— А ты можешь показать, как это делается? — просит он. — Не просто тащить меня за собой.

— Конечно. Охотно.

Пятнадцать минут мы с Уильямом описываем крошечные кружочки в центре катка. Он трижды падает, но храбро поднимается и начинает сначала. Я объясняю, что надо держать ноги вместе и попеременно их переставлять, чтобы катиться вперед. Наконец он чувствует себя настолько уверенно, что готов сделать полный круг.

— Но только за руку, — требует он.

— Обязательно.

Это занимает очень много времени, тем более что мы катимся по внешнему кругу, но Уильям проходит дистанцию до конца. Он отталкивается только правой ногой, как будто левая у него парализована или деревянная. Но все-таки он катится.

— Ты молодец, — гордо улыбаюсь я, направляя его в сторону выхода. — Гораздо лучше, чем я в первый раз.

Уильям спотыкается о резиновый коврик.

— Очень странно. Как странно теперь идти.

— Всегда очень странно ходить, после того как покатаешься.

Он шатается и хватает меня за руку. Я удерживаю его.

— Знаешь, до того, как открыли этот каток, все катались на пруду, и одну его часть называли Дамской. Туда пускали кататься только женщин. Но не мужчин.

— Ты это прочитал в книжке?

— Да.

Я улыбаюсь и беру его за руку.

Мы стоим в очереди сдать коньки.

— Эмилия… — бормочет Уильям.

— Что?

— Пусть это будет еще один наш секрет. Потому что я был без шлема. А еще у меня все джинсы мокрые. Мама сердится, когда у меня мокрая одежда.

— У меня тоже промокли джинсы.

Он кивает.

— Значит, договорились? Каток — это секрет?

Я ощущаю внезапный прилив благодарности и тепла. Интересно, понимает ли Уильям, что молчание оберегает меня, а не его?

— Договорились, — отвечаю я.

Глава 17

Вчера вечером на родительском собрании воспитательница Уильяма значительно выросла в моих глазах. Теперь я не в силах говорить о Шарлин ничего, кроме хорошего. Я обожаю Шарлин, воспитательницу детского сада, у которой хватает смелости спорить с доктором Каролиной Соул.

Джек и Каролина дважды переносили встречу с воспитателем: один раз — из-за преждевременных родов, другой раз — потому что Джек застрял в пробке, возвращаясь со слушания. Назначить родительское собрание труднее, чем слушание по делу об убийстве, и оно предполагает куда большее количество сердитых телефонных разговоров. Я предложила Джеку встретиться с воспитательницей одному, но в детском саду настаивают на присутствии всей семьи, за исключением случаев, когда родительские отношения плохи настолько, что это будет причинять дискомфорт воспитателю. Видимо, натянутая вежливость Джека и Каролины все-таки вписывается в рамки нормы.

Если верить Джеку, они с Каролиной сидели на маленьких стульчиках по разные стороны восьмиугольного стола и слушали рассказ о том, как ловко Уильям оперирует разноцветными счетными палочками. Вдруг Каролина взглянула поверх головы Шарлин и увидела на стене один из рисунков своего сына.

— Что это? — спросила она.

Я буквально представляю себе ее длинный трясущийся палец. Наверное, ногти у Каролины идеальной формы, бледные, продолговатые, безукоризненно чистые. Скорее всего она не пользуется лаком.

— Разве не прелесть? — живо отозвалась Шарлин. — Мы посвятили целый стенд семейным отношениям. Дети рисовали свои семьи. Позвольте я покажу вам рисунок Уильяма, он очень оригинальный.

Она сняла рисунок со стены и положила на стол. Уильям изобразил в центре листа самого себя, в красной кепке. Рядом с Уильямом стояла Каролина. Он нарисовал ее одного роста с собой, раскрасил волосы коричневым и приделал очень длинный нос, похожий на морковку. С другой стороны стоял Джек, тоже одного размера с Уильямом и в такой же красной кепке. Рядом с Джеком виднелась фигурка поменьше, круглая, с рыжими волосами. Уильям нарисовал меня. А в воздухе надо мной витало нечто бледное, оранжево-розовое, почти невидимое. Ребенок с крылышками.

— Он изобразил свою сестру в виде ангела, — объяснила Шарлин. — У меня чуть сердце не разорвалось, когда я увидела.

Каролина взяла рисунок и уставилась на него. Ее руки, такие умелые и спокойные, когда приходится рассекать кожу, мышцы, брюшную стенку и матку, тряслись так сильно, что кусок картона прыгал в пальцах. Шарлин инстинктивно потянулась за рисунком.

— Доктор Соул! Каролина!

Каролина вздохнула, а потом внезапным уверенным движением, как будто ее руки обрели привычное спокойствие, разорвала рисунок.

Шарлин охнула и выхватила лист. Он был разорван почти полностью, только снизу осталась полоска шириной в дюйм.

— Как вы смеете, — дрожащим голосом произнесла Шарлин.

Каролина отвела взгляд.

— Как вы могли! Это рисунок Уильяма. Он принадлежит ему, а не вам. Это — мой класс. Я не позволю уничтожать рисунки в моем классе.

Сила этой молодой женщины, готовой отстоять честность своего воспитанника и безопасность своей территории, была омрачена лишь слезами, выступившими на глазах у Шарлин.

— Можно? — негромко спросил Джек, протягивая руку.

Шарлин неуверенно взглянула на него.

— Пожалуйста, — попросил он.

Шарлин протянула ему порванный рисунок. Он подержал его в руках, осторожно положил на рабочий стол у стены и аккуратно заклеил с обеих сторон, разгладив края клейкой ленты так, что их почти не было видно. Потом повесил рисунок обратно на стену, к остальным.

— Значит, вы говорите, Уильяму нравится пользоваться счетными палочками? — спросил он и снова сел.


Каролина молчала до конца разговора. Сидела сгорбившись, прямые волосы закрывали ей глаза. Когда они с Джеком вышли и принялись надевать пальто, он сказал:

— Я бы хотел забрать Уильяма пораньше на выходных, если ты не против. Сразу из сада, а не из дома, в пять.

— Почему?

— Мне дали два билета на «Короля льва», на пятницу.

— Он уже видел «Короля льва».

— Он не против посмотреть еще раз.

Каролина, кажется, собиралась запротестовать, но потом просто пожала плечами.

— Значит, я заберу его завтра из сада, — сказал Джек.

— Завтра мы ждем ответов из школ.

— Прекрасно. Позвони мне и скажи, в какую школу его приняли. Я передам Уильяму.

Каролина разгладила бобровый воротник шубки.

— Я бы предпочла сама ему сказать. Мы с Уильямом все это проделали вместе. Я была с ним на экзамене. Я была с ним на всех собеседованиях. Полагаю, именно я должна сообщить ему результаты.

— Прекрасно. Ты и сообщишь.

— Мы с Уильямом вместе выбрали Коллиджиэйт. Мы решили это вместе. Когда он поступит туда, мы вместе отпразднуем. Это я должна ему сообщить…

— Я же сказал — хорошо.

— Но он знает, что ответ придет завтра. Он будет ждать.

— Каролина, завтра я заберу Уильяма из сада. Вечером мы пойдем смотреть «Короля льва». Выходные мальчик проведет со мной. Если нужно сообщить Уильяму, в какую школу он пойдет, я ему скажу. В противном случае можешь подождать до понедельника.

Джек не стал говорить бывшей жене, что она вела себя как избалованный ребенок, что попыталась уничтожить рисунок Уильяма и, по крайней мере временно, лишилась права выдвигать требования. Но сталь в его голосе означала именно это, и Каролина, надо отдать ей должное, поняла.

— Хорошо, — сказала она.


Конечно, я понятия не имею, было ли все именно так. Джек рассказал подробно, но не стал делиться деталями. Я могу лишь гадать, действительно ли он оставался вежлив, но непреклонен в присутствии разъяренной Каролины.

Сегодня я встречаюсь с Джеком и Уильямом в детском саду, так что смогу сама увидеть рисунок. Мы, все трое, вместе проведем вечер, а потом отец с сыном отправятся на Бродвей развлекаться. Мне неохота смотреть «Короля льва».

Я слегка запаздываю, и Джек уже успел одеть Уильяма.

— Одну минуту, — говорю я. — Только загляну в Алую комнату и посмотрю на рисунок.

— Джек!

Этот голос настолько пронзителен и громок, что на мгновение заглушает гам в коридоре. Каролина прокладывает себе дорогу в толпе. В последний раз я видела ее три года назад, задолго до того, как мы с Джеком поженились. Единственный раз мы встречались дома у Джека, на рождественском ужине для его сослуживцев. Теперь Каролина выглядит старше, лицо у нее вытянулось, но по-прежнему удивительно, какая она красивая! Я забыла, что Каролина намного красивее меня.

— Джек, — повторяет она и хватает его за рукав. — Нам нужно немедленно поговорить. Немедленно.

Джек высвобождает руку.

— Успокойся.

— Джек, немедленно. Сейчас же.

— Хорошо, — отзывается он, пытаясь ее успокоить. — Эмилия, на минутку зайди в класс с Уильямом. Каролина, ты, кажется, не знакома с Эмилией…

— Мы виделись на рождественской вечеринке три года назад, — говорю я.

— Не здесь!

Каролина оглядывается. Некоторые женщины смотрят на нее. Двое из них даже будто собираются подойти и спросить, что случилось и нельзя ли помочь, но что-то в ее поведении ясно намекает: лучше держаться подальше.

— Хорошо, давай выйдем, — соглашается Джек.

Я хочу увидеть рисунок, именно за этим сюда и пришла, но все-таки иду за ними к лифтам. Я буду здесь в среду. Тогда увижу.

Мы молча выходим на улицу. Каролина идет быстро, и нам не остается ничего другого, кроме как следовать за ней. Завернув за угол и оставив прочих женщин далеко позади, Каролина останавливается. Джек держит Уильяма за руку, ремень коробки с завтраком переброшен через плечо, детская подушка под мышкой.

— Он не поступил. — Каролина глядит через плечо, словно хочет удостовериться, что никто ее не слышит.

— Что?

— Он не поступил в Коллиджиэйт, — произносит она сквозь зубы.

— Жаль, — отвечает Джек.

— Жаль? И это все, что ты можешь сказать? Он не поступил в Коллиджиэйт! Ни в Коллиджиэйт, ни в Долтон, ни в Тринити. Его записали в очередь в Ривердэйл — в школу, куда я подала заявление только потому, что ты настаивал! Потому что в детстве ты глазел в поезде на школьников из Ривердэйла и мечтал быть одним из них! Но он не прошел в Ривердэйл, его всего лишь записали в очередь! Единственная школа, куда его приняли, — это Школа этической культуры.

— Отличная школа, — говорит Джек.

— Не отличная, — огрызается Каролина. — Это посредственная школа. Второразрядная. Поверить не могу, что мы не сумели поступить в первоклассную школу. Это проблема, Джек. И если ты этого не понимаешь, ты даже больший идиот, чем я думала.

— Каролина, эта школа не так уж плоха.

— Джек, — вмешиваюсь я. — Я заберу Уильяма и подожду дома.

Джек кивает. Каролина слишком занята истязанием бывшего супруга и даже не замечает, что я беру ее сына за руку и останавливаю такси. Она насквозь пропитана сарказмом и не видит, что лицо Уильяма — серого цвета, он сипло дышит. Она даже не замечает, что детская подушка осталась у Джека.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, когда мы садимся в такси.

— Нет, — отвечает Уильям.

— Пожалуйста, высадите нас как можно ближе к замку Бельведер.

Уильям хрипит так сильно, когда мы поднимаемся по крутой лестнице в Бельведер, что, достигнув верхней террасы, я начинаю думать, что у него астма. Протягиваю ему зеленый рюкзачок «искателя приключений», который взяла у служителя на нижнем этаже.

— Что там? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

Я расстегиваю свой рюкзак и обнаруживаю потрепанный путеводитель с оторванной обложкой, несколько фломастеров и цветных карандашей и немного скверной бумаги.

— Смотри. Кто-то оставил здесь рисунок. — Я показываю Уильяму забытый в рюкзаке листок с изображением ярко-красной птички. Лапы птицы непропорционально велики по отношению к телу, отчего кажется, будто она стоит на лыжах.

— Неудивительно, что рисунок бросили, — говорю я. — Фигня какая-то. Интересно, что это за птица? Дятел на лыжах? Нарисуй что-нибудь, Уильям. Ты рисуешь в миллион раз лучше.

Он слабо улыбается и тут же подавляет улыбку.

Я вытаскиваю из рюкзака маленький, но на удивление хороший бинокль.

— Бери бинокль и давай высматривать ястребов, — предлагаю я. — Ястребы — хищники, совсем как твои любимые велоцирапторы. В Центральном парке их полно. В смысле ястребов, а не велоцирапторов. Ты что-нибудь знаешь про ястребов?

— Нет, — отвечает Уильям.

Я протягиваю ему бинокль. Он берет его и держит, не поднося к глазам. Я гляжу в свой бинокль, сначала направив его на Черепаший пруд, а потом на верхушки деревьев и серое небо. Старательно ищу ястребов, но ни одного не вижу. Наверное, просто не туда смотрю. Когда мне надоедает, я начинаю разглядывать людей рядом с Черепашьим прудом. Вижу толстяка в коричневом пиджаке, который сидит на траве. Он ковыряет в носу. Я собираюсь показать его Уильяму. Мальчик стоит рядом со мной, держа бинокль за шнурок.