Она выбрала белое домашнее платье и надела его. Долго рассматривала себя в зеркале, которое отражало ее в полный рост. И думала об Овертоне. Если бы он ее увидал в этом наряде, достойном Джульетты, ожидавшей при свете луны своего возлюбленного!

Мечтая об этом, она ходила по комнате и наконец села в уголке. Солнце клонилось к закату. В комнату прокрались сумерки.

Миссис Крук принесла чай и поставила на стол зажженную лампу. Затем она исчезла, бесшумно, как и появилась, и Эмма едва обратила на нее внимание. Все мысли и чувства девушки были снова обращены к великому творению, воздвигшему памятник любви.

Любовь. Что же это такое? Все любили, и все по-разному.

Какие-то удивительные образы проносились мимо нее, бледные лица улыбались, темные глаза страстно смотрели в другие, любимые глаза.

Джульетта и Ромео, Гамлет и Офелия, Отелло и Дездемона, и за ними необозримое множество мужчин и женщин. И все они любили.

Кивая, подавая ей знаки, они проносились мимо в свете лампы и исчезали за открытыми дверьми под деревьями парка. Последний — юноша с тонким девичьим лицом — Овертон. Он раскрыл объятия, губы его тянулись к губам Эммы. Она молча встала, чтобы упасть в эти объятия, но он отступил от нее, и призрак этот растворился на террасе и мерцании, постепенно исчезающем в свете луны.

Тихий шелест пролетел по кустам и деревьям. Легкие облака проплывали под сверкающим диском луны, подобно покрывалам, за которыми укрывались полные страстного ожидания девичьи лица. В траве широкого, тихого луга поблескивало серебряное зеркало пруда. Доносились всхлипывания, вздохи…

Нас оглушил не жаворонка голос,

А пенье соловья. Он по ночам

Поет вон там, на дереве граната,

Поверь, мой милый, это соловей.

Она стояла на террасе, и с губ ее текли слова Джульетты, сливаясь с тихими голосами ночи. Но что это? Из парка зазвучал ответ.

Нет, это были жаворонка клики,

Глашатая зари. Ее лучи

Румянят облака. Светильник ночи

Сгорел дотла. В горах родился день

И тянется на цыпочках к вершинам,

Мне надо удалиться, чтобы жить,

Или остаться и проститься с жизнью.

Эмма в испуге обратилась в бегство, но кто-то уже поднялся по ступеням террасы, чьи-то руки коснулись ее рук, к ней приблизилось молодое лицо.

— Зачем же бежать, прелестная моя Джульетта? Ромео здесь и просит тебя остаться. — Он со смехом увлек ее к полосе лунного света, чтобы получше рассмотреть. — Черт возьми, а она красива эта Джульетта. Где ты ее раздобыла, Арабелла?

Внизу у террасы, где в густом кустарнике было укрыто ложе из одеял и подушек, показалась мисс Келли. Она медленно подошла к ним.

— Я вам не говорила о ней, Георг? Я нашла ее в мае на побережье Уэльса.

— Ах да, припоминаю. Ромни был в полном восторге, и он прав. Она — красавица. Можно я поцелую ее, Арабелла?

Он приблизил лицо к лицу Эммы. Она была как в дурмане. Это принц держал ее в своих объятиях, сын короля, а придет день — и сам король. Но когда его теплое дыхание коснулось ее лица, она очнулась и уперлась руками ему в грудь.

— Пустите меня! — выкрикнула она задыхаясь. — У вас нет на меня никаких прав! Я не любовница ваша.

Однако он ее не отпускал. Он с силой обхватил ее голову и старался привлечь ее к себе. Его красивое лицо пылало мальчишеской яростью.

— Не будь дурехой, девочка! — закричал он, пытаясь побороть ее сопротивление. — Если джентльмен Георг хочет поцеловать тебя в губы, это честь для тебя и удовольствие для твоего рта. Держи ее руки, Арабелла! У нее силы не меньше, чем у мужика.

Мисс Келли подошла к ним. Ее черные глаза сверкали, полные плечи вздрагивали под открытым ночным одеяньем.

— Ты просто ребенок, Эми. Почему ты упираешься? Целуйте ее, Георг, целуйте, сколько вам угодно. Кто обладает госпожой, имеет все права и на ее камеристку.

Она сказала это смеясь, с явной издевкой. Принц остановился, озадаченный.

— Камеристку? Это твоя камеристка?

Он отпустил Эмму и отпрянул, как — будто уже само прикосновение к ней оскверняло его. Мисс Келли погрозила ему пальцем.

— Да, да, Георг. Безоглядная отвага может оказаться губительной даже для принца. Успокойтесь, я пошутила. Нет необходимости немедленно идти мыть руки. Эми — моя подруга и хочет стать актрисой. Так что она годится для любовной связи. Если желаете, можете разыграть с ней Ромео и Джульетту.

Видимо, она хорошо его знала, потому что его мальчишеский гнев угас так же быстро как и вспыхнул.

— Ромео и Джульетту? Не плохо! Мой Ромео у меня в памяти слово в слово. Ночь прекрасна, не менее прекрасна и Джульетта, и при некоторой фантазии вполне можно вообразить, что наш парк — это сад Капулетти.

— А кормилица? — спросила мисс Келли. — Наверно, это я, не правда ли?

Он захихикал.

— Арабелла Келли в роли кормилицы — чудесно! Вообще мне нравится эта идея: Ромео на балконе между Джульеттой и кормилицей, охваченный сомнениями, которую из них предпочесть. Обе женщины устраивают любовное состязание. Конечно, кормилица, как опытная жрица любви, одерживает победу над Джульеттой. Великолепная сцена, достойная Боккаччо. Давай начнем, Арабелла! Пусть маленькая чопорная Джульетта смотрит и учится искусству любви.

И обняв мисс Келли, он начал импровизировать:

Приди ко мне, наставница в любви.

Твоей груди белеющие волны.

Меня носившие так часто и блаженно,

Пусть захлестнут меня. Когда умру я,

Пусть его море станет мне могилой

И дивной пеной усладит меня.

Он рванул ее одежды и прижал лицо к ее вздымающейся груди. Слова стремительно слетали с его губ, отрывистые, невнятные, как бы разорванные в каком-то диком, страстном порыве.

Мисс Келли ни в чем ему не препятствовала.

— Боже мой, Георг, — вскричала она, когда он на мгновение замолк, — вы каждый день преподносите мне сюрпризы. Оказывается, вы поят, вы сочиняете стихи, как Шекспир.

Он засмеялся, польщенный.

— Не правда ли? Если бы это узнал Его Величество, мой отец! Он ненавидит все, что хотя бы пахнет стихами, и охотно погрузил бы всех философов и поэтов на один корабль, чтобы продырявить его посреди океана и пустить ко дну. Ты знаешь, что он недавно сказал мисс Берни, писательнице?

Георг вдруг придал себе разительное сходство с королем и заговорил его голосом:

— Вольтер чудовище, а Шекспир — вы хоть когда-нибудь еще читали такую жалкую чепуху? Что? Что? Что вы думаете? Что? Разве это не жалкая чепуха? Что? Что?[7]

Запинаясь, как ребенок, он непрерывно повторял это безумное «Что? Что?», а потом с ядовитой насмешкой добавил своим обычным голосом:

— Разумеется, он не любит этих людей, которые так бесцеремонно освещают все закоулки сердец коронованных особ и показывают их с присущими им заблуждениями и грехами, как и простых смертных. А он твердо верит, что на нем — божья благодать.

Эмма слушала его с изумлением. Он казался ей отвратительным и ничтожным со своими шутовскими разговорами, претензией на остроумие бахвальством. И как он смел говорить так о своем отце — короле!

Она забыла, кто он и кто она. Она невольно подняла голову и посмотрела на него сверкающими глазами.

— Вы высмеиваете веру вашего отца, Его Королевского Величества! — сказала она резко, когда он умолк. — А во что будете верить вы, когда станете королем?

Он смотрел на нее пораженный, но ничуть не обиженный ее тоном.

— Ты слышала, Арабелла? У малышки тоже есть язык. У меня, прелестная Джульетта, будет та вера, которую мне предпишет парламент. Сам же я буду королем милостью какого-либо веселого божества. Амур, Бахус, Аполлон — вот мое триединство. Что ты смотришь на меня с таким возмущением, мой благочестивый ангел? Ты никогда не слыхала про знаменитый билль о десяти заповедях, который вознамерился внести в парламент его светлость премьер-министр сэр Роберт Уолпол? Во всех десяти заповедях подчеркивалось одно маленькое словечко «не»[8]. Жаль, что из этого ничего не получилось. Правда, мы по сей день крадем, прелюбодействуем и убиваем, однако без этого словечка «не», и мелкие грешники все-таки могут спать спокойно. Им нечего бояться возмездия. Нет, Арабелла, взгляни-ка на малышку. Она бесподобна: бледное лицо, испуганные глаза.

Он громко расхохотался и ударил себя обеими руками по бедрам, явно наслаждаясь смятением Эммы.

— Эми лишь несколько месяцев тому назад приехала в Лондон, — сказала в ее оправдание мисс Келли. — Она еще ничего не видела, кроме одного-единственного представления «Ромео и Джульетты» в Друри-Лейне. И о нашей свободе нравов она, пожалуй, еще ничего не слыхала.

Принц был поражен. Подойдя к Эмме поближе, он с любопытством ее рассматривал.

— Невинная девушка»? Белый цветок? — В его глазах вновь вспыхнул похотливый огонек. Внезапно, как бы во власти новой идеи, он обратился к мисс Келли: — Хоукс и Дженнингс здесь? Покажем девочке Лондон. Сегодня же! И не возражай, Арабелла, — выкрикнул он нетерпеливо, когда она недовольно сдвинула брови, — будет так, как я сказал. Если не хочешь, мы поедем без тебя.

Он хлопнул в ладоши, и на террасе тотчас же появилась миссис Крук. Он приказал ей прислать Дженнингса и Хоукса.

Принц называл их своими ищейками. С хитрыми бегающими глазами, крупными головами и крепкими челюстями хищных зверей, они действительно походили на гигантских догов. При своем господине они несли службу охранников во время его тайных ночных прогулок и шпионов, извещавших его обо всем, происходившем в Лондоне.

Принц не видал их уже три дня. И вот они принесли ему новости. Грабители проникли в резиденцию архиепископа Кентерберийского и унесли всю серебряную утварь. У лорда-канцлера они похитили большую печать Англии. На одной из самых оживленных улиц Лондона они остановили почтовую карету из Парижа и ограбили ее. Полиция была растеряна, народ высмеивал ее за беспомощность, удивлялся смелости разбойников и называл их джентльменами.

В палате лордов Ландаффский епископ внес билль о нарушении супружеской верности, в котором он утверждал, что за семнадцать лет царствования Георга III произошло больше расторжений браков, чем за всю предшествующую историю Англии.

Некий ирландский лорд напал на соперника, пользовавшегося благосклонностью одной из его любовниц и жестоко его изувечил. Соперник в ту же ночь умер, а лорд бежал во Францию.

Иск сэра Ричарда Уэрсли к капитану Дэвису, похитителю его жены, с требованием компенсации рассмотрел суд. Похититель был оправдан, а супруг приговорен к возмещению судебных издержек[9]. Что касается леди Уэрсли, то она была избрана королевой Клуба Адского огня.

— Клуб Адского огня? — спросил принц Георг с удивлением. — Разве ты не говорил мне, Хоукс, что он запрещен и распущен?

Хоукс кивнул.

— Так оно и было, Джентльмен, — сказал он с ухмылкой, величая принца титулом, который тот больше всего любил. — Однако сегодня ночью его вновь откроют. Лорд Балтимор — президент, а леди Уэрсли — королева.

Принц Георг вскочил.

— Сегодня ночью? Мы должны это видеть. Быстро одевайтесь, дамы. Дженнингс, вели запрягать. Хоукс, позаботься о кинжалах и пистолетах! Будем надеяться, что полиция на этот раз окажется на высоте и сумеет задержать нас, чтобы Его Величеству, моему отцу, тоже хоть раз получить удовольствие.

Он расхохотался, как безумный, хлопая себя по ляжкам, и погнал всех в дом.

Глава седьмая

Слово, которое Хоукс прошептал слугам, открыло все двери. Пройдя целый лабиринт коридоров и переходов, они оказались в маленькой ложе, где их встретил президент клуба.

Тощий и костлявый, он был одет в обтягивающий его ярко-красный костюм, на котором сверкали вышитые золотом головы чертей и каббалистические знаки. Над оттопыренными ушами торчали острые золотые рога, завитые в кольца волосы обрамляли лицо, казавшееся бескровным и как бы высохшим.

— Лорд Люцифер собственной персоной! — приветствовал его Хоукс. — Откроет ли всемилостивейше Ваша светлость этим гостям притвор адского рая? Они жаждут познать его сатанинские прелести.

Лорд Люцифер бросил на принца испытующий взгляд.

— Посещение Джентльмена желанно в Англии повсюду, — сказал он с легким поклоном. — Если он хочет остаться неопознанным, ему следует взять венецианскую маску, и никто не будет докучать ему своим любопытством. Единственные законы этого царства — ни во что не верить, ничему не удивляться.

Принц Георг высокомерно вскинул голову.

— Маска? Зачем? Я не боюсь. А вот лорд Балтимор — почему он скрывает свое имя? Раньше[10] он не имел обыкновения прятаться за псевдонимом.