– Видать, ослушались мы слов Господних. Наслал он на нас неисчислимую латинскую рать. Скажи, князь Дмитрий Михайлович, только правду скажи. Устал я от лживых речей. Удержим Москву?

– Должны удержать, государь! Воевода князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский и воевода князь Борис Михайлович Лыков со товарищи спешно поворотили из Можайска на Москву. Правда, литовский королевич тоже получил подкрепление из черкасов. Век себе не прощу!

– Не кори себя, Дмитрий Михайлович. Был еси на нашей службе против недруга нашего литовского королевича и гетмана, многие над ними происки чинил, и многих польских и литовских людей побивал, и нашим и земским делом радел и промышлял.

– Благодарствую, государь! Мой черный недуг виноват. Но сейчас я оправился.

Пожарский упрекал себя за то, что ему не удалось предотвратить подход двадцати тысяч черкасов. Князю было приказано выступить на Оку и прикрывать броды, но по дороге к Серпухову он сильно занемог. Сказалось давнее ранение в голову, мучившее его со времени первого ополчения, когда он сражался с поляками на улицах полыхавшей Москвы. Ратные люди остановились в растерянности, не зная, как идти в бой с больным воеводой. Тогда государь велел больному Пожарскому возвращаться в Москву, а товарищу его, князю Григорию Волконскому, дал наказ крепко держать рубеж на Оке. Князь Волконский считался опытным воеводой. Однако ему противостоял матерый украиный волк Петро Сайгадачный, гетман войска его королевской милости Запорожского. Гетман ехал на коне, лениво посасывал люльку, а над казацкими пиками гремела песня:

Ой, на горе та женци жнуть,

А по-пид горою козаки идут.

А позаду Сагайдачный,

Що променяв жинку на тютюн та люльку нэобачный.

Был Петро Конашевич Сайгадачный домашним учителем в Киеве, женился на гарной дивчине Анастасии, а потом из-за семейных неурядиц подался в Сечь, променяв жинку на казацкую вольную жизнь. Был выбран обозным, потом кошевым атаманом и первым начал писаться гетманом Запорожским. Воевал с крымцами, на казацких чайках выходил в море биться с турками, а сейчас торопился походом на Москву. Гетман перехитрил князя Волконского, поджидавшего его у Зарайска, и переправился у Рославля Рязанского. Перейдя Оку, черкасы захватили Ярославль, Переяславль, Романов, Каширу и Касимов и без помех явились к Донскому монастырю. Воеводы вышли было из Москвы, но при виде рати черкасов на московских людей напал ужас великий и они без боя пропустили гетмана в лагерь Владислава Жигимонтовича.

Под ликующие крики «Виват!» и «Хай живе!» съехались на конях польский королевич и украинский гетман. За спиной каждого стояла свита. Украинская старшина не смешивалась со шляхтой, а великий гетман Литовский Ян Ходкевич незаметно держал руку на рукояти сабли. Он начал свою воинскую карьеру с подавления казацкого восстания Наливайко, и среди запорожцев могли найтись свидетели его жестокости. Но сейчас поляки и запорожцы были заодно. Литовский королевич и украинский гетман картинно обнимались и целовались взасос, а их войска потрясали саблями, грозя москалям скорой и немилосердной расправой.

– Великий государь, я с важной вестью! – поклонился Пожарский. – К нам переметнулись два францужина, мастера минного дела, нанятые ляхами. Клянутся, что в войсках королевича великая скудость. Многие наемники грозятся все бросить и уйти. По словам францужинов, приступ назначен сегодня ночью. Будут палить из мушкетов и шуметь вокруг стен Белого города, но токмо для обмана. Настоящий приступ будет против Тверских и Арбатских ворот, потому как литовские лазутчики донесли гетману, что эти ворота ниже других и плохо укреплены. Ляхи и немцы собираются заложить под ворота петарды, а минировать вызвался мальтийский кавалер Бартоломей Новодворский, который взорвал стены Смоленска.

– Господи, спаси и сохрани от повторения сей беды!

– Твоим государевым счастьем отобьемся! Однако, государь, от Тверских до Петровских ворот, до Трубы и до Сретенских ворот стоят всего пять сотен и полсотни ратных людей, а от Никитских ворот до Арбатских – четыре сотни с полусотней. Дозволь приказать твоим именем скрытно переместить на Тверские и Арбатские ворота стольника и воеводу князя Василия Куракина да князя Ивана Засекина с их ратными людьми.

– Делай, как сочтешь нужным. Стойте крепко, а я буду возносить за вас молитвы всю ночь!

Князь Пожарский выехал из опустевшего Кремля. От ажурной Кутафьей башни он двинулся по Воздвиженке к стенам Белого города. Когда-то Москву опоясывали несколько рубежей обороны – валы и деревянные стены Земляного города, или Скородома, каменные стены и проездные башни Белого города, Китай-город и Кремль. Однако пожар уничтожил деревянные стены Скородома, и сейчас крайним рубежом обороны был Белый город. Пожарский подъехал к Арбатским воротам. Ему не мешала непроглядная темень, каждая сажень была хорошо знакома, и он бы проехал этот путь даже с закрытыми глазами. Шесть лет назад они с покойным Козьмой Мининым устроили ставку второго ополчения на площади у Арбатский ворот и отсюда руководили осадой Кремля.

После капитуляции поляков Пожарский думал, что уже больше никогда не облачится в боевые латы, но оказалось, что старым воеводам опять нашлось дело. Угнетало, что ляхи и немцы опять в Москве, словно их не изгоняли. Радовало, что русские люди вновь поднялись на супостата. Простые ратники готовы лечь костьми, дабы не пропустить литовского королевича в Москву. Воеводы и стрелецкие головы тоже молодцы. Хотя государь не поставил одного начальника над всеми, никто из воевод не пререкается, не ссылается на свою великую породу. При царе Иване Грозном войско неделями не могло выйти в поход из-за местнических споров. Воевода полка правой руки бил челом, что ему невместно быть ниже воеводы большого полка. Их меняли местами, но тут же следовало челобитье от воеводы полка левой руки, что он выше породой большого воеводы. Государь гневался, грозил упрямцам жестокими казнями, объявлял, что в походах назначено без мест, но так и не мог переупрямить бояр. Сейчас иначе. Понимая, что решается судьба Московского государства, воеводы отложили местнические счеты до лучших времен.

Подъезжая к воротам, Пожарский встретил окольничего Никиту Годунова, дальнего родича царя Бориса. Окольничий держал оборону от Арбатских до Никитских ворот. Князь осведомился, подошло ли подкрепление. Пожарский только для вида спрашивал позволения государя прислать подкрепление. На самом деле он распорядился перебросить ратников на Арбатские ворота еще до того, как поехал в Кремль. Ждать царского указа не было возможности, так как нападение поляков ожидалось с часу на час. Годунов ответил на вопрос князя о подкреплении:

– Не ведаю пока. На вратах начальствуют Данила Леонтьев и дьяк Антонов. Но дьяк – человек нератный, всем заправляет мурза Урусов, который застрелил Тушинского вора.

– Поехали со мной, проверим.

Боярин и окольничий двинулись вдоль стены. Из темноты донеслось:

– Салам, киняз! Халегез ничек? Юлларыгыз уңдымы?

– Благодарствую, Иван Арсланович! Слава Богу, ныне в добром здравии. Ты поздорову ли будешь?

– Рахмат! Якши!

Татарский мурза Иван Урусов прославился тем, что вместе с братом Петром убил второго Лжедмитрия. Князь Пожарский осведомился:

– Пришло подкрепление?

– Мала-мала.

На ломаном русском языке Урусов объяснил, что князь Василий Куракин привел ратников. Их поставили в острожке, который прикрывал подход к Арбатским воротам. Двух томских казаков с пищалью, которые пришли с князем Куракиным, оставили на самих воротах. Пожарский удивился казакам из неведомого Томска и решил, что неправильно понял выговор татарина. Но когда к нему подвели двух дюжих воинов, оказалось, что казаки действительно были из Сибири. Они назвали себя Иваном Петлиным и Ондреем Мадовым.

– По каким делам в Москве?

– Мы, князь, хаживали в Китай по приказу тобольского воеводы князя Ивана Семеновича Куракина. Приехали в Москву с послом от Алтын-царя!

– Так это вас посылали через Алтын-царя в кочевую орду? Мы о том уведомили аглицких думных людей. Проведали дорогу в Китай?

– Проведали, князь. И китайскую грамоту привезли. Токмо мнится, что сейчас в Москве не до китайской грамоты. Такое творится! Мы тоже не утерпели, упросили князя Василия Семеновича, брата тобольского воеводы, взять нас на стены. Ты, князь, не гляди, что у нас на двоих одна пищаль. Ондрюшка меткий стрелок, привык бить белку в глаз, – поклонился Иван Петлин.

– У, шайтан! – прошептал Урусов, вглядываясь во тьму сквозь бойницу. Мурза поднял руку в знак предостережения.

– Что? Изготовились супостаты? – вполголоса спросил Пожарский.

Урусов кивнул, не отрываясь от бойницы, и в ту же минуту ночную тишину нарушил пронзительный звук медных труб, пропевших сигнал к общему штурму. За три часа до рассвета войско королевича пошло на приступ стен и ворот Белого города. Темноту рассекали огненные вспышки, сопровождавшиеся оглушающими выстрелами. По стенам Арбатских ворот били пули, высекая искры и обломки кирпича. После долгого обстрела противник начал наступление. В темноте, окутанной плотными клубами порохового дыма, не было видно ни зги. Только по крикам, заглушаемым выстрелами, можно было догадаться, что перед деревянным острожком, преграждавшим путь к воротам, закипел жаркий бой. Взрыв петарды осветил окрестности. На мгновение стали видны шеренги наступавших, на чьих плечах лежали длинные лестницы. Затем по ушам ударила волна грохота, а сверху обрушился ливень земли и мелкого камня. От взрыва петарды острожек загорелся. Быстро разгоравшееся пламя позволило увидеть, как наступающие рубят топорами ворота острожка. На стоймя врытые колья были наброшены лестницы, по которым взбирались ратники.

Через полчаса жаркой сечи острожек пришлось оставить. Русские ратники отступили за каменные стены Белого города. В сражении наметилась краткая передышка. Нападавшие, захватив острожек, готовились к новой вылазке, русские подсчитывали потери и приготавливались отразить нападение.

– Кто ломал топорами стены острожка? Ляхи? – спросил Петлин.

– Венгерская пехота, – ответил Пожарский.

– Не доводилось видывать! – удивленно покрутил головой казак. – У вас на Москве каждой твари по паре.

Пожарский невесело усмехнулся. Иноземцы слетались в Москву как мухи на мед. Взять тех же францужинов, которые выдали замысел ляхов. С виду мирные овечки, плакались, что их обманом завлекли в далекую Московию. А заплатили бы им обещанное, такого бы натворили!

Между тем томские казаки снаряжали пищаль. Их старинное оружие скорее походило на аркебузу, которых давно уже не делали. Наверняка пищаль осталась со времен похода Ермака. Ондрюшка Мадов натрусил немного пороха из рожка, бережно насыпал его на полку. Петлин ловко высек кресалом огонь, подал тлеющий трут, чтобы Мадов мог запалил фитиль. Наблюдая за ними, Пожарский подумал, что из такой старинной пищали поневоле надобно бить зверя точно в глаз. Промажешь – зверь десять раз уйдет, пока снова зарядят оружие. Осторожно высунув дуло пищали из бойницы, казак осмотрел поле битвы. Пожар освещал узкое пространство между захваченным острожком и стенами Белого города. Подкрасться незамеченным было невозможно.

Однако среди поляков нашелся безумец, презревший смертельную опасность. С высокого тына спрыгнул человек в пурпурном плаще с восьмиконечным белым крестом. Ему подали тяжелый груз, он с трудом взвалил его на плечо и медленно двинулся к Арбатским воротам. Один из защитников ворот смолянин Игнатий Уваров сразу узнал мальтийского рыцаря.

– Новодворский! – в тревоге вскричал он. – Бля! Палите по нему, пока он не взорвал ворота!

– Сабур бабай! – презрительно сплюнул Урусов.

Сабур по-татарски – глупый. От сего имени знатный род Сабуровых, крещеных татар. Действительно, идти с тяжелой петардой под перекрестным огнем было отчаянной глупостью. Урусов вскинул украшенную серебряной чеканкой пищаль, из которой был убит Тушинский вор, и выстрелил в рыцаря. Однако рука мурзы, застрелившая Самозванца, на сей раз дрогнула. Пуля пронзила развевающийся плащ, не задев мальтийского кавалера. Не из пустого гонора рыцарь шел в бой в широком плаще. Трудно было попасть в его жилистое старое тело, закутанное в бесчисленные складки. Свинцовые пули, на излете попадавшие в доспехи, выкованные самыми искусными мальтийскими оружейниками, скользили по закругленным стальным пластинам и теряли свою силу.

– Добрая броня! – восхищенно цокнул языком казак Петлин.

И еще по одной причине рыцарь надевал в бой алый плащ, окрашенный дорогим кермесом, который не могли себе позволить ни пахолики, ни даже полноправные товарищи, носившие синее платье. Не из щегольства, свойственного юнцам, старый Новодворский перебрасывал через плечо шкуру пятнистого леопарда с оскаленной пастью и надевал стальной шишак с пышными перьями. Многоопытный рыцарь знал, что в этом устрашающем наряде он выглядит выше и мощнее любого воина. В клубах порохового дыма, озаряемый багровым заревом пожара, рыцарь в развевающемся пурпурном плаще казался исчадием ада. Защитники Арбатских ворот невольно опускали пищали и крестились, завороженные неминуемым приближением вестника смерти с пороховым зарядом на плечах. Медленной поступью Новодворский подошел к воротам и остановился перевести дух. У самых ворот он был в безопасности. Чтобы выстрелить в него, приходилось перегибаться через стены под градом выстрелов со стороны поляков, прикрывавших мальтийского кавалера.