Тим Виктория Ван - Любовь как в кино

В следующее мгновение я уже у двери, распахиваю ее и бегу к нему, шлепая тапками. Мои волосы подпрыгивают в такт шагам. Я останавливаюсь перед ним.

Его взгляд скользит по моим волосам, по испачканному тушью, заплаканному лицу, домашней одежде и тапочкам – так, будто он забыл, что на самом деле находилось по другую сторону двери. У меня алеют щеки, когда он ставит магнитофон на землю и опять выпрямляется.

– Все еще хочешь меня? – спрашиваю я.

Шейн подходит ко мне вплотную, наклоняется так близко, что золотые искорки оказываются прямо перед моими глазами, и улыбается.

– Да, несомненно.

Я смотрю на него, принимая еще одно решение. Кольца на моем пальце больше нет, и поэтому я прошу:

– Поцелуй меня.

И едва я произнесла эти слова, как к моим губам приникают его губы.

Они двигаются медленно, осторожно. Мои руки обвивают его шею, он притягивает меня к себе. О боже. Фейерверки, вспышки молнии, искры… похоже, все напряжение мира сосредоточилось в моем сердце. Поцелуй дразнит меня нежностью, искушает сладостью.

Это очень хороший поцелуй.

Шейн отрывается, только чтобы шепнуть мне:

– Я знаю, у тебя трудное время, и завтрашняя вечеринка не обещает быть легче, но у меня есть сюрприз. Хотя он не из нашего списка, тебе может понравиться. – Шейн целует меня в щеку и смотрит мне в глаза. В его взгляде обещание.

Один из последних металлических роликов в моих волосах выскакивает, скатывается по плечу и падает на землю с мягким стуком. У меня вырывается тихий смешок, и я улыбаюсь.

– Это настоящий «Роллс-Ройс» 1955 года, – объясняет Шейн, глядя на меня в зеркало заднего вида. Автомобиль вздрагивает и вибрирует, когда мы выезжаем с парковки. – Менеджер компании, у которой я ее арендовал, сказал, что он простоял в разобранном виде почти двадцать лет.

Настоящий сюрприз. Старый автомобиль, прямо как в «Титанике».

И неважно, что этого фильма нет в нашем списке, автомобиль – не точная копия киношного, и «Титаник» не заканчивается хеппи-эндом. Кого это волнует?

Главное – сцена в автомобиле была весьма эротичной.

Приборная панель, отделанная красным деревом, напоминает самолетную панель управления. В ней громадный спидометр и огромные топливные датчики.

А сиденья из натуральной кожи. Так здорово!

– Да, большой сюрприз, – улыбаясь, говорю я. – Куда едем?

Шейн бросает на меня косой взгляд.

– К звездам.

– Это моя реплика! – смеюсь я. – В фильме Роуз говорит: «К звездам!» – и тянет Джека на заднее сиденье.

– Тогда, наверное, и утянуть тебя на заднее сиденье должен буду я. – Глаза Шейна озорно блестят.

У меня перехватывает дыхание. Я с улыбкой отворачиваюсь.

– Ну что, ужин? Танцы? Я одет подходяще и для того, и для другого.

Я переоделась, но еще не отошла от того, что у нас произошло сегодня с Тоней. Еще эта вечеринка в честь Рен и моей отмененной помолвки… Смотрю в окно, на вечернее небо с облаками, подсвеченными розовым и красным, и вздыхаю.

– Честно говоря, мне сейчас не до танцев.

– Есть хочешь?

Снова смотрю на Шейна и отрицательно мотаю головой.

Наши глаза встречаются, и он берет меня за руку. Его пальцы ласкают мою ладонь. Я кусаю губы и смущенно улыбаюсь.

Шейн улыбается мне в ответ, и по выражению его лица я догадываюсь, о чем он думает. Мое сердце бешено бьется, пока я обдумываю ситуацию.

– Ты ведь понимаешь, что мне нужно время, прежде чем я смогу полностью посвятить себя нам? – говорю я, глядя на наши сплетенные пальцы.

– Да, конечно. – Он глубоко вздыхает и смотрит на меня искоса. – Чем думаешь заняться?

– Хм… пересмотреть свою жизнь. Начать все сначала. – Я пожимаю плечами. – Может быть, снова стану писать картины.

– Ну, если ты сможешь писать, я смогу ждать, Кенсингтон.

Это последние слова фильма «Незабываемый роман». Ну, почти.

– Ты же знаешь, что это она говорит: «Если ты смог писать, я смогу ходить»?

Шейн смотрит мне прямо в глаза.

– Я не рисую и в данный момент не иду.

Сердце у меня гулко забилось. Я смотрю на него сквозь ресницы.

– Так ты сказал: ужин, танцы и все, чего я захочу?

Он смотрит на меня, но не говорит ни слова.

Я придвигаюсь к нему ближе и подношу его руку, все еще сплетенную с моей, к губам. Нежно целую кончики его пальцев и шепчу:

– Поцелуй меня, Шейн.

Он сворачивает в одну из небольших живописных рощиц на берегу Уайт-ривер, вдоль которой мы ехали. От шоссе мы укрыты деревьями, здесь нет фонарей. Он выключает мотор, и его губы – жаждущие, нетерпеливые – мгновенно находят мои.

Шейн открывает дверцу и приглашает меня выйти – только для того, чтобы пересесть на заднее сиденье.

– Не станем перелезать через спинку? – спрашиваю я.

– Так быстрее, – отвечает он.

Он целует ямку между моими ключицами, шею, возле уха…

А-ах… у меня прерывается дыхание, когда он прикусывает мочку; горько-сладкая боль возникает внизу живота, когда он нежно посасывает ее губами.

Сердце бешено колотится. На его подбородке уже пробилась щетина, и она колет мою пылающую кожу.

Мои пальцы лихорадочно расстегивают пуговицы рубашки одну за другой и наконец касаются обнаженной кожи. О, как я скучала по прикосновению к нему!

Он изучает контуры моего тела кончиками пальцев. Мучительно медленно. Я хочу его. Хочу отдать ему всю себя. Тело и сердце. Всю мою душу.

Шейн расстегивает мое платье и медленно поднимает его над моей головой, затем бережно укладывает меня на сиденье.

Мы уже делали это раньше, Шейн и я. И все это – как возвращение домой. Как замечательно чувствовать себя счастливой. Просто забыть все тревоги, даже если завтра они вернутся. Потому что сейчас я растворяюсь в этом моменте. В Шейне. Чувствую, что глаза наполняются влагой, а потом одна слеза ускользает из-под век.

Поцелуи Шейна добираются до моей шеи, щеки. Он отвечает на мой взгляд. Пальцем стирает слезу.

– Не плачь, Продавщица. Не плачь.

Следующая реплика: «Я хотела, чтобы это был ты». Но слова больше нам не нужны.

И поэтому я молчу.

Склонив голову, разглядываю лицо Шейна. Спящий, он такой милый! Привалился к дверце и вытянул ноги вдоль заднего сиденья старинного автомобиля, а я лежу в его объятиях. На нем только трусы-боксеры, а на мне – ничего, кроме стрингов. Мы укрыты его пиджаком. Неплохо так просыпаться.

Погодите-ка… Просыпаться? Сегодня же… какой сегодня день?

О нет!

Суббота!

Черт, черт, черт! Пожалуйста, пусть это будет сон. Один из тех странных снов, которые все еще видишь даже после того, как откроешь глаза. Не хочу субботу, не хочу. Пожалуйста, пусть будет так, как будто мы еще не засыпали. Быстро моргаю, затем крепко-прекрепко зажмуриваюсь и… открываю глаза. Ладно, пробуем снова. Закрыть… открыть. Закрыть, открыть. Закрыть, открыть.

Закрыть, открыть.

Мы по-прежнему в машине.

Это не сон. Сегодня – вечеринка в честь Рен.

Трясу Шейна.

– А! Что? – Он непонимающе смотрит по сторонам.

– Уже утро. Не знаю, который час. Наверное, очень рано… – Я сажусь. – Одежда!.. Где мой бюстгальтер?

– Ладно, встаем. – Шейн трет глаза и долго, протяжно зевает. Неторопливо поворачивает к себе запястье, чтобы посмотреть на часы.

Затаив дыхание, жду ответа. Пожалуйста, пусть окажется, что еще очень рано. Пожалуйста. От волнения невольно стискиваю зубы.

Его глаза округляются.

– Черт! – Шейн живо садится и принимается натягивать рубашку.

– Черт?

Вот дьявольщина! Значит, сейчас совсем не рано. Плохо дело. Отыскиваю свой бюстгальтер, быстро надеваю его и пытаюсь застегнуть. Какой изверг выдумал эти перекрещенные на спине бретельки?

Шейн тянется через меня за брюками.

– Во сколько ты должна там быть?

– Вроде начало в одиннадцать. Или в полдень? Не помню. Мама меня просила приехать пораньше. Примерно к десяти.

Наконец застегиваю бюстгальтер, хотя бретельки, похоже, безнадежно перекрутились. Одну грудь здорово тянет влево. Хватаю платье и начинаю его надевать.

Вот черт, застряла.

– Я застряла! – болтаю руками над головой и не могу их согнуть. Барахтаюсь, пытаясь хоть как-то пролезть в платье.

Раскачиваюсь, словно огородное пугало.

– Ой! – Шейн случайно ударил меня локтем.

– Сиди спокойно. – Он с силой тащит ткань вниз. Один быстрый рывок – и я внутри.

Ладно, я снова могу видеть. И руки свободны. Привстаю и натягиваю платье. Хватаю с пола его ботинки.

– Вот, держи.

Шейн открывает дверцу и выскакивает из машины. Держа обувь под мышкой, прыгает на одной ноге, чтобы влезть в брюки. Воздух по-утреннему свеж. Мельком замечаю, что из-за разницы температур стекла машины запотели, и на них осталось множество отпечатков ладоней.

Похоже, мы далеко зашли, изображая сцену из «Титаника».

Шейн заводит мотор и задом выезжает к дороге. Перелезаю через спинку сиденья, плюхаюсь на пассажирское место и шарю по полу в поисках туфель.

– Смотри-ка, – улыбается Шейн. – По крайней мере одному из нас все-таки пришлось перелезть через спинку.

Я бью его по плечу. Мне совсем не до шуток.

– Который час?

– Все нормально. Завезу тебя домой, потом отгоню автомобиль. Моя машина находится там, так что возьму ее и отвезу тебя к родителям.

О боже. Семья. Мы ведь так и не поговорили. Я ничего им не рассказала. Мама, Грейсон… все станут спрашивать меня о Брэдли.

Старинный автомобиль, разгоняясь, гудит, словно блендер. Громкий, но медленный.

– Скажи мне, который час!

На крутом повороте машина задевает колесом бордюр, и меня подбрасывает в воздух.

Я вскрикиваю. Шейн бросает на меня взгляд. Его рубашка застегнута не на те пуговицы и только наполовину заправлена в брюки. Ботинки он так и не надел, а волосы… ладно, волосы у него в идеальном и весьма привлекательном беспорядке.

– Без пятнадцати одиннадцать.

Без пятнадцати… сколько?

– Быстрее, быстрее! Прибавь скорости! – снова бью его по плечу, может, даже не один раз. Не считала. Но поскольку педали газа у меня нет, это единственное, что я могу сделать. Мне трудно дышать. – Быстрее!

Древний автомобиль громко протестует против насилия. На сорока милях в час его начинает дико трясти. Почти как в фильме «Четыре свадьбы и одни похороны», только опаздываем мы не на свадьбу, а на устроенный мамой праздник, и похороны будут мои.

Нет, в таком эпизоде участвовать не хотелось бы.

Я не успею даже морально подготовиться. Там собралась вся родня… На светофоре загорается желтый. Не успеем. Сейчас сменится…

– Нет, успеем! Езжай! Давай, скорее же! – снова бью его, чтобы придать ускорение.

Мы проскакиваем мимо светофора, но свет в то же мгновение сменяется красным.

И такие же красные огни появляются сзади. Нас останавливает патрульная машина.

Вот невезуха.

– Мой бумажник. – Шейн шарит в карманах брюк и, ничего там не обнаружив, ощупывает свои плечи. – На мне нет пиджака! Где пиджак?

Он лихорадочно осматривается вокруг. Вижу пиджак на заднем сиденье. Перегибаюсь через спинку кресла и хватаю его. Шейн открывает окно. Полицейский выходит из патрульной машины. Обыскиваю пиджак, отчаянно роюсь во внутренних карманах. Оттуда вылетают только вчерашние квитанции и парковочный билет.

– Вот, нашла. Нашла, – бросаю ему бумажник. Тот ударяется о приборную панель и приземляется на пол.

Мы так тяжело дышим, что окна снова запотевают. Шейн хлопает рукой по полу, пытаясь отыскать бумажник. Пытаюсь помочь, как могу. Полицейский приближается. Он уже совсем рядом.

– Есть! – Шейн достает из бумажника права и проводит рукой по волосам.

– Права и регистра…

Полицейский рассматривает Шейна, явно озадаченный беспорядком в его одежде и кое-как застегнутой рубашкой. Затем окидывает взглядом запотевшие окна с отпечатками ладоней. Его глаза задерживаются на моем платье, которое, как я только что поняла, надето наизнанку, и на моем перекошенном бюсте. Как выглядит прическа, могу только догадываться. Полицейский поднимает глаза и встречается со мной взглядом.

– Снова вы? – удивленно спрашивает он.

– Привет. – Я робко машу ему рукой.

Это тот самый полицейский, который остановил пейнтбольную погоню.

Вот проклятие.

Да, опаздываю. Ну и что? Было бы гораздо хуже, если бы меня посадили в тюрьму. Но штрафную квитанцию нам все-таки выписали. Ну, то есть не нам, а Шейну. Я отделалась выговором. Тем не менее вся эта история стоила нам лишних двадцати минут. Уже почти полдень. Меня просили приехать около десяти, чтобы помочь. С чем помочь? Мама ведь не собиралась сама готовить, она заказала всю еду в кейтеринговой фирме. Дома я приняла душ, переоделась и выгляжу теперь прилично. Да, я могу немного опоздать. Могу.