с Уильямом под дождем.

— Спасибо.

— Обещаю, что буду вызывать машину. И не забывать зонтик.

— Спасибо.

— Я куплю одинаковые шапочки и дождевики. Знаешь, маленькие, которые можно свернуть и убрать в сумочку. Мы с Уильямом будем надевать их, если нам покажется, что собирается дождь.

Джек слабо улыбается.

— Может быть, купить и тебе? По-моему, ты будешь потрясающе выглядеть в полиэтиленовой шапочке.

— Конечно, Эм. Купи мне такую шапочку.

Я ласково целую его. А потом говорю:

— Я исправлюсь, Джек. Обещаю.

— Знаю, — отвечает он и заключает меня в объятия.

Глава 12

По выходным, когда Уильям у нас, Джек не занимается делами. Он с маниакальной старательностью планирует конференции, слушания и снятия показаний, чтобы освободиться к пяти часам вечера в пятницу и забрать Уильяма. Но сегодня, в тот самый час, когда он должен стоять в коридоре своей старой квартиры на Пятой авеню и дожидаться, пока Уильям соберет все, что ему нужно, в рюкзак со стегозаврами, Джек почему-то оказался в Международном аэропорту в Хьюстоне.

— Не понимаю, — говорю я. — Ты в Техасе? Как ты вообще туда попал?

— Нелетная погода. Мы сели в Денвере. Вылеты отменили до завтрашнего утра. Тебе придется забрать Уилла.

Я еду в такси через парк, намереваясь пойти в кино с Саймоном и Минди. Они потребовали, чтобы я присутствовала за ужином, но ужин предполагает разговор, а челюсти у меня сжаты так крепко, что говорить нелегко. И потом, неподалеку от витрины с сырами две беременные женщины сравнивали пупки, так что, разумеется, я расплакалась. Мне хочется уйти в тень.

— То есть как — забрать Уильяма? Мне не дозволяется его забирать. Меня не желают видеть в ее квартире. Даже на лестнице дома, где она живет. Даже на Пятой авеню.

— Тебе не придется заходить. Просто скажи консьержу, что ты пришла за Уильямом, и Каролина его выпустит.

— Нет. Она ненормальная. Она считает меня жестокой стервой, из-за которой Уильям получил респираторную инфекцию. Помнишь?

— Ты ее даже не увидишь. И потом, я оставил ей сообщение.

— Как будто это поможет. Попроси Соню привезти Уильяма.

— Я полдня пытался связаться с Соней и Каролиной. Тебе придется его забрать, Эмилия.

— Ты оставил сообщение на автоответчике?

— Разумеется. Но она не перезвонила.

— Но я еду в кино.

Джек молчит. Я предпринимаю еще одну попытку спастись:

— Может быть, я сама позвоню Соне или Каролине? Не сомневаюсь, что смогу дозвониться.

— Эм, я застрял в долбаном Хьюстоне! Доберусь домой, как только сумею! Утром. К десяти. Самое крайнее в полдень. Можешь оказать мне услугу? Пожалуйста, забери Уильяма и привези домой. Дай ему посмотреть фильм, если хочешь. Возьми напрокат «Микрокосмос».

— Уильяму не разрешают смотреть телевизор. Телевизор вызывает у детей синдром дефицита внимания и пробуждает склонность к насилию.

— Эмилия, пожалуйста.

Джек, впервые после смерти Изабель, готов разозлиться. Я наконец переполнила чашу его терпения.

— Прости. — Я иду на попятный. — Конечно, заберу.

— Ради Бога, не опоздай.

В его словах я слышу эхо голоса Каролины.

— Уже еду.

— Я тебя люблю, Эм.

— Планы поменялись, — говорю я таксисту. — Поворачивайте. На Ист-Сайд. Угол Пятой и Восемьдесят второй.

Только попрощавшись с Джеком, осознаю, что это такое — провести без него вечер и утро. Как я выдержу целое утро с Уильямом? И целую ночь в одиночестве? Я и так принимаю по две таблетки, прежде чем лечь — боюсь, это или слишком много, или, наоборот, недостаточно. Я не хочу проснуться посреди ночи или, что еще хуже, в предрассветных сумерках. На рассвете умерла Изабель. Нет, не так. На рассвете я поняла, что Изабель умерла.

Я смотрю в окно на темные деревья в парке и вспоминаю ту единственную ночь, когда мы были настоящей семьей. Привезя ребенка домой из клиники, мы решили лечь пораньше. Я принимала душ, пока Джек укачивал Изабель. Стояла под горячей водой, а грудь у меня начала набухать. Соски болели, на боках — синяки. Когда я вышла из душа, груди сделались просто огромными — круглыми и тяжелыми, точно шары для боулинга, обтянутые тонкой кожей. Соски вытянулись и стали длиной с палец.

— У меня сейчас пойдет молоко, — крикнула я Джеку. — Мне больно!

Я надела белую ночную рубашку со специальными прорезями, подарок Элисон, и отправилась в детскую. Изабель сосала мизинец Джека. Муж улыбнулся мне. Морщинки вокруг глаз словно лучики, а губы он сложил точь-в-точь как ребенок.

— И слава Богу, потому что она голодная, — сказал он. — Дочка хочет маму, прямо сейчас.

Повинуясь наставлениям Фелиции, в клинике мы не позволили давать Изабель бутылочку. Пищу она получила только из моей груди. Чистое, золотистое молозиво.

Я забрала девочку у Джека и отнесла в спальню. Сняла ночнушку, легла и устроила Изабель так, как было нарисовано в пособии, которое дала мне Фелиция. Я приготовилась к такому же простому и легкому кормлению, как в клинике. Мы были просто идеальной парой — Изабель и я. Все прошло настолько легко и естественно, что Фелиция сфотографировала нас для своего альбома. Теперь Изабель ткнулась губами в торчащий сосок, тщетно попыталась уместить его во рту и заплакала. В течение трех часов я переносила ее от одной груди к другой, листая «Пособие по грудному вскармливанию» и «Справочник кормящей матери», сцеживала молоко, оставляла слезные послания на автоответчике Фелиции, принимала горячий душ и прикладывала к груди компресс со льдом. Изабель продолжала сражаться с набухшими полушариями, которые некогда были для нее источником пищи, а теперь лишь причиняли мучения. Груди стали упругими и жесткими, не обнять и прижаться, не присосаться и поесть. В одиннадцать часов я плакала громче ребенка, в час ночи Джек позвонил консультанту по кормлению, предложив тысячу долларов за немедленный визит. Медсестра пообещала приехать рано утром и порекомендовала принять горячую ванну.

Без четверти два, после ванны, где молоко и слезы мешались с водой, Изабель наконец начала сосать. Десять минут спустя она все еще причмокивала.

— Приляг, — посоветовал Джек.

— Тише, — шепнула я.

Мы сидели на постели. Я горбилась, поддерживая Изабель левой рукой, а правой отводила грудь от её крошечного носика. Губы у нее были выпячены, и она ритмично чмокала, делая маленькие паузы после каждого глотка. Мы сидели неподвижно почти двадцать минут. Потом внезапно Изабель изогнулась и начала реветь. Я перенесла ее к другой груди, на сей раз поддерживая малышку правой рукой. Изабель фыркнула и снова начала бодро сосать. Через несколько минут я медленно откинулась на изголовье, выпрямляясь каждый раз, когда девочка шевелилась.

— Подложить тебе подушку под руку? — шепотом спросил Джек.

Я покачала головой. Очень медленно я откинулась назад. Изабель покоилась у меня на сгибе локтя, и левой рукой я отводила от ее лица грудь, то есть нависала над ней, оттопырив левый локоть.

— Уверена?

— Все в порядке, — ответила я. — Выключи свет. Кажется, она засыпает.

Мы проснулись через три часа. Изабель по-прежнему лежала у меня на руке, бок о бок со мной. Она выпустила грудь, и рот у нее был полуоткрыт. В тусклом утреннем свете я разглядела кончик язычка, похожий на маленькую розовую креветку. Изабель была холодная как лед. Я подтянула одеяло и потерла ей ручки. Они были жесткими и восковыми и безжизненно катались в моих ладонях. Я склонилась над Изабель — и начала кричать. Я понимаю, что это невозможно, но мне кажется, я витала где-то под потолком, со стороны наблюдая за собой и за Джеком, который, борясь со сном, опрокинул лампу и потянулся, чтобы включить свет с моей стороны. Помню, как он стоял на четвереньках на постели и делал Изабель искусственное дыхание, накачивая воздух в ее легкие, в то время как я сидела рядом, вцепившись ногтями себе в щеки и разинув рот в беззвучном крике.

Джек одной рукой схватил телефон, продолжая дышать в неподвижный ротик Изабель. Он набрал 911 и сунул трубку мне. Не помню, что я говорила. Вряд ли я могла ясно выражаться, но они меня поняли. Иван впустил их в квартиру — впрочем, не уверена. Их было много, в разных униформах. Полицейские и медики. Кажется, даже пожарные. Сильными, уверенными руками они столкнули нас с постели и склонились над ребенком. Один из них оперся коленом на матрас, и я разглядывала его ботинок на толстой подошве, с прилипшей розовой жвачкой.

Врач со жвачкой на подошве выпрямился.

— Мне очень жаль. Боюсь, она умерла.

Я снова взмыла к потолку. Я смотрела на себя со стороны и думала с каким-то бесстрастным любопытством: интересно, когда это я успела надеть ночнушку? И поглядите-ка, как занятно: когда человека охватывает нестерпимая боль, он падает наземь. Я видела себя на ковре, в ночнушке. На лице Джека было странное выражение — брови сдвинуты, лоб удивленно нахмурен. Это выражение я часто вспоминала в дальнейшем, когда мы находили в себе силы вспомнить этот серый рассвет. Джек объяснял, что это было изумление, неспособность осмыслить цепь событий, которые привели к столь невероятному исходу. Я всегда говорила, что верю ему. Но, по-моему, в ту минуту Джек меня обвинял, у него на лбу было написано: «Как ты позволила этому случиться?» Или точнее: «Эмилия, что ты натворила?»

Витая высоко под потолком, я видела, как Джек рухнул на колени и обнял меня. Я видела, как его губы снова и снова произносят мое имя, но не слышала ни звука.

Глава 13

Швейцар на Аппер-Ист-Сайд одет куда роскошнее, чем Иван, — двойной ряд блестящих латунных пуговиц, жесткая ткань униформы, золотой плетеный шнурок, продетый в петлю на плече. Интересно, не мечтает ли Иван о должности, предполагающей подобный блеск. Возможно, он посылает резюме во все дома на Пятой авеню и ждет приглашения на службу в более престижный район.

Консьерж Каролины открывает дверцу такси, и я выхожу. Я не иду к огромной парадной двери, а тащусь. Мне страшно войти в дом, пусть даже Каролина скорее всего на работе. Сама мысль о том, что придется ступить на вражескую территорию, заставляет стиснуть зубы.

В коридоре консьерж трогает меня за плечо:

— Мисс, вы ищете Уильяма?

Боюсь, молитвам Ивана не суждено быть услышанными. У него нет такого певучего ирландского акцента.

— Простите? — переспрашиваю я.

— Вы пришли за маленьким Уильямом Вульфом?

— Э… да.

— Уильям и Соня ждут вас на детской площадке «Три медведя». На Семьдесят девятой улице, рядом с музеем.

— Они — где?

На улице пасмурно и холодно, солнце садится. Я смотрю на часы. Без пяти пять.

— Они ждут на детской площадке. Всего в четырех кварталах отсюда.

— Почему они не подождали здесь?

Консьерж пожимает плечами и становится между мной и входом. Я понимаю, он не собирается меня впускать. Интересно, кто сказал ему, что я потенциально опасна? Что я — угроза изящному дворцу, который он сторожит в своей идиотской униформе. Внезапно — именно потому, что мне отказано в допуске, — я очень хочу войти и уже обдумываю, как сделать рывок, проскочить мимо консьержа, ворваться в вестибюль и отломить ветку от пальмы в горшке как доказательство удавшейся авантюры. Но вместо этого благодарю и спешу вниз по улице.

Я перехожу дорогу — выясняется, что зря, потому что мне приходится лавировать в толпе туристов у входа в музей «Метрополитен». Я нетерпеливо приплясываю рядом с группой подростков, которые отчего-то начинают надевать пальто и шарфы, лишь выйдя на улицу, а потом проталкиваюсь дальше.

— Пять часов, — говорит Уильям. Он сидит на скамейке рядом с Соней, держа рюкзак на коленях. Детская подушка у него в ногах. — Площадка закрывается в пять. Здесь нельзя оставаться после пяти. Нас могли арестовать.

Образ Уильяма, которого уводят в наручниках, столь прекрасен, что я готова улыбнуться.

— Людей не арестовывают за то, что они задержались на площадке после пяти.

— Арестовывают.

— Во-первых, Уильям, я ничего не могла поделать. Я доехала на такси до твоего дома, откуда, предположительно, должна была тебя забрать. Потом как можно быстрее пошла сюда, почти побежала. Во-вторых, оглянись. На площадке полно детей. И по-моему, никто из них пока не арестован.