– Ребенок умер, дорогая, – ласково говорил он. – Ты должна смириться с этим. Врачи сказали, что…

– Ты лжешь! Врачи ничего не понимают. Это ты забрал у меня моего мальчика. Ты выгнал его, Жан, точно так же, как выгнал Матильду. Ты стыдился моего ребенка. – Она спрятала лицо в ладонях. – Я хочу увидеть его. Хочу увидеть его сейчас же.

Пытаясь взять себя в руки, Лазар отвернулся. Это началось пять лет назад, после того, как ей сделали операцию. Когда она осознала, что не сможет больше иметь детей, что-то сломалось в ее прелестной головке и в ее сердце. Раньше, как полагал Лазар, она, смирившись с утратой сына, глубоко запрятала свою печаль, которая теперь снова всплыла на поверхность. В течение последнего года и особенно на протяжении нескольких последних месяцев эти жуткие сцены, полные боли и обвинений, повторялись все чаще. Вот и теперь Мария буквально захлебывалась рыданиями. Подобные выбросы горя разрывали его сердце, были невыносимы. Ощутив внезапный прилив бешенства, он резко развернулся и что было сил грохнул ладонью по крышке стола. Стоявшая на нем лампа завалилась набок, карандаши взлетели вверх.

– Прекрати! – закричал он. – Прекрати ради Христа! Ну сколько можно мучить себя и меня! Ребенок мертв, Мария, вот уже двадцать пять лет, как мертв! Я могу отвести тебя на его могилу, могу сводить в церковь, где было отпевание…

– Какое отпевание? Я никогда не была ни на каком отпевании.

– Ты была тогда больна, Мария. Всем этим занимался я. Могу сказать тебе, как звали священника. У меня в столе лежит свидетельство о смерти. Ты хочешь, чтобы я принес его? Хочешь, чтобы я прочитал его тебе? Боже милостивый, ну сколько же раз можно возвращаться к этому!

Но она не слушала его. Слезы уже не текли из ее глаз, а лицо снова превратилось в безжизненную маску. Мария наклонила голову и смерила Лазара долгим взглядом, в котором на мгновение мелькнула подозрительность. Наклонившись, Мария стала перебирать свои бумаги, ручки и карандаши.

– Уходи, – сказала она вялым, бесцветным голосом. – Я не люблю, когда ты кричишь на меня. Ты лжешь, ты вечно меня обманываешь. Я не хочу тебя слушать. Уходи.

В ярости на нее и на самого себя он оставил ее, а когда вернулся часом позже, Мария крепко спала и новая горничная собирала свои вещи. С виноватым видом она сообщила Лазару, что мадемуазель Казарес звонила по телефону и вызвала к себе Матильду. На этот раз это известие Лазара не взволновало. Черт с ней, пусть эта злобная баба возвращается, подумал он равнодушно и наклонился к разбросанным по столу рисункам.

Лазар отметил, что в его отсутствие Мария рисовала вовсе не одежду. Многочисленные листы были испещрены странными иероглифами. Между ними то и дело встречались мелкие тщательно проработанные рисунки: распятие, колыбель и – могилы. Ряд за рядом.

Чуть дольше, чем на других рисунках, Лазар задержал взгляд на одном, где была изображена большая могила, а на надгробном камне было печатными буквами выведено имя их сына – Кристоф – и возраст, в котором он умер, – три месяца. Может быть, она все-таки осознала то, что он говорил ей, подумал Лазар, пытаясь справиться с волнением, которое охватило, когда он увидел имя их мальчика.

Одна деталь, впрочем, озадачила его, и он долго пытался понять скрытый смысл, содержавшийся в ней. Справа от могилы Кристофа Мария нарисовала солнце, слева – полумесяц. А прямо над могилой, словно некий библейский символ, красовалась большая многоконечная звезда, и если все остальные рисунки были черно-белыми, то эту звезду, будто желая привлечь к ней внимание и вложить в нее какой-то особый смысл, Мария закрасила золотистым – звезда сияла золотом.

10

Вечером того же воскресенья Линдсей и Роуленд подъезжали к Ноттингхиллгейт. Нервы Линдсей были на пределе. Она выбрасывала правый поворот, тут же поворачивая налево, а один раз лишь каким-то чудом избежала столкновения с фонарным столбом. В следующую секунду она бросила быстрый взгляд на Роуленда. Тот продолжал невозмутимо сидеть, вытянув длинные ноги, насколько позволяло пространство ее маленького автомобильчика.

Подъехав к дому, Линдсей что было мочи ударила по тормозам, и машина, обиженно взвизгнув шинами, остановилась. После этого Линдсей внимательным взглядом окинула фасад. Жильцов, которые жили на нижних этажах, по-видимому, не было дома, но окна ее собственной квартиры светились. Том, наверное, дома, а уж Луиза – наверняка, огорченно подумала Линдсей.

– Я на минутку. Только сбегаю за своей статьей и снимком, – сказала она. – Мне трудно объяснить это на словах, но когда ты увидишь фотографию, то поймешь. Сейчас я принесу ее, а потом отвезу тебя домой. Значит, где ты живешь?

– В Спайталфилдс, – напомнил Роуленд. – Это в Ист-энде, довольно далеко отсюда, так что я вполне мог бы добраться домой на метро. К тому же ты не можешь оставить здесь машину – ты же перегородила дорогу.

– Ну и черт с ней, – бросила Линдсей, которая слушала собеседника лишь вполуха и слабо представляла себе, где именно находится Ист-энд.

– Это займет у нас пятнадцать минут… Я уже сказала: то, что я собираюсь тебе показать, просто потрясающе. Потерпи еще немного, я тебе все объясню.

– Кажется, мы с тобой завтра собирались поужинать. Может, тогда и расскажешь все?

– Нет, сегодня. Дело не терпит отлагательств. К тому же завтра с ужином ничего не получится – мне нужно собраться перед отлетом в Париж и вообще… Слушай, Роуленд, подожди меня в машине ровно три минуты. Если кому-нибудь срочно понадобится проехать, ты ее передвинешь.

Она выскочила из «Фольксвагена» прежде, чем Роуленд успел ей ответить, вбежала в дом и понеслась вверх по лестнице. На полпути Линдсей остановилась и задумалась: наверное, оставив его в машине и не пригласив в дом, она поступила по-свински. А впрочем, все правильно. Пусть лучше он считает, что она невоспитанная взбалмошная бабенка. По дороге у нее было достаточно времени подумать, и Линдсей твердо решила: во-первых, она любой ценой должна увидеть дом Роуленда Макгуайра, и во-вторых, он ни в коем случае не должен встретиться с Луизой.

Женщина распахнула дверь своей квартиры, и прямо с порога в нос ей ударил запах жареного лука и гамбургеров.

Она увидела стоящего у кухонной плиты Тома, гору немытой посуды в раковине и Луизу, которая сидела на диване, поджав под себя ноги. На ней был убийственный наряд, а в руке она держала бокал вина.

– Привет, ма! – сказал Том.

– Где он? – спросила Луиза.

– Снаружи, ждет меня в машине, – ответила Линдсей, обнимая Тома. – Я же сказала тебе, мама, когда звонила по телефону, что мне нужно кое-что взять, чтобы показать ему, а потом я быстренько отвезу его домой.

– Милая, как это невежливо! Как ты могла так поступить! – Луиза, когда хотела, могла быть очень проворной. Вот и сейчас она уже стояла у окна и открывала шпингалет. – Бедняжка, он даже припарковал за тебя машину! Боже всемогущий, да он просто красавчик! Почему ты мне раньше не сказала об этом? А сейчас стоит внизу один-одинешенек и дрожит от холода.

– Луиза, прекрати!

– Э-э-эй! – Луиза высунулась из окна и размахивала своим бокалом. – Эй, Роуленд, – призывно, словно сирена, пропела она, – Линдсей никак не может найти эти свои бумажки. Поднимайтесь сюда, выпьем по бокалу вина.

– Господи, за что мне это все?! – задыхаясь от обиды, пробормотала Линдсей. Луиза закрыла окно и обернулась.

– Что ты сказала, дорогая?

– Не обращай внимания, – ответила Линдсей. – Я молилась о том, чтобы моя жизнь когда-нибудь изменилась.

– Молитвы, услышанные Господом, – самые опасные, так, кажется, говорил Трумэн Капоте.[16] А может, не Капоте? Уж как-то больно по-католически звучит. Даже по-иезуитски, я бы сказала. Может, это Грэм Грин?

Она уже протянула руку к панели домофона, чтобы открыть нижнюю входную дверь. Линдсей бросила последний отчаянный взгляд на свою красавицу мать – эту совершенно невыносимую женщину – и кинулась к себе в кабинет. Теперь она молила Бога только об одном: лишь бы поскорее найти нужную статью и фото. Линдсей принялась выдвигать ящики и рыться в папках. Она точно помнила, что эта статья – одна из первых написанных ею, когда она начинала в качестве внештатного корреспондента, – была напечатана в английском издании «Вог», но вот когда: в 1978-м или 1979-м? В какую папку она положила ее – в ту, которая помечена надписью «Вог», или – «Внештатные»?

– Дорогая, что там у тебя за шум? Можешь не торопиться, мы уже перезнакомились. Господи, как же здесь воняет луком! Том, открой окно на кухне. Вы умеете готовить, Роуленд? Нет? И правильно. Я считаю, что это – дело женщины. А Линдсей со мной не согласна. Вечно носится со своими идеями о равноправии. Вот и приходится бедняжке Тому заниматься готовкой. Правда, у него прекрасно получается. Садитесь сюда, Роуленд, поближе ко мне. А журналы скиньте на пол, да и дело с концом. Надеюсь, вам нравится «Шардонне»? Австралийское, конечно, не Бог весть что, но зато страшно дешевое. А теперь расскажите, давно ли вы знакомы с Линдсей?

Линдсей швырнула на пол целую стопку папок. Господи, беспомощно подумала она, да что же это такое! Луиза никогда не теряла времени даром, однако тот напор, с которым она действовала сейчас, удивил даже Линдсей. Не в силах выслушивать все это, она пнула дверь ногой, и та с грохотом закрылась. Теперь до ее слуха доносилось лишь неразборчивое бормотание – и то слава Богу! Черт побери, статьи, которую она искала, в папке «Вог» не оказалось, значит, надо рыться в другой, под грифом «Внештатные». А эта папка как назло валялась на полу, а все ее содержимое рассыпалось и безнадежно перемешалось. Со страдальческим стоном Линдсей рухнула на колени и принялась рыться в бумагах. Чтобы найти статью и иллюстрировавший ее фотоснимок, ей понадобилось почти десять минут. Стоило ей увидеть их, как женщина тут же поняла: она была права в своих догадках, память не подвела ее. Издав торжествующий клич, она прижала драгоценные листки к груди и выскочила из комнаты.

– …Так, значит, вы никогда не были женаты, Роуленд? – Такой красивый мужчина? Да что же происходит с современными девушками! Господи, да в мое время вас бы просто на части разрывали!

– Говоря военным языком, я неплохо овладел тактикой уклонения, – услышала Линдсей ответ Роуленда. – Возвел его прямо-таки в ранг искусства.

– Глупости! – возопила Луиза. – Вы просто еще не нашли достойной женщины. Вы – романтик, Роуленд. Поверьте мне, я знаю мужчин и никогда не ошибаюсь.

– Вы правы, Луиза, – к удивлению Линдсей, ответил Роуленд. – Вы видите меня насквозь.

– Без своих очков, которые бабушка стесняется носить, она не видит даже противоположной стены, – вставил Том. – А уж чужое сердце – тем более.

– Том, не надо афишировать мою немощь. – Луиза театрально вздохнула. – Хотя, должна признать, что это правда, Роуленд. Я старею и становлюсь развалиной.

– Выдумки! – галантно возразил мужчина.

– Нет, Роуленд, я не кокетничаю. Что поделать, приходится смотреть правде в глаза: я не становлюсь моложе, и уж не знаю, что бы я делала без Линдсей. Я для нее – тяжелая обуза, хотя она никогда не жалуется…

– Я уверен, она думает иначе.

– И все же я полностью завишу от нее, – категорично сказала Луиза. Голос ее приобрел неожиданную твердость. – Теперь мы неразлучны. Куда она, туда и я. Как библейская Руфь, помните?

Линдсей слушала этот давно знакомый ей монолог, окаменев на пороге своего кабинета. Наконец у нее кончилось терпение. Обычно, отваживая очередного потенциального жениха дочери, Луиза добиралась до этой части своего репертуара через несколько недель после первого знакомства. Почему же она так гонит лошадей сейчас?

С мрачным выражением лица женщина вошла в гостиную, гадая, заметил ли Роуленд кошмарный, будто после урагана, кавардак, царивший в большой и приятной на первый взгляд комнате. Понял ли он, во что Луиза и Том могут превратить комнату за два дня отсутствия в доме хозяйки, и есть ли ему до этого дело?

Том сидел на полу, напротив Роуленда и Луизы, среди книг, посвященных творчеству Ингмара Бергмана. Туфель на нем не было, а на носках зияли огромные дыры. На коленях сына лежал поднос, заваленный гамбургерами, чипсами и жареным луком. Роуленд и Луиза на первый взгляд были настроены по отношению друг к другу вполне дружелюбно. Когда-то прекрасные голубые глаза Луизы были прикованы к гостю, а по лицу последнего блуждала благодушная улыбка. Том оглянулся и, увидев мать, даже попытался приподняться.

– Сиди, Том, – нервно сказала Линдсей. – Роуленд, я все же нашла статью.

– Увы, нам пора, – проговорил мужчина. Поставив бокал, он с изысканной галантностью протянул руку Луизы. – Я очень рад знакомству с вами. Том, я обязательно найду для тебя те книги, о которых мы говорили.

Луиза беззвучно, но так, чтобы Роуленд заметил, шевелила губами, выговаривая слова: «Чудесный человек!» Затем, кряхтя и двигаясь с огромным трудом, она позволила Роуленду помочь ей встать с дивана. Немощь была разыграна так искусно, что Линдсей даже удивилась: ее ли мать так резво подскочила к окну всего четверть часа назад? Луиза изобразила гримасу, которая должна была обозначать ее мужественное отношение к жизни.