Когда они вошли, он заметил, что Бекингем, кинув взгляд на портрет, машинально коснулся пальцами миниатюры на браслете. Несмотря на великолепные одежды и драгоценности, англичанин был бледен и имел болезненный вид.

Сен-Сурин сел, и личный лакей герцога поставил на стол поднос со сладостями и бутылкой испанского вина. Бекингем мерил шагами каюту и, казалось, просто был не в состоянии сесть и расслабиться. Неожиданно он повернулся к гостю.

– Эта жалкая война никому не нужна! Поскольку дело касается Англии, ее можно закончить в двадцать четыре часа.

– Но, милорд, для этого, уж конечно, потребуется решительная победа в сражении – с той или другой стороны, чтобы появилась склонность к переговорам. Что касается Его Величества короля Людовика и Первого министра, кардинала, то они твердо настроены разрушить Ла-Рошель. Ничто не заставит их отступить.

– Поскольку это касается меня лично, дьявол может забрать себе Ла-Рошель и каждого гугенота в ней! – взорвался герцог. – Знаете, почему я здесь, месье? Известна ли вам подлинная причина? Вот почему!

Драматичным жестом он указал на портрет.

– Все, что я прошу, это возможность снова увидеть оригинал, всего лишь на несколько мгновений. Я только и хочу – приехать в Париж, чтобы склониться перед ней и в ее волшебном присутствии согреть душу грацией и красотой моей возлюбленной. – Герцог поднял руку, и по его глазам было видно, что он не владеет своими чувствами. – Поймите меня правильно, месье де Сен-Сурин, – я умоляю только о том, чтобы боготворить ее издали, обменяться двумя словами. Разве это невозможно? Разве это такая большая цена за мир с Англией?

– Что вы, конечно, нет, – ответил француз. Он выслушал этот взрыв эмоций с растущим изумлением. Герцог говорил и выглядел так, как будто был не в своем уме. Только сумасшедший мог не видеть, насколько нелепо рассчитывать, чтобы король (любой король) согласился на подобное предложение в отношении собственной жены.

– Не один раз я пытался приехать во Францию, – продолжал Бекингем. – И всегда получал отказ. И знаете, почему? Потому что тот ничтожный прелат затыкал ложью уши короля. Ну, а вы? Вы не были недавно в Париже? Не видели королеву?

– Увы, нет, – признался француз. – Я был в Париже два месяца назад. Но король запретил королеве устраивать приемы, и поэтому я ее не видел, но слышал, что у нее все в порядке, и она в хорошем настроении.

– Слава Богу! – воскликнул Бекингем. – Известно ли вам, месье де Сен-Сурин, что перед боем я встаю на колени перед ее портретом и молюсь! У вас есть Мария девственница, а у меня – королева Анна.

Кузен Ришелье вытер губы кружевным платком. Это был невольный жест, выражавший неодобрение, но герцог был слишком возбужден, чтобы обратить на него внимание.

– У меня есть предложение, – неожиданно сказал он. – Возможно, те, у кого власть, даже сам кардинал, не сознают, насколько просто добиться того, чтобы мой флот повернул и отплыл домой. Возможно, теперь, когда мои орудия нацелены на ваши форты, а транспортные суда снабжают припасами Ла-Рошель, мой визит в Париж покажется более приемлемым, а, месье? Что вы на это скажете?

– Конечно, это возможно, – подтвердил Сен-Сурин.

– Тогда поручаю вам передать мое предложение самому Ришелье. Скажите ему – если он согласен принять меня в Париже для ведения переговоров, война Англии с Францией будет прекращена. Сумеете вы добиться встречи с ним? Послушает он вас?

– О да, – француз улыбнулся герцогу. – Мы с ним находимся в довольно близких отношениях, и я уверен, что он прислушается к любому посланию, которое я передам ему от вашего имени, милорд.

– Значит, решено, – скомандовал Бекингем. – Как только мы закончим обед, поспешите к Ришелье.

– Ничто другое, – серьезным тоном сказал гость герцога, – не принесет мне большего удовлетворения.

Обед был подан, и Бекингем приложил все усилия, чтобы развлечь и покорить гостя. Угощение было сносным, хотя и не по вкусу Сен-Сурину. Но он с удивлением заметил, что герцог пьет эль, в то время как ему подают изысканнейшие вина. Сен-Сурин был человеком утонченных привычек и проницательных суждений. По его мнению, Бекингем просто на глазах терял рассудок. И причина этого смотрела на них подкрашенными глазами, чье сходство с оригиналом обнаруживалось в гордых и прелестных чертах лица, лишенного однако того пугающего обаяния, которым обладал сам оригинал. Она уничтожила владельца портрета, и шпион кардинала, хладнокровно обдумав случившееся, вынужден был признаться самому себе, что жалеет его. Безумная страсть разрушила всякое сдерживающее начало в Бекингеме: он стал способен на любую глупую выходку или бесчестье в погоне за предметом своего поклонения. По чести великий кардинал был прав: такой человек должен быть ликвидирован. Он уже не был в здравом уме.

Бекингем вышел на палубу, чтобы проводить гостя. Когда они выходили из каюты, к ним из темного угла подошел человек, видимо, поджидавший там герцога. Француз столкнулся с ним и в тревоге отскочил назад.

– Прошу прощения, сэр, – сказал незнакомец по-английски. – Мой лорд, Ваша Милость, прошу уделить мне минуту внимания.

Сен-Сурин знал английский и неплохо говорил на нем, но провинциальный акцент моряка был затруднителен для его понимания. Бекингем злобно оскалился, его лицо покраснело от раздражения, и он сделал пренебрежительный жест рукой.

– Черт тебя побери, парень! Почему ты шляешься возле моей каюты? Кто ты такой?

Незнакомец был молод, его простая темных цветов одежда не имела знаков отличия, а лицо, необычно бледное для моряка, как будто никогда не видело солнца.

– Меня зовут Фелтон, Ваша Милость. Я жду уже три дня, надеясь поговорить с вами. Сжальтесь и выслушайте меня!

Герцог как-то вдруг, сразу, потерял голову, что в последние несколько месяцев было обычным делом. В такой момент он ругался и кричал на любого, кто находился поблизости. Его свита к этому уже привыкла.

– Чтоб тебя сожрал адский огонь, бесстыдный ублюдок! Прочь с дороги или я велю заковать тебя в цепи!

Взяв Сен-Сурина под руку, он повел его прочь.

– Приношу свои извинения, месье. Этот тип, судя по виду, пуританин. Они хуже чумы, и мои корабли переполнены ими. Но поспешим, вам следует отплыть до начала отлива.

У трапа француз повернулся и окинул взглядом палубу. Моряк, пытавшийся заговорить с герцогом, стоя неподалеку, следил за ними. Никогда еще Сен-Сурин не видел на лице человека такой жгучей ненависти, как в тот день: ждать три дня, чтобы тебя выслушали, и быть изгнанным под градом оскорблений и угроз! Пуританин, сказал герцог. Он вспомнил имя моряка, пока возвращался на берег: Фелтон. С ним надо бы войти в контакт, с этим молодым человеком с бледным лицом и невыслушанной обидой, в чем бы она ни заключалась. Ничтожный шанс, проблеск интуиции, но именно за это качество прежде всего кардинал выбрал Сен-Сурина.

Он игнорировал просьбу Бекингема и в течение пяти дней оставался вблизи стоянки английского флота. На четвертый день его лазутчики смогли выяснить, где можно встретиться с мистером Фелтоном, когда тот выходит на берег.


– Что вам нужно от меня, сэр?

Сен-Сурин заплатил хозяину одной из прибрежных гостиниц за право пользования его гостиной этим вечером. Никто не должен их беспокоить, а гостиница должна быть наглухо закрыта для всех посетителей.

Он сидел напротив Фелтона за исцарапанным деревянным столом, заляпанным пятнами от пролитого вина. Вся комната была пропитана запахами выдохшегося дешевого вина и грубого табака.

Ему уже было известно, что Фелтон – офицер Королевского флота. Ругань Бекингема могла быть уместна разве что по отношению к самому захудалому матросу, но никак не в адрес лейтенанта Его Величества.

– Повторяю, сэр. Что вам от меня нужно? Зачем вы меня пригласили? – Фелтон с подозрением окинул взглядом пустую комнату.

– Я попросил вас прийти сюда, – медленно сказал Сен-Сурин на своем несколько высокопарном английском языке, – потому что очень хочу извиниться перед вами.

– За что? Вы ничем меня не обидели.

– Во Франции считается неприличным слышать, как один человек оскорбляет другого. Я оказался свидетелем того, как вас незаслуженно унизили, и хочу выразить вам свое сожаление и сочувствие в связи с происшедшим. Мне хотелось бы иметь честь считать себя вашим другом.

– Благодарю вас, – сказал Фелтон. Его изможденное лицо слегка покраснело. Он беспокойно ерзал на стуле и, казалось, был не способен расслабиться и сидеть спокойно.

– Вы – добрый человек, если так беспокоитесь о других. – Неожиданно он подался вперед. – Вы видели эту постыдную сцену? Как он велел мне убираться к дьяволу? Разве может человек, верящий в Бога, так обращаться со своим собратом? Какой истинный сторонник Веры одевается, словно прислужник Вельзевула, пьет крепкое вино и гнусно сквернословит? И, сэр! Клянусь, я не сделал ничего недостойного. У меня не было к нему ни жадных просьб, ни жалоб. Я хотел получить то, что должно быть моим по праву! Я ждал три дня возле его каюты, и меня прогнали, как собаку! Вы были свидетелем!

Он склонился над столом, сложив руки и опустив голову. Глаза его были широко раскрыты и устремлены куда-то вдаль. Никогда еще Сен-Сурин не чувствовал себя так неловко.

– В чем состояла ваша просьба? – спросил он.

Опущенная голова поднялась, фанатичный взгляд был устремлен на Сен-Сурина.

– Моего капитана убили во время сражения у Сен-Мартина, – сказал англичанин. – Я хотел получить его пост, он полагался мне по праву.

– Конечно, конечно, – поспешил откликнуться Сен-Сурин. – А герцогу известно, чего вы добиваетесь?

– Откуда ему знать, если он не дал мне и рта раскрыть! – со злостью бросил Фелтон. – Герцог – несправедливый человек, и это святая правда!

– Сердце герцога не лежит к этой войне, мой бедный друг. И вы, и другие бравые англичане там, на кораблях, ведете религиозную войну, не так ли? Против тирании Рима?

– О да! – воскликнул Фелтон. – Мы сражаемся против Антихриста в красных одеждах Сатаны, против вавилонской распущенности этой страны! Мы проливаем кровь, чтобы спасти братьев-протестантов, хотя, сэр, говоря по правде, они не видят Истину такой, какая она есть на самом деле! Вы ведь не пуританин, а? Вы – гугенот?

Сен-Сурин достаточно разобрался в этой вспышке чувств, чтобы найти разумный ответ. Если он и не был таким уж ярым католиком, то, во всяком случае, испытывал брезгливое отвращение к унылой и мрачной версии единоверцев Фелтона о Высшей Истине.

– Мы, скромные протестанты, – сказал он, – сражаемся за наши жизни и нашу Веру. Мы не приемлем еретическую мессу, которую они хотят навязать нам кровопролитием и террором. Говорят, этот кардинал – сам дьявол!

– Я не знаю никакого кардинала, – пробормотал Фелтон. – Знаю только, что эти люди припадают к стопам Ваала. Они должны быть сметены прочь, как Бог смел в древности поклонников идолов. Должен погибнуть каждый, кто прогневил Бога!

– Все они останутся невредимыми, если герцог Бекингем сказал мне правду, – ответил француз. – Ему наплевать на религию, месье Фелтон. Ему наплевать на вас, ваших товарищей и на свою страну. Он сам поклоняется идолу!

– Что! – выкрикнул Фелтон. – Он поклоняется идолу? Он что, пешка Рима? Ответьте, умоляю вас!

– У него в каюте портрет женщины, – Сен-Сурин говорил медленно, тщательно обдумывая свои слова: его собеседник был так возбужден, что едва мог усидеть на месте. – Он сказал мне, что молится перед ее портретом. И еще он сказал, что его нисколько не волнует судьба добрых людей Ла-Рошели. Что он завтра же заключил бы мир. И именно это он скажет вашему королю, когда вы вернетесь в Англию. Он предает вас всех.

Сен-Сурин глубоко вздохнул, и в ту же секунду Фелтон схватил его за руку. Он с трудом удержался, чтобы не отпрянуть, но пересилил себя и позволил англичанину стиснуть ему руки, так как сообразил, что это – знак дружбы безумца. А безумцем тот был точно. Бессвязные обрывки фраз, с трудом понимаемые Сен-Сурином, могли срываться с губ только такого вот изможденного фанатика, лицо которого вплотную склонилось к его собственному.

– Предатель не должен жить, – пробормотал Фелтон. С его губ стекала слюна. – Ни один идолопоклонник не может оскорблять этот мир безнаказанно. Так гласит Праведная Книга, а Бог, наш Господин, произносит только слова Истины. Увидите ли вы его снова, сэр? Встретитесь ли вы с ним наедине?

– Нет, – француз покачал головой. – Он распрощался со мной теми самыми словами, которые я повторил вам. Ему наплевать на религию и на людей, терпящих страдания в Ла-Рошели. Он не примет меня еще раз – так он сказал.

– Значит, вы не сможете это сделать, – сказал Фелтон. Он сел на место, выпустив руки Сен-Сурина, к большому облегчению последнего. Англичанин словно бы сник в угрюмом разочаровании. – Вы не сможете убить чудовище. Он останется целым и невредимым, продолжая свое сатанинское дело.