Линдсей с тяжелым вздохом поднялась, прошла в кабинет Макса и взяла трубку.

– Нет, ты только послушай! – начал он без всяких предисловий. – Какая поэзия? Какое проникновение в суть вещей! Согласна ты со мной? Да или нет?

Вслед за этим он, очевидно, поднес трубку к колонке автомобильной магнитолы, и Линдсей услышала старую песню «Успокойся, мое глупое сердце».

– Марков, – с нажимом проговорила Линдсей, чувствуя, как «Фонсека» горячит ей кровь. – Кто дал тебе этот номер? Луиза? Сейчас уже полночь, Марков! Когда я впервые услышала эту песню, то сочла ее полным дерьмом. Она и теперь им остается.

– Как? Неужели она не трогает твою душу? До чего же ты нечувствительная! Ну, как дела в Максополисе? Чем вы там занимаетесь?

– Марков, положи трубку, черт бы тебя побрал!

– Линди, я ведь в Париже. Я звоню тебе из самого Парижа!

– Плевать мне на то, откуда ты звонишь! Хоть из Монголии! Хватит меня доставать! И прекрати называть меня Линди, я от этого зверею!

– Хочешь услышать кое-что интересное? Знаешь, на кого я только что наткнулся в здешнем аэропорту?

– Не знаю и знать не хочу.

– В зале для особо важных персон. Представляешь, я вхожу, а они оттуда как раз выходят. Поверь мне, Линди, ты просто обалдеешь, когда узнаешь.

– Ладно, кого? Только давай поскорее, Марков. В твоем распоряжении ровно десять секунд. Я уже в постели и сплю.

– Одна? Или я позвонил в неудачное время? Предклимактерическое или пост?.. Ты – с кем-то, кого я знаю, моя прелесть? Кто он – блондинчик или темненький?

– У тебя осталось пять секунд. Время идет.

– Линди, ты становишься самой настоящей занудой, тебе это известно? Ну, хорошо. Я встретил всего лишь Марию Казарес. И – Лазара. Идут, как голубки, он ее обнимает эдак за талию, она рыдает и трясется, а он пытается поцеловать ее волосы.

– Ты не обознался?

– Милая, у меня зрение – как у орла. Они находились в десяти метрах от меня. Я аж затрясся. И, кстати, подслушал кое-что очень интересное. Там у них, видно, такое дерьмо происходит!

– Марков, подожди секунду…

– Милая, мне еще нужно перезвонить тысяче людей. Ты представляешь, о чем я тебе рассказываю? Это же сенсация не хуже Чернобыля! Я всем об этом должен рассказать…

– Подожди, Марков! Это очень важно. Кому ты уже об этом наболтал?

– Пока никому. Я тебе первой позвонил.

– Как насчет ужина в понедельник? – Линдсей лихорадочно соображала. – У «Максима»? На Эйфелевой башне? В «Гран-февур»? Что я должна тебе, чтобы купить твое молчание? Только скажи!

– Пятидневную командировку на съемки в Хайдарабад.[11] Квест и Евангелиста. Три полосы с моими цветными снимками в воскресном номере. Шестнадцать тысяч.

– Считай, что ты все это имеешь.

– Плюс обед в «Гран-февур» в понедельник.

– Господи, Марков! Ну, ладно.

– Теперь мои уста намертво запечатаны, восхитительнейшая! Я тебя обожаю! Чао.

С горящими глазами Линдсей вернулась в гостиную. Зевающая Шарлотта и молчаливая Джини уже собирались расходиться по своим комнатам.

– Пора в постель, – сказала Шарлотта. Линдсей выждала несколько секунд и, когда за ними закрылась дверь, быстро заговорила.

– Хайдарабад? – переспросил Макс, когда она закончила. – Ты с ума сошла, Линдсей! Ни под каким видом! Кроме того, воскресный выпуск ни за что не возьмет эту стряпню. Я их даже просить не стану.

– И еще шестнадцать тысяч! – поддакнул Роуленд. – На вас, наверное, так портвейн подействовал. Тем более, что Марков – болтун. Он наверняка сейчас уже названивает всем, кому может.

– Нет, мы с ним понимаем друг друга.

– Оно и видно. Это – самое настоящее вымогательство. Такие условия ему даже «Вог» не предложит.

Поняв, что с Роулендом каши не сваришь, Линдсей повернулась к Максу, который мерил комнату шагами.

– Макс, ну давай предложим Маркову хотя бы воскресный выпуск. Пусть – не цветные снимки, но хоть что-то одно. Тем более, что Дженси давно мечтает его напечатать. Она вцепится в эту возможность. А Квест – она со временем станет чудом! Я непременно использую ее в Париже.

За ее спиной застонал Роуленд, но Линдсей проигнорировала его красноречивые стоны.

– Ну же, Макс, это ведь такая малость. Ты только надави немного на редактора Дженси. Черт побери, Макс, он ведь учился в Оксфорде вместе с тобой и с Роулендом. Хоть раз сделай что-нибудь для меня! Воспользуйся своим великим даром убеждения. Заткнись хоть на секунду, Роуленд, я еще не закончила. Прошу тебя, Макс! Только подумай, как взлетит наш тираж! Шепни ему одно словечко – и дело сделано. Неужели я так много прошу?

Линдсей обняла Макса за талию. Стекла его очков поблескивали в свете лампы. Он был готов уступить.

– Это абсолютно бессмысленно, – вмешался Роуленд, желая положить конец ухищрениям Линдсей. – Ну, увидел он их вместе в аэропорту. И что из этого? Подумаешь, сенсация!

– Ты не знаешь Маркова, а я знаю. Он наверняка сообщил мне только затравку, Роуленд. Дайте мне с ним поговорить, и вы увидите: он расскажет гораздо больше.

– А вот у меня – идея получше, – холодно посмотрел на нее Роуленд. – Как насчет того, чтобы с Марковым поговорил я сам? Уж меня-то он вокруг пальца не обведет.

– И не мечтай, Роуленд! Марков тебе не скажет даже сколько сейчас времени.

– Ты так думаешь? И почему же?

– Потому что он тебя не знает. И ты ему наверняка не понравишься. Он требует особого подхода, а ты – готова биться об заклад – не знаешь, с какой стороны к нему подъехать.

– По крайней мере, он не сможет меня надуть так, как надувает тебя. Макс, да поговори же ты с этой женщиной.

– Ни за что. – Макс подавил улыбку. – Я в эту драку не ввязываюсь, ребятишки.

– Урезонь ее, Макс, это – все, о чем я тебя прошу.

Макс колебался. Он переводил взгляд с Роуленда на маленькую фигурку Линдсей и обратно. Она стояла в боксерской позе и напоминала мальчишку, изготовившегося к драке. Роуленд, наоборот, хотя и был так же разгорячен, внешне выглядел совершенно спокойным. С бокалом в руке, он прислонился к каминной полке и всем своим видом демонстрировал холодную мужскую надменность. Макс вздохнул.

– В конце концов, если мы и предложим это, вреда не будет, Роуленд, – миролюбиво проговорил он. – Линдсей права: Марков – темпераментный и, кроме того, очень осведомленный человек. И у них с Линдсей – особые отношения. Марков ее обожает, буквально с руки у нее ест.

– Особые отношения? С Марковым? Не могу поверить… – На лице Роуленда было написано недоверие. – Ну, знаете, я многое слышал, но…

– Возможно, было бы неплохо, если бы вы оба поговорили с ним, – принял соломоново решение Макс. – Вместе.

Этот подход в духе ООН был ошибочным. Роуленд с видом мученика закатил глаза, а Линдсей, заметив это, быстро заговорила:

– Если ты хотя бы на секунду допускаешь, что я буду сидеть в «Гран-февур» с этим тупым, безмозглым, упрямым, высокомерным ирландцем… Если ты думаешь, что я подпушу его к Маркову, значит, ты окончательно спятил, Макс. Он обладает примерно такой же обходительностью, как медведь в боксерских перчатках. Он – реликт доисторических времен. Залезай обратно на свое дерево, Роуленд, и никогда – слышишь, никогда в жизни! – не обращайся ко мне больше за помощью!

– Договорились, – процедил Роуленд. – Никаких проблем. Я предпочитаю работать с профессионалами. Истерички – не мой профиль.

Говоря это, он отпил из бокала портвейна. Линдсей огорошенно молчала. Максу показалась, что она делает какие-то дыхательные упражнения, пытаясь успокоиться. Мужчины молча смотрели, как она ритмично вдыхает и выдыхает. Ровно десять раз.

– Роуленд, – заговорила наконец она подозрительно спокойным голосом. – Ты ничего не понимаешь в мире моды. Разумеется, тебе в этом непросто признаться, но, когда в твоей голове развеются пары портвейна, ты поймешь, что я права. Тебе не обойтись без меня. Тебе нужно, чтобы я просмотрела твою папку, тебе нужно, чтобы я поговорила с Марковым, тебе нужен мой опыт. Потому что без всего этого ты будешь лететь, как самолет в туманную ночь над горами и без радара. Ты будешь слеп. И когда ты поймешь это – надеюсь, это случится к завтрашнему утру, – я буду ждать твоих извинений. Я заставлю тебя ползать передо мной на коленях, Роуленд. Спокойной ночи, Макс. – Приподнявшись на цыпочки, она чмокнула Макса в щеку. – Ужин был чудесным. Приятных снов.

После этого Линдсей вышла из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. В комнате воцарилась тишина. Роуленд поставил бокал на каминную полку.

– Если ты сейчас засмеешься, Макс, – сказал он, – если ты хотя бы улыбнешься… Я тебя предупреждаю!

– А разве я смеюсь? Или даже улыбаюсь? Я хоть слово сказал?

– Тогда сотри со своей физиономии это довольное выражение, Макс. – Роуленд закрыл лицо руками. – Как это произошло! Какого черта? Это твой портвейн во всем виноват. Не надо мне было с ней связываться. Так все было хорошо до этого момента…

* * *

На втором этаже Линдсей впорхнула в свою комнату, а через несколько мгновений снова вышла в коридор и в одних трусиках и лифчике прошествовала в ванную. Там, весело напевая, она умылась и, бегом вернувшись в комнату, поеживаясь от холода, быстро юркнула в постель. Натянув плед до подбородка, она зажгла лампу в изголовье кровати и взяла с тумбочки зеленую папку Роуленда. Некоторое время она никак не могла сосредоточиться. Перед ее внутренним взором, застилая страницы, неотвязно маячило ненавистное лицо Роуленда. Она вспоминала его удивительные волосы и глаза, смаковала тот момент, когда несколькими хлесткими и меткими словами стерла с его лица это высокомерное выражение.

Несколько раз ей казалось, что она слышит звуки из соседней комнаты, где находилась Джини. Сначала оттуда доносились шаги, а потом – вроде бы даже плач. Но Линдсей не была уверена, то ли это почудилось, то ли было на самом деле. Наконец, внимательно прислушавшись, она решила, что все же ошиблась. Теперь из-за стены не доносилось ни звука.

Линдсей вновь вернулась к папке и, сосредоточившись, читала ее в течение часа. Потом, когда она просмотрела папку до середины, на нее снизошло озарение. Женщина поняла, что в истории Лазара и Марии Казарес существует один очевидный провал, который, возможно – только возможно! – ей удастся заполнить.

* * *

На первом этаже томился полусонный Макс – шел уже второй час ночи, – а Роуленд предавался мрачным размышлениям.

– Если ты раздумываешь над тем, как будешь ползать перед ней на коленях, не буду тебе мешать. Выведу на минутку собак, а потом – в постель.

– Я пойду с тобой. Роуленд поднялся с кресла.

Мужчины надели плащи, ботинки и вышли с собаками к оранжерее. Роуленд, обладавший тонким слухом, насторожился.

– Что это за шум?

– Какой еще шум? Я ни черта не слышу. Ветер, наверное. Пойдем, Роуленд, у меня уже зуб на зуб не попадает.

– Слушай. – Роуленд стоял неподвижно. – Музыка. Я слышу музыку. Оттуда, с холмов.

Макс напряг слух и через несколько секунд тоже услышал далекие, но отчетливые звуки, пульсировавшие в воздухе.

– Вечеринка, наверное, – предположил он. – Поздняя вечеринка. Какого черта, Роуленд? Пойдем скорее, я продрог до костей.

– Вечеринка? – Роуленд по-прежнему не двигался. – Но там же нет никакого жилья, Макс. Ни единого дома. Там вообще ничего нет – одни только поля, деревья да старый амбар.

– Ну, может, кто-то на свежем воздухе гуляет. Какая тебе разница?

– В январе? При минусовой температуре? Не говори глупостей, Макс.

– Слушай, – с нажимом заговорил Макс, – мне на это плевать. Может, какие-нибудь сатанисты устроили свой шабаш – и хрен с ними. Мне до этого нет никакого дела. Я намерен обойти оранжерею и потом завалиться спать. И тебе советую последовать моему примеру.

Они прошли чуть дальше. Собаки бегали от дерева к дереву. Роуленд подумал, что животные, должно быть, почуяли запах лисицы, и внезапно вспомнил двигавшиеся в поле огоньки, которые заметил из окна детской. Он замер на месте.

– Пойду-ка я погляжу, что там такое, – сказал он. – Прогуляюсь и голову заодно освежу. Мне что-то не хочется спать.

– Тебе никогда спать не хочется, – сварливо отозвался Макс. – Это один из твоих многочисленных недостатков. Чем ближе рассвет, тем больше в тебе энергии. Нет уж, я – в кровать. Дверь оставлю не запертой, а ты, когда вернешься, запри.

Макс с собаками, фыркавшими у его ног, вернулся в дом. Роуленд прошел мимо оранжереи и открыл калитку, выходившую в поле.

Ему всегда нравилось гулять, особенно по ночам и в одиночестве. Вот и теперь он решил, что тишина и ночной воздух помогут ему прочистить мозги и стряхнуть с себя все заботы. Конечно, он ни за что не признался бы в этом Линдсей, но некоторые из ее замечаний достигли своей цели. Медведь в боксерских перчатках? Неандерталец? Реликт? Неужели при взгляде на него в голову действительно могут прийти такие сравнения? И неужели он действительно такой? Роуленд раздраженно одернул себя и ускорил шаг. Когда-то он уже бродил по этим полям и помнил, что тропинка тут вполне сносная.