– Господи, ты говорила с Джеймсом? Боже мой! – воскликнула Анна и натянула на лицо капюшон.

– Ой, рожки, – сказала Эгги. – Это костюм сатаны?

– Это уши, – буркнула Анна сквозь ткань и откинула капюшон.

– Твой коллега Патрик очень сильно настаивал, чтобы я выяснила, что случилось, – сказала Мишель, и Анна вздохнула. – Взгляни на дело с другой точки зрения: я избавила тебя от визита Патрика, – продолжала Мишель. – Из-за чего вы с Джеймсом поругались?

– А он не объяснил?

– Нет. Он сказал: «Спроси у нее сама».

На мгновение Анна почувствовала мимолетное уважение к Джеймсу за сдержанность, но тут же верх взяли иные воспоминания.

– Он нашел мою школьную фотографию и догадался, кто я такая. Он посмеялся надо мной. Я вышла из себя и крикнула, что он негодяй и сукин сын. А он назвал меня психопаткой! Якобы он не виноват, что я была такой дурой. Он страшно меня унизил, и я снова вспомнила все самое плохое.

– Вот мразь! – воскликнула Мишель. – Он назвал тебя дурой?

– Скотина, – сказала Эгги, с трудом сдерживая слезы.

– Мы ведь знали, что он ужасный человек. Я просто поверить не могу, что убедила себя дать Джеймсу шанс.

– Итак, подозреваемый доказал, что ничуть не изменился, – произнесла Мишель. – Но это его проблема. Ты-то чего расстроилась?

Кто-то должен был задать этот вопрос, от которого Анна старательно уклонялась.

– Не знаю. Он посмеялся… и я тут же вернулась в прошлое. Словно поняла, что осталась той, прежней девочкой. И всегда ею буду. Девочкой, с которой никто не хотел общаться.

– Я хотела с тобой общаться! – крикнула Эгги, и по щеке у нее покатилась слезинка.

Анна наклонилась и погладила сестру по плечу.

– Спасибо. Но у тебя просто не было особого выбора, раз уж мы жили в одном доме. И зачем только я пыталась простить этих мелких, безнравственных людей? Я же знала, кто они такие. Так зачем я себя обманывала? Они на минутку сделались любезны со мной, и я поддалась на лесть. Какая слабость с моей стороны… Мне хотелось верить, что они и правда изменились. Что изменилась я сама! Что я наконец-то могу понравиться крутым парням! Жалкое зрелище в тридцать два года, правда?

– Ты им и правда нравишься. Просто ты для них слишком хороша, – сказала Мишель.

– Нет. Я как будто… ношу маску. Всё ненастоящее. То, как со мной раньше обращались… именно так ко мне на самом деле и относятся. И сразу становится ясно, что они за люди. Это главное.

– Ну, тогда просто не общайся с ними. Никаких проблем.

– Да, конечно, – сказала Анна. – Я просто жду, когда чувства наконец согласятся с разумом, что мне нечего стыдиться.

– Мне в голову не могло прийти, что они не узнают тебя на встрече выпускников, – произнесла Мишель. – Тебе пришлось вытащить прошлое на свет, а вот убрать его обратно в чулан не получилось. Прости, что вообще предложила.

– Ты не виновата, – ответила Анна, поправляя хвост. – Я сама продолжала видеться с Джеймсом. Отчасти, наверное, надеялась, что это пойдет на пользу.

«Да, и ты получала удовольствие», – мысленно закончила она.

– Ты говоришь, что изменилась, но и в молодости ты была умна, – сказала Мишель, перекладывая сигарету в другой уголок рта. – Умная, добрая, интересная, веселая. Вот за что тебя любят. Эти качества не появились из ниоткуда во взрослом возрасте. Да, ты теперь выглядишь иначе, чем в детстве, но мы все меняемся с годами.

– Меня ненавидели, Мишель! – воскликнула Анна, отчаянно пытаясь не расплакаться. – Презирали! Я сомневаюсь, что от этого можно избавиться полностью! От ощущения, что тебя… по природе невозможно полюбить.

Вот и слезы. Эгги обняла сестру, и Мишель подошла тоже. Они поплакали вместе. Наконец Мишель проговорила:

– Кстати, твой комбинезон пора бы постирать.

Анна шмыгнула носом и откашлялась. Тем не менее она заметила, что ей полегчало после того, как она открыла неприятную правду. Видя свое дурацкое пухлое лицо на старых фотографиях, Анна страшно жалела себя. Она пошла в школу, полная желания учиться, – и узнала только, что никому не нужна.

– Ты сама знаешь, что это неправда. Тебя многие любят, – сказала Мишель, садясь.

– Да, только я до сих пор одна.

– Не теряй надежды. Сотни мужчин мечтают стать твоими парнями, поэтому не говори глупостей.

– Да, да. Однажды я оставила открытым «Фейсбук», и Фил, с которым я работаю, сказал, что не прочь с тобой познакомиться, – заметила Эгги.

Анна слабо рассмеялась.

– Мармеладку? – предложила Мишель, протягивая пакет.

– По-моему, дело по-прежнему плохо, раз ты продолжаешь молчать, – сказала Эгги. – Ты никому не разрешаешь об этом говорить. Мама с папой боятся, что расстроят тебя, если хоть словом упомянут о том, что случилось. Раньше ты запиралась в комнате и читала книжки, а теперь все хранишь внутри и держишь новых людей на расстоянии вытянутой руки. Мы даже Крису никогда не рассказывали…

Для Эгги это было необычайно серьезно и глубокомысленно, и Анна невольно прислушалась к сестре. Она почувствовала, как глаза вновь наполняются слезами.

– Нам с Крисом весело вместе! Не хочу, чтобы он думал обо мне по-другому…

– Он и не будет! А поговорить бывает полезно, – продолжала Эгги. – Например, я однажды здорово влипла, когда переспала с одним клиентом, просто ужас – он пересказал друзьям, что я говорила в постели, и все надо мной смеялись. Тогда я взяла и рассказала об этом со своей точки зрения, и они снова стали смеяться, но уже по-доброму – то есть как только я взяла проблему в свои руки, она перестала причинять вред. Понимаешь? Поставь школьную фотографию в профиль в «Фейсбуке» или что-нибудь такое… – Анна уставилась на сестру. – Ну, может быть, не столь кардинально. Но ты меня поняла. Преврати школьный выпускной в один из персональных анекдотов. Ты такая остроумная… все охотно посмеются вместе с тобой.

Анна обняла костлявые плечики сестры. В детстве она говорила: «Я как будто обнимаю чертежную линейку».

– Знаешь, я сомневаюсь, что Джеймс настолько самоуверен, как ты думаешь, – сказала Мишель. – Когда я разговаривала с ним, он несколько раз переспросил, как ты себя чувствуешь. У меня ощущение, что ему неловко.

– Конечно, ему неловко, что он знаком со мной. Джеймсу должно быть стыдно за то, что он наговорил, но я клянусь, он не из тех, кто винит себя.

– Ну а вдруг он еще задумается и извинится.

– Ха. В жизни не поверю.

Анна вспомнила, как расстроилась, что ее разоблачили. Может быть, если бы она совладала с собой, обошлось бы без скандала.

Нет. Джеймс посмеялся над ней, отрицал свою вину и назвал Анну психопаткой. Он доказал, что она опасалась не зря.

– Если Джеймс свалил, то он не стоит твоего внимания, – сказала Мишель. – Но ведь он и так тебе не нравился, правда?

– Ну да…

– Как по-твоему, ты в силах выйти на работу в понедельник?

– Да.

– Отлично. Сомневаюсь, что одиночество сейчас тебе полезно. Ты успокоишься, если вспомнишь, как любишь свою работу.

– Ты права. Бабушка Мод всегда говорила: «Не старайся сверх сил, если хочешь быть счастлива. Мужчины любят веселых гораздо больше, чем умных. Будешь успешной, но одинокой».

– А мне бабушка Мод говорила, что мужчина заводит роман на стороне, если ему чего-то не хватает дома, – ввернула Эгги.

– Эта самая бабушка Мод… она была счастлива замужем? – спросила Мишель, кладя мармеладку в рот.

– Не особенно. Она никогда не улыбалась, а дедушка Лен ходил с видом напуганного муравьеда, – ответила Анна.

– Тогда я бы не полагалась на ее советы, – заметила Мишель, с трудом жуя. – Лучше уж дедушка Фрейд. Кстати, а там что?

Анна проследила взгляд подруги.

– Мои школьные дневники. Я хотела их полистать.

– Господи, зачем?..

– Чтобы вспомнить… – сказала Анна, устало пожав плечами. – Не знаю. После встречи выпускников я подумала: если у меня не получилось расстаться с прошлым таким образом, то, может быть, я добьюсь своего, если воскрешу воспоминания и перечитаю дневники. А потом я засомневалась, что сил хватит.

– Только не надо упиваться горем. У меня есть одна идея, – сказала Мишель. – Давай сожжем их. Сложим погребальный костер. Вот ты и поставишь точку. Будем танцевать вокруг огня и улюлюкать.

Анна рассмеялась, а Эгги запищала от восторга.


Через десять минут они вытащили коробку в сад и встали вокруг, дрожа, тускло освещенные кухонной лампой и фонарем, висевшим у задней двери.

– А у тебя нет металлического бака? – спросила Мишель, крепко обхватывая себя руками от холода.

– Только пластмассовые.

– Можем сунуть дневники в микроволновку, – предложила Эгги.

– Бумагу и картон? – уточнила Мишель.

– И железо. Замочки железные, – сказала Анна.

– Мы просто хотим уничтожить дневники. Я вовсе не стремлюсь оказаться в больнице с опаленными волосами и попасть в местные новости как полная дура, – намекнула Мишель и вздохнула. – Если хочешь, чтобы было сделано как следует, займись сама. У тебя есть решетка для барбекю?

– Точно! Есть.

Анна бросилась в кусты и притащила круглую жаровню для барбекю, на трех ножках, полную пепла. Эгги тем временем с шумом рылась в кухонных шкафах. Мишель развела огонь, истратив полкоробки спичек, взяла первый дневник и проткнула его вилкой для барбекю. Металлический медвежонок на обложке начал коробиться и плавиться. Сестры Алесси встали по бокам, обняв Мишель.

– Почти готово. Режьте булочки, доставайте кетчуп. Господи, ну и вонь, – сказала Мишель, кашляя. Металлическая застежка стала таять. – Держи подальше от себя, Анна, иначе сгоришь. Так, Эгги, давай дневник за девяносто пятый год. Анна, тебе обязательно было столько писать?

Они стояли, взявшись за руки. Анна произнесла:

– Спасибо, девочки. Мне теперь намного лучше. Жаль, что я не сделала это давным-давно.

– Пора уже признать, что стыдиться нужно не тебе, а им, – ответила Мишель.

Стоя над жаровней, точно над волшебным котлом, Анна поняла, что подруга права.

52

Джеймс сидел на встрече с Уиллом Уэмбли-Ходжсом, производителем деревенского сыра, желавшим довести свою продукцию до массового покупателя. Он энергично кивал бизнесмену в розовой соломенной шляпе и чувствовал себя очень глупо.

– Представьте себе, вы идете по улице и несете косичку сыра, только это не фабричный сыр, а армянский, из козьего молока, с тмином.

Джеймсу очень хотелось ответить что-нибудь в духе: «Слава богу, кто-то озаботился тем, чтобы люди ходили по улице только с правильным сыром», – но он, разумеется, промолчал.

Во время разговора он раздумывал, как лучше извиниться перед Анной. Ничего в голову не шло. «Психопатка. Что на меня нашло, зачем я это сказал?» Джеймс вздрагивал от стыда всякий раз, когда вспоминал свое поведение. А потом ему позвонила подруга Анны, Мишель, и он чуть не провалился сквозь землю, когда понял, что всерьез ее огорчил.

Когда Джеймс вернулся в офис, там стояла странная тишина.

Он ощущал неопределенное смутное беспокойство, пока мимо не прошел Гаррис с кружкой горячего чая. Вид у него был одновременно глупый и угрожающий. Гаррис злорадствовал, торжествовал, а главное, что-то самым неприятным образом предвкушал.

– Джеймс, можно тебя на пару слов? – спросил Гаррис, усаживаясь на свое место.

Даже падение булавки не прошло бы незамеченным.

– Да, конечно, – ответил Джеймс.

– Подойди сюда, если не возражаешь.

Джеймс встал и подошел к столу Гарриса. На экране у того была открыта общая корпоративная рассылка. Гаррис открыл какой-то звуковой файл, задвигалась диаграмма. На фоне шуршания и движений ясно и отчетливо послышался голос. Говорил какой-то мужчина с лондонским акцентом, и Джеймс не сразу понял, что это он сам.

– …В конце концов, это просто цифровая фигня, которая не существовала пять минут назад, а теперь мы впариваем ее как нечто очень важное, потому что, к сожалению, она нужна. У всех сейчас есть смартфоны, а объем внимания – как у ребенка, даже у тех, кто ходит по музеям. Мне нужно платить по счетам, вот почему я этим занимаюсь. Не все, как вы, искренне обожают свою работу…

Анна. Он тогда на нее обиделся, когда они записывали текст для приложения. Что еще он наговорил? О господи, что он наговорил…

– Думаете, мои коллеги сплошь придурки? Знаете что? Я тоже так думаю, за немногими исключениями. Но, вместо того чтобы сидеть здесь, срываться на меня каждую минуту и намекать, какие мы идиоты, давайте наконец соберемся и будем работать. Тогда мы сделаем дело безболезненно и вскоре расстанемся навеки, слава богу.

Гаррис нажал на паузу.

– А ты высокого мнения о нас, я смотрю.

Джеймс стоял неподвижно, гадая, что теперь делать, после того как все сотрудники узнали, что он о них думал. Так чувствуешь себя, если кого-нибудь ругаешь – и вдруг этот самый человек входит и останавливается у тебя за спиной. Только еще хуже, во много раз.